Как бичевать врага

Сплошь и рядом мы видим образцово-показательные побои. Но - не показательны они и, тем более, не образцовы.

Вот подборка из ГБ-портфеля, которая должна показать всю чистоту помыслов нового издания, отличающегося от прочих галантностью, уважением, вежливостью и прочими достижениями куртуазного века.

"Последнее время зайти в Гусь-буку стало возможно только в болотных сапогах и с противогазом. Естественно, что всех потянуло на свежий воздух. "Лебедь" стал гнойником. Отстойником для психически больных... Нормальные читатели и авторы должны были переместиться, уйти из грязи и вони. Там стало невозможно от грязи... Грязь сделало из этого журнала отхожее место. Давно надо было нормальным людям уйти оттуда. Это, наконец, произошло. Вонь из "Лебедя" время от времени будет еще доноситься... Ненавидящий все подряд мудак, взращенный на хлебах подлипал от науки, в новые времена получил прекрасную возможность лить всю грязь своего нутра на людей".

Из разных записей, а читается на одном дыхании, как экспромт способного гимназиста.

Это - ваша амброзия, которой вы оросили всех нас. Зная ироничность наших авторов, думаю им даже понравится.

И в качестве поддержки, оттуда же : "Так что хоронить Гуся еще рановато -- квохчет пока еще".

Но, господа, разве ж так нужно бичевать пороки? У вас в предтечах должны ходить Аристофан, Ювенал, Апулей, Свифт, Гоголь-Щедрин, Сердюченко. Или вот Проханов хорошо отделывает супостата.

Правда, здесь по части орнитологии есть небольшая находка - Гусь-лебедь, который квохчет. Как-то один распаленный пэр и сэр воскликнул в палате лордов: "Британский лев никогда не опустит крылья, не юркнет в норку, не укроется под водой и не спрячется в раковину". Согласитесь, это несколько изобретательней, чем кудахтающий лебедь или визжащий цыпленок.

По сему случаю я составлю сейчас компендиум, нечто вроде руководства по сеансу большого сечения лозанами по филейным частям.

Заучивать частями. Применять по вкусу. Итак...

Как из белой пены Ионического моря родилась розовая прекрасная обнаженная Афродита, так из булькающего, пузырящегося, источающего смрад и яд раствора родился весь в отвратительной чешуе гунявый лебедь. Еще не полноценная взрослая особь, а малек, прозрачный, с растопыренными пальчиками, выпученными глазками, голеньким нежным хвостиком. Но скоро малек развился, утратил прозрачность, покрылся костовидными пластинами и стал полноценным крокодилом.

Как утопленник, уйдя под воду, оставляет на поверхности свой уродливый разбухший пупок, так лебедь, ставший гранатометчиком информационной войны, в позе богомола читающего одну и ту же изнурительно-пустую лекцию, напоминает Содом и Гоморру, на которые из неба вылилась чаша Гнева Господня.

Он запихивает недавние свои несуществующие успехи в крематорий глобализма. И дым от сгорающей еженедельной веры вызывает жжение слизистых оболочек читателей.

Упал лебедь, как ресторанное чучело медведя, упал этот косноязычник, и из него полезли клочья пеньки и ваты и разлезся он, как гнилая труха. Лебедь через усушку и утруску сжался до размеров личинки скорпиона. И не будет ему памятника ни в Москве, ни на Брайтон-Бич, ни на родине его смерти.

Когда-то он строил на Тверском бульваре ледяной сказочный город, где из прозрачных хрусталей были возведены дивной красоты мечети и синагоги как архитектурный образ Отечества, но вдруг потеплело, синагоги растаяли, на плитах сквера остались мокрые скользкие леденцы и немножко помета.

Он все больше напоминает муху, залетевшую в банку. И что со всем этим поделают Киселевы, Сванидзе и испекшийся на сковородке Доренко? Ничего ! Разве что на носу Шендеровича выскочит прыщ.

Помните эту грозную песню, похожую на дрожание земли?

"От края и до края, от моря и до моря берет винтовку народ трудовой, народ боевой. Готовый на муки, готовый на подвиг, готовый на смертный бой!..."

Вот что будет вскоре.

После кадровой бойни, учиненной лебедем, сравнимой только с избиением бизонов в Америке, на авторском поле осталось множество рассыпанных скелетов: затылочная кость одного, гнилое ребро другого, копчик третьего, пожелтелый таз четвертого, вонючие гениталии пятого. Cреди всего этого палеонтологического мусора расхаживает лебедь и в год Пушкина якобы горестно вопрошает: "О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?" Хотя сам, паскудник, знает — кто.

Так кто же это у нас этот шоковый терапевт, гриб-красноголовик, стибривший, как наперсточник, народные сбережения? Это - все он же ! Это он, свирепый дуболом, разбивший все светлое, как ночной горшок, а потом покрошивший тысячу надежд из пулеметов и танков! Он, брутальный, с бодуна надевший шиворот-навыворот фельдмаршальский мундир, разбомбивший без объявления войны порывы и вызвавший ипритом нарывы на чистом народном теле.

Притворялся маленьким, головастеньким, как сперматозоид, премьерчик-на-час, с милой рожицей, а сам утащил и талантов, и поклонников. Настоящий полковник ! Он садистски, несмотря на патриаршую просьбу, запустил срамной, антиправославный фильм, после которого верующие плачут горючими слезами.

И блуждает по лицам уходящих в небытие православных, блаженная, как цианистый калий, улыбка мэра Черепкова, которую только и остается, что вылить в Байкал.

Что ж, выдержим и эту пытку. Христос терпел и нам велел. Помните, как у Гоголя в "Тарасе Бульбе": "Батько! Где ты? Слышишь ли ты все это? — Слышу!— раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул.

Но... забыли прикрыть крышку саркофага, и оттуда вырвался сквознячок больного дыхания как вялое движение пятнистых тритонов в мутном аквариуме.

В лютой русофобии, которая вдруг фонтаном яда прорывается в высказываниях любимого автора лебедя Фуна, тайно, как отравленный ручей, провинциальная Россия мрет, порастает бурьяном забвения.

Группа лебедевских наймитов, засевших в номере и Гусь Буке, собирается вместе и договаривается еще кого-нибудь убить сообща. На жертву направляют четыре электронных ствола, стреляют залпом, и от жертвы остаются одни разрозненные молекулы. И это у них называют священной "свободой слова" !! А Тоня Мурчант, похожая на выводок гадюки, как ведущая передачи "Геморой дня и выпадение прямой кишки ночи", нетерпеливо играет ножками с очередным посетителем. Только нарумяненный и напудренный труп может вызвать более сильное отвращение. Будто там лежит и тухнет мертвая рыба. Это лицо, похожее на пролежень...

Так горит изношенный, кинутый на свалку носок. Напоминает дырявый кусок старого сыра, изъеденный червями и крысами.

Как из прорванной канализационной трубы, из лебедя в мир хлещет мерзость. Иногда даже кажется, что это он сбросил бомбу на Хиросиму, заразил человечество СПИДом, расплодил на земле педерастов. Мы знаем, что не он. Но так и кажется, что на самом деле - он. Ибо он - клубок скользких слепых червей, поедающих человечество, которому вместо Шекспира сунули комиксы, вместо Антониони целлофановую шлюху из Голливуда, вместо Скарлатти - скарлатину, вместо Марка Аврелия красноносого содомита Клинтона и гигиеническую прокладку с саксофоном, который он давал веселой толстушке подудеть.

Будто из ледников, отряхивая лед и песок с гнилой шерсти, встал первобытный мамонт, не добитый каменным топором неандертальца, и пошел мстить человечеству за свои доисторические страдания. Дремучая, геологическая, разрушительная сила веет от этой больной, с помутненным сознанием птицы, явившейся в русскую и американскую историю из темных пограничных времен, когда природа в муках рождала в себе человеческий разум, тлеющий в узком лбу примата, среди воплей и клекота динозавров и саблезубых тигров. Он — огромная стенобитная машина, тупая чугунная баба, действующая в наши дни среди русских руин и американских машин.

А его читательницы? Они напоминают наложниц, которые прихорашиваются, напомаживаются, жеманно надевают кружавчики, брызгают под мышки дезодорантом. Торопятся в шатер к богдыхану. Некоторое время оттуда слышатся сопение, повизгивания, скрипы, а потом растрепанную, защипанную и помятую, как Моника, использованную, израсходованную наложницу выталкивают из шатра, и она в слезах, в синяках, в плывущей помаде, придерживая на плечах остатки одежды, пишет глупости в ГБ

На лугах цветут одуванчики, пасутся белые козочки, а в читающем народе скопилась лютая ненависть. Посмотрите на лебедя - куда нацелен его клюв, куда машут его черные крылья? Туда, где будет побоище, куда летят стаи ворон. Мы увидим осенью каркающую черную птиЦу на ветке Александровского сада, держащую в клюве голубой окровавленный глаз. Этот уродливый, перекормленный, отекающий нечистотами паразит, который сожрал все живые силы народа, осквернен всеми возможными пороками и грехами.

В мире, в мягком гнездышке западной цивилизации, куда отложили свои яички либеральные демократии Америки и Европы, вывелся огромный огнедышащий дракон. Сожрал своих родителей, плюнул огненной ядовитой слюной, помочился серной кислотой, яростно забил хвостом. Сквозь визг и мат безобразники выкрикивают имена главных паханов. Но - не долго уж ему свирепствовать.

Чахнут военные в гарнизонах и космонавты на орбитальных станциях. Вянут на глазах блистательные репутации и карьеры. Умирают, не успев родиться, поэмы и оперы. Сохнут в полях растения. Шелушится позолота храмов. Все соки земные, все плодоносящие силы иссушаются незримым суховеем - города стоят блеклые, солнце светит тусклое, глаза у людей пустые и мертвенные.

Змей поселился в лебеде. Который год сосет из Родины соки. Который раз сжирает очередную, отданную ему на растерзание невесту. И все нету сияющего грозного всадника в золотом доспехе, чтобы он вонзил в Змеиного лебедя копье, освободил пленный народ, разбудил околдованный злыми чарами город.

Он забирает читательницу в свадебное путешествие и кладет между собой и ею смердящий труп, с оскаленным ртом, с выпученными червивыми глазами. Вливает ушат синего трупного яда в свою брачную постель. Читательницу рвет, а лебедь мечет. Мечет свои непристойности в неуспевших увернуться от града помета и желчи.

Виданное ли в истории человечества дело, когда огромная страна, воздвигнутая между трех океанов князьями Олегом и Владимиром, царями Иваном Грозным и Петром Первым, красными вождями Владимиром Лениным и Иосифом Сталиным, держава, отбившая нападение страшных врагов подвигами ратоборцев Александра Невского и Дмитрия Донского, блистательных Суворова и Кутузова, несравненного в своей победоносности Жукова, родина мистических откровений о красоте, добре и вселенской правде, явленных устами Сергия Радонежского и Серафима Саровского, русского провозвестника Пушкина, русских пророков Толстого и Достоевского, чтобы страна, одухотворившая своим прекрасным дыханием весь ХХ век, совершившая дерзновенную попытку построения "рая земного", - вдруг оказалась собственностью никчемных, безнравственных, пронырливых людишек, сбитых в тесную горстку, именуемую редакцией, и ей принадлежит русская правда, и американская тоже. Как жалкие воробьи в зловонном гнезде орла, они чувствуют себя в безопасности.

Этому явлению пока нет названия.

Но, неотвратимо, как Страшный Суд: "Анафема!" — раздается из русских церквей. "Анафема!" — вторят русские леса и болота. "Анафема"! — летит из каждого русского города и американской фермы, из каждого дома, из каждой семьи. И нету сил помолиться, и не у кого просить прощения, и кто-то чернорожий, хохочущий, с серебряными витыми рогами и хвостом, с алмазной краденой звездой, склонился к его неудобному, застланному клеенками ложу.

Дни и ночи вылизывает страну ядовитый язык лебедя. В каждом доме — капелька разноЦветного яда, от которого мутнеют мозги, западает сердце, лопаются сосуды в глазах.

И везде, куда ни глянь, к каждому человеку, к каждому доброму делу присосался упырь. Сосет, наливается клюквенным соком. Румяный волдырик, веселый, насмешливый.

Исследователи земной атмосферы из НАСА, берущие пробы воздуха из воздушного океана Евразии, утверждают, что в атмосфере Америки появился странный аэрозоль, напоминающий начинку огнеметов "Шмель" и снарядов вакуумного взрыва. Содержание аэрозоля достигает критической концентрации, что может привести к взрыву и полной аннигиляции как самой атмосферы, так и покрываемого ею земного пространства. И - открылось: то голая блудница показывала свой срам у алтарей и усыпальниц героев прямо на страницах лебедя.

Когда он будет зачитывать жалкий текст своего отречения, то будет выглядеть, как огрызок заплесневелого сыра, проклеванный насквозь пороками и болезнями, и в дырки начнут проглядывать лица его напуганных, нечестных читателей. Страна оттолкнет его, как пушкинский рыбак отталкивает веслом утопленника, и он, разбухший, без глаз, с языком, в который впились раки, пиявки и улитки, поплывет в безвременье, напоминая кусок гнилой мешковины.

А пока они жалят друг друга ядовитыми языками, обдают один другого зловонным сернистым дымом, ранят отточенными, как сабли, клыками.

Не надо искать его истоки и его родословную. Он был всегда. Переползал из эпохи в эпоху, как скарабей, неся на рогах навозно-мистический шар. Первые сведения о нем приводятся еще в древних папирусах, в царствование Тутанхамона, бедного фараона, погубленного каким-то жрецом-академиком.

Как скоро из капельки бациллоносной слизи развивается страшная, уносящая жизни эпидемия, так скоро он размножал сам себя с патриотической песнью, напоминающую в его устах крик болотной выпи.

Но мы узрим на белокаменной стене неистребимую фреску. Еще немножко, и мы увидим Новодворскую в русском сарафане, утонченную сладострастницу Хакамаду, напоминающую римлянку в Колизее перед началом большого убийства: мы увидим ее на богомолье. Там же увидим Бурбулиса, стриженного под горшок, Гусинского в охотнорядской косоворотке и сапогах бутылками, Березовского с балалайкой.

Ковчег поплывет по океанам, по облакам и по звездам. Будет иметь могучий, пополняемый с каждым веком экипаж. Там увидим Преподобного Сергия, Святых князей Дмитрия и Александра, Гермогена с Мининым и Пожарским. Увидим Великих Петра и Екатерину. Ратоборцев Суворова и Кутузова, флотоводцев Ушакова и Нахимова. Там плечом к плечу стоят Пушкин и Лермонтов, Толстой и Достоевский, Менделеев и Вернадский.

И скатится из глаз дракона, деловитого и сосредоточенного, как прудовая пиявица, когда у нее свернулась кровь, синтетическая, из искусственного льда, слеза, которую подберет один из охранников на случай следующего погребения.

Уже теперь готовится это торжество, фейерверк траурного салюта, когда решено выпустить в московское небо две тысячи снегирей, пропустить по Красной площади семьсот скороходов, пронести по Москве большой зеркальный шар со старой артисткой Фатеевой, с голубыми фарфоровыми зубами, похожей на раскрашенную штукатурку, которая увидела в покойном лебеде настоящего мужика. Манит его, русалочка, под свой полог, выставляя венозную ножку. Еще решено задействовать в песнопениях хор мальчиков под управлением покойного Бунчикова, и ансамбль лилипутов во главе с пока живым Лужковым. Вознесенский напишет эпитафию:

Им было умирать не больно.
А нам так весело и вольно.

А мы, оплеванные, под хохот фарисеев, иссеченные плетьми, несем огромный, скованный из всего мирового железа крест за всех. Умираем на нем с устами, обожженными ядом. Лежим, бездыханные, под могильной плитой размером в шестую часть суши. Ангел легким перстом сдвигает плиту. Родина, молодая, исполненная красоты и могущества, воскресает под ликующие пасхальные возгласы: "Россия воскресе!.. Воистину Воскресе!"

В пасхальные победные дни, не выпуская из рук оружие и крест, обнимем милых и близких. Вдохновим упавших духом. Вытрем слезы плачущих. Скажем сестре и брату: " Не унывайте. Помогайте друг другу. Не оскверняйте уста хулой на товарища. Читайте Пушкина. Пойдите к Нерли по розовым и зеленым лугам, где стоит белоснежная церковь".

Нам не надо показывать Хангу с золочеными гениталиями. Василий Аксенов, который якобы умер в прошлом веке в Гарлеме, задохнувшись в объятиях старого негра, и был похоронен на острове Пасхи под скромным псевдонимом "Набоков", опять появился в зеленой патине времени. Его положат на всю жизнь в одну постель с Хангой и лебедь сутками станет играть свадебный марш Мендельсона.

Лебедевцы воют, как ведьмы на Лысой горе, которых перекрестил наперсным крестом православный священник. Поднялись над Русью, затмевая солнце, пачкая своей белесой гадостью церковные купола, памятники, крыши городов, кроны деревьев, шляпы респектабельных граждан.

И возмездие придет, если не через трибунал, так через ледоруб, которым, как выяснилось, виртуозно владеет Немезида.

Теперь, прикоснувшись к прокаженным страницам лебедя, который торопливо, как мародер, обобрал убитую Родину, сдирая с хладеющего тела ожерелья, часы, нательные кресты, набивая ими пахнущие чесноком карманы, теперь, возвещаем мы - ему конец.

Лебедь склонил головку, как зяблик. Его уже ощипали, уже поджаривают, а он все щелкает клювиком, шелушит конопляное семечко. Какая беспримерная глупость !

За оскорбленную Америку ! За униженную Россию! За вытоптанные души ! За переломанные кости! За слезы наших матерей! За Красную площадь! За Белый Дом ! Батарея!.. Осколочно-фугасными!.. Залпом!.. Огонь!..