В ЖАНРЕ КОНСТРУКТИВИСТСКОГО ПОСТИМПРЕССИОНИЗМА

Илиада пристально смотрит в вечность пустыми гомеровскими глазами только лишь потому, что позеленевший от времени и зависти к современным шедеврам литературно-музейный памятник, помещенный в назиданье потомкам в Музей восковых фигур мирового искусства, просто не в состоянии вести себя по-другому.

История явления в мир бежавшего тленья времени загадочного произведения сумеречна и противоречива. Скептики давно задаются вопросом: "А был ли Гомер? А была ли Троя?"

Меня же терзают совершенно иные сомнения. "А были ли Гнедич и Шлиман?" - спрашиваю я неслучайных прохожих. Прохожие шарахаются с перепугу на проезжую часть дороги и молча гибнут под колесами фольксвагенов и мерседесов.

Зато энциклопедии дружно и вышколено ответствуют: "Так точно, были! Не сумлевайтесь, вашескобродие!"

Однако авторитетный историк Фоменко неопровержимо доказывает, что "Илиада" является краеугольной костью великогрузинского эпоса и перевел ее с древнеменгрельского Владимир Сорокин.

Бросим на одну чашу цивилизационных весов Сорокина, а на другую - Гнедича. Которая из них перевесит? Несомненно, чаша с Сорокиным.

Значит, не все так просто. Значит, во многом еще предстоит разобраться и ученым, и простым обывателям. Так что кино - и всякие там Тарковские, Пригодичи, Шиншины и Пазолини - совершенно здесь не причем.

Вот над чем стоит серьезно задуматься.

В чем заключается стержневое достоинство интернетовских дискуссионных клубов, митингов и посиделок? Наверное, в их безграничной демократичности. Вевинтов превратился в зажравшегося порнофила, полеживает в портфеле из крокодиловой рожи и изредка окуривает прохожих махорочным флером третичных сентенций и размышлизмов.

Еще один обитатель обывательского бестиария в тонком воздухе выткался. Только в Интернете у мелкого грязно-серого обывателя появляется уникальный, сказочный, невозможный в реальной жизни шанс запанибратски похлопать какого-нибудь Логинова, Сердюченко, Лебедева, Баранова или Ю. Андреева немытым щупальцем по плечу, походя и снисходительно обозвать его некудышним писакой, придурком, снобом, лгунишкой, агентом ЦРУ или ФСБ, а затем снова плюхнуться в теплую склизкую тину и замереть в блаженной истоме под надежной корягой намоленного обиталища. Хорошо ли это? По-моему, просто здорово. Ибо все мы рождены равными не только в своих правах, но и в обязанностях. А посему каждый из нас, наверное, просто обязан испить отмеренную ему чашу косности, скудоумия, мракобесия, злобы и нетерпимости. Уже довольно давно я пришел к печальному, в общем-то, заключению, что "Лебедь" - это единственное место в медиа-мире, где пока еще соблюдается и почитается такой отвратительный пережиток прошлого, как принцип свободы слова, мнений и убеждений.

Вот на чем следует заострить затупившееся наше внимание…

Вместо этого пронырливо-прыткое, патриотически одержимое существо как всегда на боевом блок-посту. В любую миллисекунду готово дать сокрушительный отлуп агрессорам и супостатам, посягающим на архивкусное содержимое американского плавильного котелка. Злобно повизгивает, нервно подрагивает, возбужденно попахивает затхлым мускусом, надежно укрывшись в дозорной вышке, вздымающейся из баррикадной груды компьютеров, домашних кинотеатров и музыкальных систем. Как только узрит в поднадзорном квадрате что-то опасно-неправедное, инакомыслящее и вероотступное - сразу вскидывает атомный бластер системы Манлихера и чешет короткими очередями в сторону ядовито клубящейся ереси и диссиденства.

Из ажурно-венозных глубин сообщающихся пробирок, бутылей, кувшинов, цистерн, речушек, озер и морей Интернета выплыла вдруг, тараща проницательно-долгорукие глазки, в меру упитанная и ухоженная Рыба-юла.

Глотнула пинту поганого воздуха, сверкнула лениво бочком блестящей идеи и вновь растворилась в бестелесных пространствах в поисках подлинно интеллигентного мудрозвония.

Трудна и опасна его работа. Но справедливый и щедрый Плавильный котел его рвения-бдения не забудет. Рассчитается с ним сполна в очередной Ссудный день памятным знаком Почетного Обывателя и дивным презентом - гидрофоническим плазменным лохотроном самой последней модели...

Я неизменно держу хвост заряженным пистолетом, а Обыватель всегда с трудом волочит по земле свои дряблые иссохшие щупальца.

Ах, ты, беда какая! Опять ненароком на щупальце Обывателю наступ
ил! К сожалению, это практически невозможно.У него телек с бронебойным экраном.

Обывателя бесполезно лопатой лупцевать. Даже по голове.

У него голова - из легированого чугуниния. Мочил я его однажды даже домкратом от студебеккера. Домкрат - вдребезги, чугунный арбуз - засиял-заблестел пуще прежнего. Видимо, кинетическая энергия - излюбленное его лакомство.

Интересно, а кто этому субъекту так искусно лоботомию сделал? Речь идет об уникальном опыте самолоботомии. Разложило лютое лекарское естество свою рыжую поэтическую половину на дубовом операционном кресле, надломило ей тонкую скорлупу черепной коробки, тихонечко тюкнув по лобному месту стерильной хирургической чайной ложкой, и перекусило специальными вивисекторскими плоскогубцами главную перемычку между правым и левым полушариями.

Тут один только способ остается: подкрасться к нему незаметно сзади во время выступления Куста или Монолизы - в такие минуты он впадает в копуляционный экстазо-анабиоз,- провернуть алмазным коловоротом в его чугунном астероиде изящную лунку, заложить туда двести-триста (по вкусу) тонн гексогена и разнести его к чертям собачачим.

С другой стороны, жалость одолевает. Как-никак, а полуживая тварь все-таки.

Я писатель не со стилем, а со стилетом. Дело в том, что мы с Прохановом довольно давно и независимо друг от друга работаем в жанре конструктивистского постэкспрессионизма. Причем в этом стиле я успешно творил еще в те далекие времена, когда Проханов только-только свое чахлое деревце в центре Кабула воткнул. Хотя это, в принципе, даже не стиль, а некий филологический метакарьер, из которого черпать и черпать еще не одному поколению литераторов, эпигонов и плагиаторов. Кстати, в сорокинщине и постмодернизме меня уже обвиняли. Однако потом, вероятно, с чьей-то легкой подсказки, уличили меня в прохановщине. Видимо, через недельку-другую будут клеить мне ерофеевщину и пелевинизм.

Зато, оказывается, Пинский с Мишаней в тихий захлеб зачитываются Александром Прохановым, а в Гусь-буке для конспирации и солидности выдают себя за отъявленных либералов. По утрам кладут себе в чай вместо сахара по семь шашек рафинированного гексогена, а вечером жмурятся от сладострастного удовольствия, конспектируя в подпол и в стол передовицы газетки "Ужо". Ой, допрыгаетесь-доиграетесь до строгача с занесением в почетно-учетную карточку Общества обожателей-чичисбеев аппетитной красотки дивной бальзаковской конституции!

Ну, с какого, спрашивается, бодуна повадились сплошь и рядом присваивать бойкому и несомненно талантливому писателю-середнячку Довлатову диамантовый кубок гениального литератора? Ищут и успешно находят несуществующие экзистенциальный трагизм, щемящую исповедальность и марианскую глубину в россыпях наскоро выданного им на гора малосольного и малохольного лит-поп-корна. Не скрою, что и я сам когда-то - лет двенадцать-тринадцать назад - пережил увлеченность Довлатовым, скоротечно выродившуюся в стойкое, четко оформившееся разочарование. Сергей Довлатов относится, на мой взгляд, к той бесконечной когорте безвременно канувших в лету писателей-неудачников, которым так и не суждено было, по самым разным причинам и обстоятельствам, начертать на Священных литературных скрижалях свое главное, сокровенное слово. И нежданная, ранняя смерть здесь совсем не причем. Скажем, Лермонтов и Булгаков успели, а Довлатов - увы, облажался. Забегался, закрутился в лабиринте щенячьих горестей-радостей искусственной эмигрантской жизни.

Тут-то как раз его и скрутило.

Случайность, закономерность, рок? А кто ж его знает.

Хотя изначально его писательская атака была совсем неплохо задумана.

Для любителя пошлых и мелких радостей жизни этот человек играл словами и образами на редкость талантливо…

Какое пиршество тонкой иронии и толстого мастерства!

Словно лобзиком изразцы узорные из керамзита выпиливает. Шиншина бы сейчас сюда хоть на долю микросекунды - посмотрел бы, порадовался, как писать-излагать-то надобно. А то кричал давеча благим переплетовским матом: "Довлатов - гений! Довлатов - классик!". "Вранье!" - как сказал когда-то мальчонка-зек писателю Горькому, ненароком заехавшему на Соловки по творческой сталинской турпутевке.

Подлинный гений и классик - это не Веллер и не Довлатов, не Тэффи и не Загоскин и даже не поздний Юлий Андреев и ранний Битов, а скромный рыжий мужчинка в сером врачебном халате. Со стетоскопом
, стеклянной палочкой Коха, пачкой горчичников и томиком лирики Клары Цеткин, вываливающимися из прорех и прогалин широких чесучовых штанин.

Один мой приятель, довольно известная в российских журналистских кругах фигура, высадившись однажды в очередной раз в Америке, взял напрокат, как обычно, средненькой вшивости автоагрегат японского производства и принялся рассекать необъятные просторы этого ослепительного и загадочного образования. Некоторое время спустя он был бесцеремонно остановлен местной полицией за вопиющее превышение скорости и препровожден в ближайший полицейский участок. Короче, грозил ему не просто штраф с конфискацией прокатного автомобиля, а кое-что понаваристей. В участке он попытался отмазаться обычной бодягой: мол, журналист, занимаюсь в России проблемой наркомании, перенимаю у своих американских друзей опыт проведения журналистских расследований, спешил на встречу к очередному другу и т.д. и т.п. Не сработало. Решил идти напролом, бесхитростно и примитивно, как в матушке России. Предложил старшОму наедине взятку, обставив эту постыдно-унизительную процедуру кучей любезностей, комплиментов, извинений и клятв. Сработало. Расставались друзьями, с обменом телефонами и адресами. Напоследок старшой только пальчиком ему погрозил: "Смотри, не попадайся больше. Это просто я такой добрый оказался." Мораль: не перевелись еще добрые люди в Америке.

Но есть там и крысы. Говорят, что в катакомбах Нью-Йорка проживает около трехсот тридцати триллионов крыс. Ночью они выползают из подвалов, канализационных люков, пожарных кранов и просто трещин в асфальте, растекаются бурно-бурой рекой по обшарпанным нью-йорским улочкам и переулкам и учиняют в городе настоящий шабаш. Пожирают случайных прохожих, мародерствуют-безобразничают в супермаркетах, объедают до тончайших остовов оставленные без присмотра автомобили, устраивают похабные игрища на помойках и мусорных свалках, густо и беспорядочно гадят в общественных местах. Ночные полицейские патрули поливают их из брандспойтов сернистой кислотой и царским бурбоном, забрасывают гранатами с напалмом и дустом, науськивают на них спецотряды бойцовых котов-камикадзе, экипированных кевларовыми намордниками, набрюшниками и налапниками, но крысы от этого только крепчают, мужают и стервенеют, все более наливаясь фанатическим безрассудством, гадливостью и бешеной злобой. Однако перед самым рассветом усталые, но довольные крысы всегда добровольно расходятся-разбредаются по норам, щелям и подвалам. Ученые-крысоведы объясняют этот странный феномен панически-патологическим страхом крыс перед дневным светом и солнцем. В этой ахиллесовой слабости железной крысиной пяты - спасенье и счастье Нью-Йорка. Новый мэр и городская администрация всерьез подумывают даже над тем, чтобы подвесить над городом круглосуточное плазменное светило на магнитной подушке. Но пойдет ли на это главный налогоплательщик в лице привередливого и прижимистого нью-йоркского обывателя?

Америка – это раскрашеная дурища на обочине хайвея.

Мимо сибаритствующие, толстозадые европейцы в мерсах и бээмвухах шмыгают взад-вперед, пялятся на нее плотоядно и на обочину косяками сворачивают.

Уж больно инвестиционный задок у дурищи хорош. Чего тут долго рассусоливать.

Вся американская экономика - суть огромный виртуальный пылесос, давно износившееся сердце которого рано или поздно сдохнет. Так, по крайней мере, считают осторожные и благоразумные европейцы, предпочитающие не доверять таким дешевым пропагандистским изданиям, как "Форбс" и "Уолл стрит джорнэл".

Пора бы усвоить элементарную истину, что Америке не нужны политические партии по причине их гибельности для основ американской государственности.

Так, например, сенатор и просветитель Нил Янг учил: "Политические партии можно уподобить грязным свиньям, подрывающим и подъедающим мощные корни раскидистой государственной клюквы, сочные плоды которой утоляют голод и жажду добропорядочных граждан, а широкие листья защищают их от жгучего солнца, дождя и снега."

Получил от Михаила стихи:

"...В полиции Билли не били, 

В Швейцарии пьяных не бьют!"

Ошибаетесь. Бьют. Правда, довольно редко. Как-то раз один мой коллега, перекушавши на званом ужине жидкости номер два, возвращался к себе домой по удачно покатистой улице Гран-Пре. По пути, вероятно, от распиравшего его душу ощущения эйфории и всемогущества, пинал тяжелым бо

тинком припаркованные вдоль этой рю машины и смачно чиркал квартирным ключом по их лоснящимся тучным бокам. Вскоре нарвался на полицейский патруль (патруль, несомненно, вызвали бдительные женевские горожане - за подтвердившуюся информацию о покушении на общественный правопорядок благодарные его стражи выписывают сознательным гражданам небольшие, почти символические премиальные). Ажаны живо схватили сопротивляющегося нарушителя за хибон, профессионально заломили ему за спину трепыхающиеся конечности и отволокли его в свое полицейское логово. Там, в конфиденциально-благоговейной тиши чистого и аккуратного присутственного заведения, они насовали ему таких колотушек и плюх, что он потом еще долго ходил на работу в темных очках и с заплатами грубого грима. Однако к беззащитным машинам больше не приставал. И пить стал заметно умереннее.

Оказывается швейцарцы не только такие же любовники как немцы полицейские. Они такие же администаторы как украинцы ракетчики!

На самом деле в Швейцарии и особенно в романской ее части царит тихонький такой бардачок. Но издалека его не видно. Горы загораживают, да и территория великой конфедерации, мягко говоря, невелика.

Не повезло же Билли со страной проживания....