ЖИВЫЕ ПЕРЬЯ МЕРТВОГО МОРЯ

 Предыдущую статью мы закончили обещанием дать несколько персоналий современного израильского литературного процесса. Знакомьтесь:

      Нина Воронель

      Неожиданный случай в русско-израильской прозе. Сюжеты Нины Воронель лежат "поперек" всякой традиционной беллетристики. В одном флаконе – Агата Кристи, Айрис Мэрдок, еврейский вопрос и анло-немецкая готическая мистика. Знания, полученные на заре жизни в Литинституте имени М. Горького, Нина Воронель использовала для создания уникального писательского проекта, не поддающегося жанровой классификации. Интеллектуальный детектив? Новейший восточно-западный диван? Затрудняемся с ответом.

      Последний роман Нины Воронель, "Ведьма и парашютист", смущает самим парадоксальным названием. Изнемогшая от авторских провокаций редакция альманаха, где этот роман печатался, позволила себе собственную дружескую провокацию, сопроводив окончание романа вынесенным на обложку облегченным "Наконец-то!". (Израильская литературная жизнь не лишена специфического перцу.) А критик Леонид Зельцер, рискнувший оценить драматургию Нины Воронель (потому что она и драматург тоже), запутался в комплиментах пополам с укоризнами и вынужден был признать свое поражение.

      Короче говоря, творчество Нины Воронель выглядит ярким пятном на фоне современной израильской словесности и уравновешивает его высокодумную составляющую. Оно противостоит и заунывному бытописательству. Место действия, как правило, не Израиль, но некое усредненное европейское пространство, Pax Romana, населенный искателями приключений, террористами, интеллектуальной богемой, всем этим ориентальным человеческим множеством, ищущим удовлетворения своих страстей на пороге двадцать первого века.

      Михаил Юдсон

      Классический enfante terrible в садах современной израильской словесности. Повесть "Лестница на шкаф" принесла автору известность по обе стороны океана. Вечнозеленый еврейский вопрос осмыслен Юдсоном в сюрреалистических формах "русского морока". Перед нами условно-фольклорная Москва, урбанистическое чудо-юдо, гремучая смесь из русско-татарского средневековья и безумной современности. Она населена орущими юродивыми, ордынцами, погромщиками на боевых ковзанках. Герой – робкий еврейский учитель, "жидяра", трепещущее интеллигентское семя. Читатель уже почувствовал макабрическую сгущенность коллизии. Действительно, русская (и еврейская) метафизика доведены здесь здесь до гомерических крайностей. Ученики обещают защищать своего учителя, если тот обучит их компьютерной грамоте. Описание компьютера стоит того, чтобы его воспроизвести:

      "Стоял тот посреди просторного мешка и был очень внушительный, на колесах. Индикаторы мигали, шкалы там разные светились неугасимо, рычаги торчали. Илья обошел его кругом, потрогал фанерные борта, постукал валенком в тугие скаты. Тумблеры, панели – все выпилено, как надо.
- Он самый, - с уважением констатировал Илья.
- Сделано на совесть, - подтвердил Евпатий. – Теперь бы узнать, куда чего совать и на что нажимать. Научиться бы! /…/
"Как бы не оставили меня здесь, в подвале, - подумал он опасливо… - А то прикуют за ногу к компьютеру и вынудят ходить по кругу, налегая впалой грудью на рычаг, и, таким образом приносить пользу, что-нибудь молоть, например, грибы ихние…"

      Смешно? Но не только. В этом еврейском альтисте Данилове так много грусти, что временами сжимается горло. Дело в том, что он любит эту Россию. Дальше больше: оказывается, Россия тоже любит его.., но странною любовью. "Она пьет и бьет – значит, любит". Герой заворожен и очарован этой terra Russia, он совершает отчаянные попытки, чтобы стать "своим", раствориться – ничего не получается: "…Это, как в сказке: один землемер очень хотел попасть в Замок.., но никак не мог, хотя вроде ничего не мешало. Не дано по определению. Не предначертано." Согласимся, читатель, Кафка очень здесь при чем. Михаил Юдсон дерзостно накладывает сюжет "Замка" на русско-еврейскую ситуацию и приходит к мучительным открытиям: "не дано по определению"; "не предначертано". Надеемся, все понимают, о чем идет речь. Но в утешение напомним, что двери Замка однажды открылись и впустили Землемера в обетованное пространство. Герой "Лестницы" входит в Русский замок по-другому: через женщину. В переносном и прямом смысле. Короче говоря, в этой сумасшедшей повести так много экзистенциальной, метафорической правды, что остается поздравить автора с творческой победой. Главное же – Михаил Юдсон обладает образным, художественным мышлением. Это редкий случай в современной литературе. Мы не назвали бы большинство вышеперечисленных безусловными обладателями этого дара…

      Еще один интереснейший участник литературной жизни сегодняшнего Израиля - Эли Корман. Он не художник, он мой собрат; литературовед, критик. Каждая публикация израильского периода его научной биографии вызывает резонанс как в самом Израиле, так и за его пределами. Иные литературоведческие сюжеты Кормана превосходят изяществом и вкусом самое литературу. Недавно он выступил с литературно-критической работой "Хронотопическое сознание". Задумывался ли кто-нибудь над смыслом многочисленных звездочек, точечек, черточек и прочих графических символов, которыми пестрят художественые тексты 19 века?

      "Гости съезжались на дачу ***";
"В одно из первых чисел апреля 181… года";
"Мы стояли в местечке ***";
"Мы проводили вечер на даче у графини Д."
"Я предлагал ** сделать из этого поэму, он было начал, но бросил";
"В ворота гостиницы губернского города NN въехала…"

      И так далее. Эти обозначения пробегаешь глазами, как мимо графического сора. А Эли Корман задумался. И построил концепцию "цензурирующего сознания", за которым обнаруживаются мощные резервы смысла. Размеры веб-статьи не позволяют прокомментировать открытие Э. Кормана подробнее. Отсылаем читателей к первоисточнику и гарантируем, что это действительно новаторская работа, заставляющая увидеть непознанное в давно познанном.
Столь же изящно выполнена Э. Корманом реконструкция "Мастера и Маргариты" М. Булгакова. Уж казалось бы, этот псалмовник русской интеллигениции исследован до дна, вдоль и поперек. Очередное обращение к нему в литературно-критической печати вызывает раздражение. Но Эли Корман задался вопросом, который до него никем не задавался. Он стал исследовать рукописный роман Мастера именно, как роман! "Почему вставной роман дается фрагментами", "Почему у вставного романа нет названия?"
Действительно, почему? И как он соотносится с романным текстом самого Михаила Булгакова? Не входя в дальнейшее разбирательство этого и других вопросов исследователя, скажем, что его ответы на них ставят художественный вкус М. Булгакова под изрядное сомнение.
Зато писательский вкус самого Э. Кормана вызывает чувство здоровой зависти. Мы потому и решились на привлечение в обзор этого автора, что его литературоведческие работы являются неотъемлемой частью литературного процесса сегодняшнего Израиля.

      Этот процесс насыщен. Не все в нем доброкачественно. Процент графоманов в израильской литературе примерно таков же, как в любой другой литературе . Сорокиных и Викторов Ерофеевых в ней нет, но "сорокинщина" и "ерофеевщина", увы, присутствует: не все вывезли с собой лучшее из метропольной словесности.
Не будет неправдой и то, что гениальных открытий сегодняшняя русско-израильская проза не содержит: Бабеля или Гроссмана еврейская эмиграция с собой не вывезла. Но в чем ее не упрекнешь, так это в бескультурьи: это очень образованная литература. Она вся записана осознанными и неосознанными реминисценциями, если читатель понимает, что я хочу сказать. На фоне постмодернистских ушкуйников, восторжествовавших было на российском Парнасе, израильский литератор смотрится, вот именно, филологом, "книжником". Считать это достоинством или недостатком, зависит от читателя.

      За пределами нашего обзора остались такие первоклассные израильские мастера пера, как Дина Рубина и Яков Шехтер. Им автор сего уже посвящал (и еще посвятит) отдельные литературно-критические очерки. Следите за рекламой.

      В заключение несколько слов об альманахе "22". Он считается самым авторитетным литературным изданием Израиля и является таковым на самом деле. Публикация в "22" престижна. В нем печатаются многие российские (но также европейские и американские) авторы. Альманах выполняет в Израиле примерно ту же миссию, что некогда выполнял в России ныне покосившийся "Новый мир".