ЛИЦОМ К МИРУ

Продолжаю ближе знакомиться с Лебедем. С удивлением и радостью для себя обнаруживаю, что за последние полгода несколько авторов обращались к преследующей меня как грозовое облако теме виртуального и реального. С разных сторон и разными методами осаждали замок виртуального мира (продолжая по ночам его воздвигать?)

Большая часть жизни мыслящего и чувствующего человека проходит не в действии, но в воображении. Существуя в реальном, мы живем в виртуальном. Человек не может пронести свою жизнь в пространстве кроме как через это небесное строение, потому что он уже часть его, содержится в нем – как капля воды в ложащимся на башни замка облаке. Чтобы увидеть как связаны эти два мира, как влияют они друг на друга, надо их более точно определить, различить простые элементы. Если материя, энергия – элементы реального мира, то, выбирая слово для определения субстанции в виртуальном, я, пожалуй, остановлюсь на "стиле". Вещь, материальное тело - с одной стороны и суть этой вещи, представляемая стилем, - с другой.

Мы яснее и полнее воспринимаем объект, когда видим его во многих отражениях, во многих связях с окружающими его предметами. "Суть вещи – есть высшая форма ее сосуществования с другими вещами ... мистическая тень, которую вселенная отбрасывает на нее", как замечал Ортега, относительные качества, которыми обладают предметы только в отношении с другими предметами, соединение, взаимное сцепление объектов. Из чего и как строятся эти связи между объектами? Из понятий, идей. И они же помогают связать реальный предмет с его виртуальным образом. – Для восприятия полной действительности мы должны твердо стоять на мостках идей, соединяющих реальный и виртуальный миры. Но откуда появляется желание и силы строить эти связи? Платон видел в эросе стимул к соединению вещей, "соединяющую силу", "страсть к синтезу". (Поэтому, по его мнению, люди, ищущие смысл вещей, движимы эросом- размышление – эротическое упражнение.)

Стиль художника, который не дает ключа к своей собственной интерпретации, который состоит только из реакции одной части жизни – его сердца – на остальную реальность, может создать только двусмысленность. Поэт не ограничивает себя сочинением строк о перлах дождевых и вишнях в цвету, - он поднимается над собой, над своей жизненной спонтанностью.

Через его гармонии и сентименты мы получаем силу рефлексии – погружаемся в мысли.

Что касается жизни, сиеминутности, грусти и темноты у меня достаточно своих. Чего мне не хватает – это просвета, рассвета над этой действительностью. Меня не интересует репродукция моего мира, пусть и в увеличенном виде.

Мы ищем нечто большее, чем "я", обладающее большей определенностью. Идею греки придумали как инструмент – не для замены спонтанности жизни, но для того, чтобы сделать ее более определенной, чтобы защитить ее от хаоса. (Я не ответила Владимиру Емельянову на его очень содержательный отзыв на мою предыдущую статью, потому что не понимаю – в упор – любые построения на основе хаоса. В лучшем случае – хаос для меня связан с темнотой и неясностью.)

Гете заявил, что "принадлежит к племени тех, кто из мрака в ясность стремится". И в середине весны, прямо перед смертью, произнес свои знаменитые слова: "свет, больше света!" Ясность означает значительное превосходство нашего ума над образами. Идея и есть свет, проливаемый на вещи.

Платоновская "идея" - означает точку зрения. Крепко стоя на мосту понятий, мы смотрим на мир – полный мир, включающий реальность, заоблачные выси виртуальности и пространство "между" - их связывающее. Это связующее, третье пространство – оказывается самым важным. Даже человек действия, или любой, кто решил на всю жизнь укрепиться в реальности, не может избежать знакомства с ним, как только он начинает думать, - свои продукты мысли не держат в реальном мире. И если он не хочет последовать за результами размышлений в виртуальный мир, то скоро понимает, что в реальном – его интеллектуальные упражнения ограничатся измерением длины цепи, связывающей его ноги.

Так много слов – и все лишь в предисловии к оправданию проматывания часов за клавиатурой в виртуальном общении? И еще, может быть, чтобы убедить себя "стремиться к свету". Стремиться, когда не стремится.

На самом деле, конечно, вокруг так много мрака и туманности, потому что я их создаю. Дефицит строительного материала для возведения моста.

Но – это отступление.

В виртуальном мире не хватает одиночества, мы вынуждены реагировать – нет времени подумать и пережить, кто-то все время задевает за тонкие и толстые струны и заставляет их производить – порой отвратительные – звуки. Все связаны как фишки одной игрой, и – если бы не азарт игры – тот мир можно было бы назвать скукой в классическом латинском понимании: это то, что отнимает одиночество, но не дает взамен дружбы. С дружбой мне, однако, повезло. С любовью все иначе.

Я нахожу там не любовь, но ее иллюзию, без реальности и без мысли, которая связывает с реальностью, – ее изуродованный образ, без рук, без ног. Найти любовь можно только на мосту между двумя мирами, если стоять на нем лицом к обоим. Она сама – соединительная ткань, божественный архитектор – опять, по словам Платона – "который спустился в этот мир, чтобы связать все во Вселенной в единое целое" . Но этот мост не висит в воздухе, хотя бы одним концом он должен стоять на земле. Оторвавшись от нее, легко улететь на орбиту мечты и витать там в образе жизни, в которой единственная реальность есть сам акт воображения этой жизни.

Я пробовала строить виртуальные мосты - для этого не надо идей, достаточно впечатлений – чтобы по ним пройти с обратной стороны и проникнуть в реальность, но убедилась в невозможности того, что бессмысленно. Воздушный замок оказывается населен в прошлом безобидными существами, выросшими в франкенстайнов, которые не могут спуститься на землю, под их шагами рушится любая некрепкая конструкция.

Конечно, идеи, из которых строятся прочные связи со стороны реальности, еще не все. Мир слишком богат - для мысли предполагать свою ответственность за все, что в нем происходит. Но без нее ничем нельзя обладать ("нам подвластно только то, что мы можем подумать") полностью, претендовать на полноту. Впрочем, это может быть опять оправдание. В данном случае – оправдание изначальной предрасположенности. Как говорил Ортега, "я чувствую, что предрасположен больше любить вещи, чем судить их".

Но как быть, если любовь связывает тебя именно с тем, кто стремится изменить мир перед тем как испытать его, заявить на него свои права перед тем, как его понять? (Где то страстное стремление понять, платоново "безумие любви"?). Если при этом оставаться в виртуальном мире, то преодолеть разрыв с реальностью оказывается невозможно. Есть мало таких вопросов, на которые я могу с уверенностью дать отрицательный ответ, и это – один из них. И в реальности тогда остается подавленность, тяжесть. "Разорванный" мир получается отравлен своим несчастьем и купается в этой отраве. Он сдался в плен тому, что Ницше называл "духом тяжести". "Но это наше время, и мы не можем жить, ненавидя его". И поэтому Ницше назвал смертельных врагов этого тяжелого духа: сила характера, вкус, "мир", классическое счастье, сильная гордость и холодная умеренность мудрости.

Но когда мосты стоят – это один мир, "Вселенная человека", и что бы в ней ни было – ужас или грех - она еще не исчерпана. Тогда, вместе со слепым и отчаявшимся Эдипом, у которого все-таки осталась реальная связь с реальным миром – холодная рука девушки – мы можем заключить: "Все хорошо!"