ПРОБЕЖКА С ШИВОЙ

06-01-2002

Пробежий написал: Что "духовные" сущности, что "материальные" ведут себя похожим образом. Поэтому мне без разницы, что там первично и что вторично, а также, например, какова "физическая природа" духа. Важно как и то, и другое взаимодействует с моим сознанием.

* * *

Юрий Долгов

Примите один разок, так, разнообразия ради (но не увлекайтесь!) ЛСД и поймёте, что духовное – материально (мысли в виде лапши не видели никогда?), а материальное – духовно (предметы окружающие суть живые существа). И нет между ними никакой разницы.

А у меня всегда наушники. Кровь, знаете, разжижает. Хоть и не ЛСД, ну по крайней мере час слушанья на затяжку марихуаны тянет вполне. На этот раз – ИСБ со своими бранденбургскими. Знаете, музыка пеленой, с клавесином лапками насекомых перебегающим, а за ней, за музыкой, такой энергичный мужичара, автор, прочувствовывается. Интересно, а Закон Сохранения Энергии на Баха распространяется? А если да, то когда вся его лучисто-мускулистая энергия будет слушателями поглощена и ничего для новых не останется?

Чесслово, музыки надо слушать МНОГО. Здесь как раз наоборот, чем больше и чаще слушаешь, тем незамутнённее становишься. Берёшь что-то новое, абсолютно непонятное. Тыкаешь себя, как котёнка носом, в это новое, но не понимаешь. Притихнешь, смиришься, раскрутишь все струны, и, lo and behold! Откуда-то вдруг появился музыкальный узор, от узора – кураж и удовольствие – и, каждый инструмент уже отдельно и сила его звучания утраивается. Каждый звук становится не простым, а дивным, по чистоте и чёткости своей напоминающим эхо вечерних цикад на летней остывающей сковородке-поляне. И звуков этих дивных по числу – как цикад...

Правда-правда, время, этот наш мастер-господин с нагайкой в руке, заставляющий нас проживать жизненную рутину, смиренно, как утопленник с камнем на шее шагая по направлению омута-могилы, время это вдруг бросает свою нагайку, в сердцах плюёт и говорит: “да пропади оно всё пропадом” и обнимаясь с тобой коротко, вдруг удаляется куда-то, видимо отдохнуть.

Видно, и времени надо когда-то отдохнуть, или я неправ? Потом, правда, с виноватой миной на лице возращается и нагайку подбирает. Но ты уж побывал в безвременье, и как Али-Баба из пещеры, вытащил оттуда то, что в состоянии мог своими скудными силёнками вытащить – очередной кусочек знания о жизни. Он как с неба упал, кусочек этот, - будет казаться тебе потом, - потому что в книжках такого не прочесть, и другие люди тебе об этом рассказать не в состояньи. Не передаётся такое знание через книжки и людей. Его из безвременья черпают.

Почему я скатываюсь на “стихи”?

Это потому, что очень хочется, ну очень хочется донести до собеседника то, что вроде как сам понимаешь твёрдо, но понимание – это даже и не понимание, а вот именно видение вещи, странным способом обретённое: вот хочется, к примеру, понять цветок, не в аналитическом и не в описательном смысле понять, не так понять, как делает это наука, а увидеть его в целом, понять как его провода, кабели и шланги подключены к вселенной, кто сообщает ему, что он цветок, кто снабжает его очарованием. И понять это всё сразу, внезапным видением, озарением. Но понять цветок непросто.

Никто этому не учит – понимать вещи, учат лишь двигаться вдоль жёстких силовых линий, в безжалостном поле привычной стандартной жизни, цели которой другие, и где “понять” вещь означает – разъять её на части, разобрать, разломать, так же как малые дети ломают игрушку ради того, чтоб добраться до горошины, специально вложенной внутрь хитроумными торговцами. Такой привычный процесс “понимания” в рамках современной культуры так и называется -– разобрать-ся. И найденная там горошина считается сутью уже не существующей игрушки.

Если вырваться из привычного тяготения, экранировать его паразитные помехи, что сделать совсем непросто, то мертвеют губы, тело отваливается чурбаном, расширенные глаза видят, как поджаренным краем блина мир закручивается внутрь, уши слышат муравья, что гремит бревном за холмом, они слышат гусеницу-многоножку, что ротой марширует по отвесному древесному стволу.

Цветок видно сразу со всех сторон, он сияет и понятно, что это такое, зачем оно есть.

Чистый мистик пойдёт и дальше своим тайным путём, ему достаточно радости открывшегося перед ним понимания сути мира, того, что он уже подключён к высоковольтной сети космоса, что он умеет видеть вещи, что он понимает: сме
рти нет, а есть перетекание сознания из одной формы в другую, и это нестрашно и небольно. Страх смерти и боль – не более чем простые индикаторы и предохранители, нужные для того лишь, чтоб до поры до времени сохранить с такими трудностями выращенное, как арбуз на безводной бахче, тело и не дать ему, как недозревшему яблоку, раньше положенного срока сорваться с ветки, упасть на землю и сгнить.

Но не таков поэт. Не таков музыкант. Не таков художник. Они не могут не разделить свою высокую радость открытия космоса с другими людьми и уж только за это нужно их благодарить.

Музыка и живопись – язык тонкий, кисейный. Это камень на морском мелководье, освещаемый через зелёно-голубую толщу воды солнцем. Это пляшущие блики на камне от разломанных мелкими водяными токами солнечных лучей.

Поэзия же - язык совсем другого плана. Лязгая слогами и и гремя буферами префиксов и постфиксов, потные поэты растаскивают гружённые кирпичами смысла вагонетки по путям размеров и рифм и составляют в составы фраз и четверостиший. Но хороший поэт скрывает то, что он потеет – вся работа происходит внутри. А снаружи – лёгкость фигуристки на мировом конкурсе.

Комментарии

Добавить изображение