СКАЗ О ЧЕРНЯВЫХ И БЕЛЯВЫХ
19-05-2002В генеалогическом древе нашей семьи по линии отца издавна странная шахматная аномалия наблюдается. В каждом поколении на грубую половину чернявых приходится примерно такая же половина белявых.
Старший брат моего белявого батюшки, чернявый дядя Иван, тянувший до пенсии нелегкую лямку препода в мелком учебном заведении крупного уездного города, вздумал на старости лет совершить архивное нисхождение к самым корням нашего блеклого, заскорузлого рода. И на одном из самых нижайших ярусов фамильного склепа-раскопа обнаружил неожиданную разгадку в форме документальных свидетельств существования прапрапрабабушки-простолюдинки из окрестностей Генуи.
Негаданные результаты затеянных дядей раскопок и изысканий никоим образом меня не тронули и не возбудили, равно как и моего чернявого старшего брата. Так - посмеялись, побалагурили день-другой и почти забыли.
Даже вновь вскрывшиеся документы не захотели ехать смотреть. Хотя, честно говоря, не совсем под рукой они находились – надобно было за ними пилить в вышененазванный старинный уездный город.
К чему это я?
Да к тому, что нам с братом сызмальства было начхать на расово-этнические причиндалы наших далеких и недалеких предков. Равным образом не интересовала нас генетическая спецификация наших друзей, приятелей и знакомых. Не существовало для нас проблемы деления человеков на пещерно-трущобные, земляночно-избяные, чердачно-подвальные, дворцово-передовые и прочие виды, подвиды, надвиды и полувиды. Отношения наши с другими людьми формировались и строились на основе совершенно иных критериев - уровня интеллекта, порядочности, искренности, чувства юмора, доброжелательности, общности взглядов, интересов, пристрастий и, главное, кодекса нравственных и культурных ценностей строителя гуманизма в отдельно взятой душе.
Хотя, погодите, каюсь. Тотчас поймал себя на неискренности и спешу сообщить, что грешен я все же. И, может быть, даже очень. Гнездятся во мне несколько несущественных, на мой взгляд, но тем не менее расово обусловленных комплексов и табу, которые переступить или преодолеть я пока что не в силах.
Любых прародителей, включая тлинкитов, магинданао, андроидов и гуманоидов, не то, что стерпел бы, но и с тихой радостью и покорностью принял бы, за исключением предков в лице самых что ни на есть обыденных негров.
Естественно, что, обнаружив в списке пращуров какого-нибудь эфиопа или мавра, я не визжал бы раненым вепрем и не рвал бы неистово волосы на голове, а просто испытал бы легкое чувство досады и разочарования, как после проигрыша двух сотен евро в близлежащем дивонском казино. Уверяю вас, что в этом возможном чувстве не было бы ни крупицы презрения, снобизма и превосходства. Просто по малопонятным причинам кто-то не очень жалует кетчуп, а кто-то жить без него не может.
"Ага! Вот тебе и якобы гуманист с большой европейской буквы!" - возрадуются наверняка обыватели и прочая виртуальная мошкара.
Пусть себе радуются и беснуются, однако что делать - и нецензурного слова из песни не выкинешь.
"Ку-клукс-клан" я решительно осуждаю, равноправие чернокожего населения всецело приветствую, имею нескольких приятелей африканского происхождения, но мысль о генетической сопричастности к африканской цивилизации отчего-то меня не греет. И даже великие Александры - Дюма и Пушкин - не способны меня обнадежить и вдохновить.
Может, это и есть расизм? В том самом латентно-обыденном его облачении?
В этот критически важный момент с низкого кучерявого облачка спускается по веревочке писатель Стейнбек с собачкой Чарли под мышкой и сходу жалит меня жгучим настырным вопросом, от которого не отбрехаться и не отвертеться:
- А вы бы хотели, чтобы ваша любимая дочь вышла замуж за негра?
- Нет, не хотел бы, - честно отвечаю я Стейнбеку.
- А негром преклонных годов хотели бы быть? – не унимается неистовый Стейнбек.
- И негром не очень хотел бы быть, - вынужден я согласиться.
- Ну-ну, - подводит невнятный итог блиц-допросу писатель Стейнбек и вновь карабкается по веревочке на небеса.
В моей изнуренной терзаниями голове всплывает жутковатая мизансценка: подхожу, как обычно, к зеркалу, а вместо привычной тускло-унылой рожи из ближнего зазеркалья пучит мраморные глаза и скалит крепкие лошадиные зубы настоящий ефиопский арап.
Отшатываюсь в ужасе и отчаянье и вопрошаю себя с укоризною:
- Может, это и есть расизм?
Наверное, за кармические грехи мои негрофобские в гипотетической будущей жизни ждет меня бескомпромиссная неотвратимая кара. Трудное, безрадостное существование в облике негра-перерожденца.
Безжалостный всезнающий классик об этом уже поведал:
“Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Билли Ширз обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшного негра…”.
Ну, так и поделом, вестимо! Каждому грешнику, стало быть, соразмерно заслугам - по увесистой свинцовой серьге разного весового достоинства.
Да и не только мне одному, насколько я полагаю, светит такое несветлое будущее. Есть еще вполне достойные кандидаты на эту показательно-поучительную экзекуцию.
Вижу, вижу, как наяву, грядущие парадоксальные метаморфозы кармической сущности бытия – шустрого программиста Яшу, переродившегося в малоимущего израильского араба, возводящего огуречные парники в убогом кибуце в самом сердце пустыни Негев- бывшего израильтянина Гену в облике тучной арабской мамы, скорбно копающейся в лотке с баклажанами на шумном каирском базаре- рыжего нервного палестинца, днем работающего хирургом в грязной обшарпанной клинике в секторе Газа, а вечером сочиняющего при свете керосиновой лампы удивительные стихи и поэмы о неразделенной любви…
А еще я вижу и слышу другое.
Как завыли истошно и истово медные водосточные, водопроводные и канализационные трубы. Как поползли с разъяренных распухших гор жадные языки раскаленной лавы, слизывая чумы, вигвамы, хижины и дворцы. Как полетел из кратеров вулканов-мортир рой гигантских камней, болидов и валунов.
Все смешалось в домах человечьих в День Большого Облома.
И белявые позавидовали чернявым. Ибо чернявые сделались рыжими, рыжие стали белявыми, а белявые вообще убоялись и превратились в пепел, прах, зубной порошок и труху…
Анси, Франция. 15 мая 2002 года.