САГА О РЫБАЛКЕ

19-05-2002

Валерий СердюченкоВладимир Войнович назвал свой предпоследний роман "Замыслом" и объяснил это так: о каждом из людей Бог имеет свое Помышление, но не каждому известно об этом. В итоге иные проживают жизнь, так и не узнав, к чему они были предназначены.

Вот ты, читатель, уверен, что движешься стезей, уготованной тебе природой и Господом? Видишь, ты задержался с ответом. У Чехова есть превосходный рассказ по этому поводу. Мелкий чиновник, получивший ужасную нахлобучку от департаментского начальства, вернулся домой в помраченном состоянии и стал чертить на подвернувшейся бумажке бессмысленные каракули. Вглядывается - а из-под его пера возникает то прелестная грезовская головка, то речной плес, подернутый туманом, то сцена из римских времен. Мать честная, да он, оказывается был рожден художником- может быть даже, великим художником, и сам не подозревал об этом! Начни он жизнь сначала, и через некоторое время все галереи Европы были бы к его услугам. Но возраст.., но оторопь домочадцев.., но необходимость приносить в семью ежедневную копейку? В итоге чиновник выбросил свои художества в корзину и так и остался до конца дней сирым обывателем.

Так и мы с тобой, читатель. Мы, может, рождены воинами, пахарями, конквистадорами, конокрадами, Калифорнийскими Шивами, искателями черного жемчуга и женских тайн, а вместо того просиживаем штаны в своих учреждениях, собачась в свободное время с пикейными жилетами из веб-альманаха "Лебедь". Они-то, положим, уже из материнского лона явились такими, пикейными, им Бог присудил пожизненное обсуждение еврейского вопроса, или Ганди, поехавшего в Данди, что одно и то же – но ты? (Но я?)

Поговорим о некоем третьем. Назовем его Кандидом. Он мой знакомец. Он в летах. Он уже едет с ярмарки. Когда Кандид перебирает жизнь свою, он сетует, и слезы льет, и слез сих горьких не смывает, но это потому, что Бог предназначил ему ловить рыбу. Впервые он понял это лишь в зрелые годы, учась в аспирантуре и пиша диссертацию с головоломным названием "Этико-философские предпосылки подхода к человеку у позднего Достоевского". Но однажды неверные и сильно пьющие други его студенческих игрищ и забав отвезли его на трехдневную рыбалку. Дело было сделано. Кандид превратился в наркомана. Аспирантура вместе с Достоевским были заброшены, а наш соискатель провел два года, как в чаду, перебираясь с одного из бесчисленных литовских озер на другое, ночуя, где попало, и появляясь в университете лишь для того, чтобы получить стипендию, а дома - чтобы успокоить родных и близких, и вновь исчезнуть в озерах и туманах. Он превратился в озерно-речного бродягу, в приложение к удочкам, поплавкам, садкам, закидушкам и прочим рыболовным снастям. Ему стали известны соблазны зимнего лова.

Короче говоря, на время этот человек овладел своей кармой бесповоротно и вполне.

Но жить в обществе и быть свободным от общества нельзя.

Наш герой вовремя опомнился, защитил диссертацию, устроился на преподавательскую работу - не упуская, однако, никакой возможности побывать на ближайшем водоеме, чтобы застыть там неподвижным истуканом с отвисшей челюстью и блаженными глазами, изредка поражая снайперскими забросами окрестные водные глади. Сказать ли? Даже любовные свидания могли быть отменены или перенесены из-за этого – даже если они сулили гарантированную утеху и успех. Впрочем, иногда избранница соглашалась разделить с ним его поездку. О, эти любовные лодки в камышовых нивах, раскачивающихся в такт, солнце в зените, чайки над головой, сплетенье рук, сплетение снастей, страстей сплетенье. Счастьем это называлось, дорогие мои друзья, абсолютным, беспримесным и восполненным одним собой счастьем.

Шли годы. Судьба Кандида складывалась так и эдак. Иногда, образно говоря, не клевало, иногда клевало, потом снова не клевало.

Однажды ему предложили долгогосрочную командировку в Афганистан, что был тогда не местом битвы всех со всеми, а мирным заоблачным королевством, управляемым абсолютным и единоличным монархом Мохамед Захир Шахом. Впрочем, советские специалисты называли его между собой не иначе, как Михаилом Захаровичем - по причине невероятного благодушия последнего. Поскольку студенты кабульского "Полихешити" беспрерывно бастовали, а совсотрудники знали в мужской жизни толк, то институтские хим- и физлаборатории то и дело превращались в мастерские по изготовлению изощренных рыболовных снастей и чистейшей виноградной водки. Перед к

аждой пятницей в коллективе начинались треволнения: разрешат или не разрешат рыбалку на Наглу? Афганцы к рыбной ловле совершенно равнодушны, поэтому это высокогорное водохранилище было буквально набито рыбой всех сортов и мастей, в том числе "маринкой" (слегка ухудшенной разновидностью форели), но также местными судаками, подустами, карпами, лещами, карасями – все это совершенно мичуринских размеров. Приготовления начинались загодя. Собственно, они длились всю неделю и для многих совспециалистов превращались в основной смысл пребывания в Афганистане. Когда группа грузилась в автобус, некоторые представляли из себя ходячую рыболовную фабрику; до 120 крючков доходили их рыболовные мощности. Читайте, впрочем, обо всем этом в очерке "Афганистан, Наглу, +37". Много было у нашего Кандида удач в его рыболовной жизни, но таких восторгов, как в Афганистане, он не познал нигде.

Другой смысл пребывания за рубежом заключался для многих в приобретении внеочередной легковой машины за чеки "Березки". Приобрел ее и Кандид. Читатель уже догадывается, зачем. Отправляясь в положенную отпускную поездку на крымское побережье, Кандид раз за разом спотыкался то о плавни Красноперекопска, то о крымский мелиоративный канал, то о какое-нибудь степное озеро, где и застревал на недели, не успевая причаститься Содома и Гоморры ялтинских набережных. (Зато он узнал тот Крым, о котором никто из присутствующих не узнает никогда.)

Снова шли годы. Кандид защищал очередные диссертации, но одновременно достигал высших, медитативных способностей в рыбалке. Например, если долго не клевало, он мог утопить поплавок взглядом. Или думать мыслями рыбы. Но тут-то и его и ожидало высшее, онтологическое разочарование. Он разуверился в логической постижимости рыбалки. Свои недавние настольные книги, знаменитые руководства Сабанеева и Аксакова он выбросил на помойку, назвав их поэтической дурью возомнивших о себе дилетантов-дворян. Еще большее раздражение начал вызывать у него так называемый опыт простого селянского люда. "Рыба есть рыба, рыбак есть рыбак, и вместе им не сойтись", - цитировал он Редьярда Киплинга. Иногда он как бы забирался в водные глубины и наблюдал оттуда как бы рыбьими глазами за тем, что творится на людской поверхности. Творилось нечто, рыбьим умом непостижимое, хаотичное и не поддающееся никакому осмысленному анализу. Да и есть ли у рыбы ум и смысл в нашем, человечьем понимании? "Невозможно познать то, - говорил и думал Кандид, - чего не знает и не думает сама рыба". Человек покупает японскую удочку со скользящим флуоресцирующим поплавком и безынерционной катушкой бесшумного хода, полдня любовно регулирует в ванной комнате чувствительность поплавка, ночью варит всевозможные прикормки и приманки, и вот уже мчится по безлюдному шоссе в полшестого утра к верному водоему, где ему известна любая заводь. Воздух чист, прозрачен и свеж, на берегу ни единого местного дурака из тех, что любят давать фольклорные советы – а поплавок уже второй, затем третий, а затем и четвертый час недвижим, несмотря на то, что отрегулирован на мельчайшего карасика. Как это, почему такое?

Действительно, почему такое! – спросим мы у посвященного, понимающего, о чем речь, читателя. Почему в середине водоема показываются горбатые спины невиданных карпов, а когда прицеливаешься своей удочкой именно туда, сразу тремя крючками, на одном из которых яркокрасный червяк, на другом лягушья ножка, на третьем "мастырка" сдобренная пахучим анисовым маслом – они на это ноль внимания! Какие здесь, к черту, Сабанеевы, и "Календари рыболовного охотника", и "мастырка", сваренная по рецепту идиота ихтиологических наук, кандидата-лапутянина?

И начинаются бессмысленные блуждания с места на место, смена наживок, приманок, насадок, зубовный скрежет и богохульные проклятия. Тем более, что рядом какое-то пацанье таскает окуньков за окуньками своими деревянными палками.

Короче говоря, Кандид усомнился в доле, навязанной ему Господом. Совершенно некстати он вспомнил, что Иисус Христос первыми двумя своими апостолами назначил именно рыбаков – и до какого же разора они довели разумную римскую цивилизацию! Они вздумали переделать человека в нечто, несовместимое с его биологической сущностью – возможно ли это?

Затем он обнаружил, что в прикарпатских водоемах, рядом с которыми он с некоторых пор оказался, вообще исчезла всякая рыба. "Карпатские ручьи, где плещется форель" оказались очередной поэтической метафорой. Приезжает он, например, на какую-нибудь речку, спрашивает у местного горца, есть ли в ней рыба, и получает певучее: "Та куди ж вона подинется?" Отмахав десяток километров вверх и вниз по течению, обращается к тому же селянину и получает такой же певучий ответ: "Та звидкля ж ей взятися?" То есть в последнее время Кандид находится в весьма противоречивых отношениях с собственной рыболовной предназначенностью. Податься, что ли, в грибники, которых гениально описал Солоухин в своей "Третьей охоте"? Этому занятию Кандид, впрочем, тоже отдал щедрую мимоходную дань, и был временами счастлив, и наслаждался, и тоже влачил очередную изнемогающую избранницу по лесным трущобам Литвы, Белоруссии, Украины, Крыма (!), Карпат, но... "звидкиля ж им взятися?"

Читатель "Лебедя"! Помоги Кандиду. Поделись с ним собственным рыболовными горестями и радостями. Дай ему знать, что в своих разочарованиях он не одинок. А еще лучше, поддержи его какой-нибудь прекраснодушной байкой о молочных реках с кисельными берегами, о какой-нибудь стране Муравии, где клюет с утра до вечера и с вечера до утра, и где рыбы, люди и грибы бережно поддерживают друг друга, набирая в весе, жизнеспособности и взаимопонимании.

Комментарии

Добавить изображение