PRO ET CONTRA ФИЛОСОФИИ В ПЕРИОД ОБЩЕСТВЕННОГО КРИЗИСА

[Окончание]. Начало

Типология философии

Традиционно философия существует в трех формах, которые условно можно обозначить как научную, журналистскую и гуманитарную.

“Научная философия прерогатива естественнонаучных апологетов эмпирического знания, то есть моделирования природы на основе эксперимента, в чем они профессиональных философов превосходили. Имеется в виду замена в форме абсолютной истины экспериментальных моделей в областях, закрытых для эксперимента, например охватывающих очень большие или очень малые временные или пространственные промежутки. Приведенный пример кажется очевидным и редким. Однако даже такие “простейшие” вещи, как математические модели молекул (молекулярных орбит) в общем и строгом виде невозможны, только как аппроксимация на основе линейной комбинации атомных орбит.

Превалирующая область непознанного именно в постреволюционные для науки восьмидесятые-девяностые годы сократилась за счет принципиального достижения научной ментальности. Появились экспериментально не подтверждаемые физические модели, валидность которых проверяется исключительно их красотой виртуальным свойством, ставшим паритетным критерием истинности наравне с “практикой”. Непривычность красоты как критерия до сих пор свойственна людям старших поколений – например, из статьи о впечатлениях от поезди на Украину редактор выкинул самое существенное, самое неожиданное с точки зрения эксперта: вопреки релевантным представлениям об облике украинцев, заметное число людей на улицах городов со сбалансированным обликом, адекватным поведением и гармоничными линиями тела- естественно, там и пьют и курят меньше в сравнении с Россией.

Все это – коррелированные показатели относительной отдаленности кризиса. Несмотря на внедрение нового критерия и расширение возможностей, реальная наука имеет поразительно мало областей, которые можно считать удовлетворительно развитыми в смысле подтвержденных экспериментом формально-непротиворечивых моделей. Как ни странно, лидируют генетика в блоке с эволюционизмом и синергетика с ее теорией катастроф, фракталами, диссипативными структурами (аттракторами) и т.д.

И еще более странно, что особенно далека от формального моделирования и даже просто интерпретации чисто феноменологическая констатация явлений популяционного викарирования по Тимофееву-Ресовскому или “волн жизни по Четверикову. Указанные частично синонимичные термины означают нечто наиболее важное для человека, и далеко не только исследователя, на пересечении областей исследования эволюционной генетики и саморганизации.

С другой стороны, в эволюционизме много философии, включая теософские конструкции творения, креацианизма, или деизма, финализма, прежде всего потому, что ключевые макроэволюционные события не находят общепринятых формальных моделей. В “недиссертабельную” область попадают вообще все значимые модели вселенной или происхождения жизни, слишком сильна до сих пор “внутренняя цензура” статистической достоверности экспериментальных данных, вне которой оказываются все случайные события без характеристик частоты и вероятности, соответственно распределения как таковые отсутствуют, не говоря уже о моментах. Напомним, что и изучение рангов или рейтингов значительно отставало по простой причине наличия у распределения Ципфа момента только первого порядка (в отличие от привычного нормального” распределения Гаусса с бесконечным числом моментов) можно подумать, что отсутствие моментов распределения, то есть несовершенство математического языка, затормозило наступление демократии в обществе!

В щели между экспериментом и реальностью можно философствовать бесконечно, вплоть до понимания самой интимной сути творчества. Бесплотная идея Хайдеггера “Мироздание посылает сигналы тем, кто еще не потерян” в результате развития синергетики в области моделей турбулентности обрела базу в виде самой структуры Хаоса, которая определяет типологию каналов самоорганизации в том числе и в системе идей. Пока идея воспринимается на уровне Vis Vitalis, теплорода или эфира, как необходимой временной опоры научных построений, этакой Step-Stone, которая с развитием науки может смениться чем-то более убедительным.

Тем не менее идея структуры Хаоса оказ

алась универсальной и во всех без исключения развивающихся направлениях науки сменила догмат материального в качестве научной базы. Кстати, в результате исчезла и пропасть между естественнонаучным и гуманитарным направлениями. Синергетика – наука о самоорганизации и в том числе об эволюции систем, а другой эволюции строго говоря не бывает – оказалась универсальной, инвариантной и валидной в том числе, например, в области эволюции системы идей, где невозможно очертить физические границы системы, идентифицировать элементы и диссипативные структуры, рассеивающие энергию в тепло при самоорганизации. Консолидация разорванного научного поля произошла в результате не замеченной бархатной революции в науке именно тогда, когда единообразие в роли высшей эстетической категории сменилось красотой индивидуальности, вернулась ценность человеческой жизни, сексуальность перестала быть закрытой для прессы темой и тем потеснила сферу порнографии в пользу эротики и просто эстетики. То есть тогда, когда крупнейшая со времени зарождения христианства в истории человечества умственная эпидемия вступила в фазу завершения.

Простая истина о самом себе настолько перестала быть мучительной правдой в тандеме с ее отрицанием, что перестала существовать в словесном или ином оформленном виде.

Скрытая революция и ее авторы

Описанная в предыдущем разделе революция в науке семидесятых годов прошла параллельно и независимо в различных ее направлениях. Собственно, произошла смена ментальности и исчезла парадигма как доминирующая система взглядов (в катастрофическом состоянии система идей не может иметь парадигмы), в каждой дисциплине получили паритетную значимость существовавшие в репрессированной форме направления. Которые связываются в нашем сознании с именами: Арнольда, Синая, Рене Тома (теория катастроф) в математике; Юрия Климонтовича (турбулентность), Сергея Курдюмова в физике; Льва Белоусова и Аршавского в теории морфогенеза (биология классического направления); генетика Александра Малиновского (отстаивавшего холизм все семь десятилетий “умственной эпидемии” как конструктивную альтернативу редукционистской парадигме) и его отца социалиста Богданова в системологии; Ильи Пригожина в термодинамике; Жана-Батиста Ламарка, Льва Берга и Гольдшмидта в эволюционизме (теория Макроэволюции); Романа Бениаминовича Хесина-Лурье в молекулярной генетике; Льва Блюменфельда в статистической физике, теории растворов и ферментативном катализе.

Особую роль имеет отечественный живой классик Сергей Павлович Курдюмов – его строго научная публицистика являет собой пример валидности расширенного поля для достаточно узкой теории нелинейных процессов, вплоть до исторических и экономических моделей, также теории журналистики. Кроме того, поддерживая устойчивые контакты со школой Пригожина, Курдюмов и его публикации явились для нас окном в мир западной конструктивной философии, который сукцессирует по сравнению с отечественным, но при этом имеет существенно меньше невырожденных конструктивных направлений. Отдельно следует сказать о явлении Трофима Денисовича Лысенко, исторический резонанс которого так и не исчезает, но его переосмысления не наступает. Этот полуграмотный человек с высоким истерическим зарядом и при поддержке сначала Николая Вавилова, затем Сталина, с политической стороны, а также поддержке научной идеологии не принятого в четвериковский СООР Презента (возможно, не без скрытых антисемитских причин, так как узкой компанией под руководством Сергея Сергеевича Четверикова с участием Тимофеева-Ресовского был отвергнут и крупнейший советский генетик, сын одного из авторов “Вех” Сергей Михайлович Гершензон) противопоставил предмету своей ревностной конкуренции то, что ему было поверхностно понятно как опровержение менделевской комбинаторики. В результате жизнь достаточно жестоко посмеялась над всеми участниками смертельной дискуссии. Когда ее участники уже не живы, для нас сейчас наиболее важно, что достижения одной стороны репрезентативно отражены в монографии Василия Бобкова “Московская школа эволюционной генетики” и другой – в изданиях самого Презента по учению Ламарка, также в современных монографиях депутата Государственной Думы академика ВАСХНИЛ Виктора Степановича Шевелухи, подробно описывающих инструментарий современной биотехнологии и ее основу в виде технологичной теории “лысенковки” Фаины Куперман.

В том же логическом ключе для генетики речь идет о ставших основой теории Гольдшмидта (1944) системных мутациях, например, Aristopedia Балкашиной, и явлении Hybrid Disgenesis, описанном Margaret Kidwell (1983) и известном во всем мире под авторством Татьяны Герасимовой. К системным явлениям в генетике и эволюции вне сферы компетенции формальной генетики и ее популяционного расширения теории микроэволюции относятся: обратный управляющий информационный поток от морфы к ее генетической программе как переключение ее самоорганизации в процессе онтогенеза; возможность дизруптивного отбора в обеспечение бифуркаций; любые эффекты дарвиновского отбора, полового подбора и изоляции новых форм от порождающей среды; типично системный эффект стабилизации недоступных отбору признаков типа крипторхизма с помощью отбора по морфологически не связанным нейтральным маркерам; совершенно изумительный эффект, полученный автором в культуре ткани растений, снижения мутагенеза по числу хромосомных аберраций при совместном применений двух и более угнетающих факторов (колхицин и тимусная ДНК). Кстати, в последнем случае не только снижается мутагенез, но и увеличивается спектр возможных конструктивных исходов будущей стабилизирующей когерентной эволюции.

По результатам работ с культурой ткани удалось сформулировать четыре фактора Макроэволюции – информационно-активных агента. Во-первых, провокационные, закрывающие обратный путь стабилизации к исходной форме. Во-вторых, индукционные (“расшатывания наследственности”), экстенсивно расширяющие спектр будущих исходов и соответственно резко повышающих эффективность будущей конструктивной невырожденной эволюции с возникновением принципиально нового. В-третьих, дирекционные, направляющие будущую когерентную эволюцию. В-четвертых, шумовые, всему этому мешающие. Собственно, принцип дополнительности Луи Долло – эволюционирует единовременно только либо желудок, либо зубы, на молекулярном уровне только часть фермента – связан с предельным уровнем шума, который способен выдержать геном в режиме согласованной эволюции, то есть когерентной. В полном соответствии с представлениями об эволюционирующих системах, роль каждого из макроэволюционных факторов могут играть самые различные воздействия, а одни и те же меняют свою факторность в зависимости от состояния системы.

Человек может сознательно управлять процессом только в одной точке, уловив перелом между некогерентной и когерентной фазами, то есть на излете созревшей катастрофы отделить от затопляющей породившей материнской среды эстетически оформившиеся свежие регенеранты. Фактически сказанное является единственно возможной генетико-инженерной биотехнологией творчества новых, не существующих в природе геномов. Кстати, вокруг генетического шума вообще существует не меньше заблуждений, чем по поводу рекомбинации или искусственного воспроизводства. Мутационный шум так называемых незадержанных мутагенов типа радиации и большинства химических эффективно подавляется при воспроизводстве потомства.

Самый большой вредитель в смысле шума – вирусы, но вирусный инфекционный мутагенез эффективно подавляется собственными и лекарственными интерферонами. Заблуждения и мифы милее логики или теории. Молекулярная генетика со времени Нобелевских премий за двойную спираль и генетические механизмы продолжает лавинообразно накапливать факты системных явлений и эффектов, которые некому обобщить из-за отсутствия в наше время признанных авторитетов типа Николая Вавилова и Николая Тимофеева-Ресовского – именно эти два генетика предвосхитили современную синергетику в биологии.

Для системологии речь идет о невыводимости описания поведения системы из совокупности описаний поведения элементов (принцип, сформулированный математиком Хинчиным), также отсутствии адекватной связи реакции системы с физическим механизмом действия вызвавшего реакцию фактора. В зависимости от состояния система способна отвечать непредсказуемо с нарушением причинно-следственных связей, а в некоторых случаях – одинаково в ответ на любой фактор, способный вообще как-то на нее воздействовать извне. Так развиваются организменные и молекулярно-генетические катастрофы: роды у млекопитающих и откладывание яйца у птиц; Hit-Shock как “молекулярная пожарная команда” клетки при замораживании, перегреве, засухе, повреждении ткани; Hybrid Disgenesis как “министерство революций в правительстве” генома, взрывающий его изнутри безудержным размножением вирусоподобных транспонируемых элементов; метаморфоз и изменение генной экспрессии в процессе линьки первичноротых животных и “жизненных кризисах” вторичноротых; подобных метаморфозу стрессах с его генетической подоплекой и омолаживающим эффектом; наконец, творческих инсайтах тревожного сознания.

Для эволюции речь идет о Макроэволюционных моделях с двумя режимами эволюции (катастрофическом некогерентном и когерентном стабилизирующем), соответственно парой эволюционных направлений (арогенез и аллогенез) и тремя типами популяций по Верну Гранту (в соответствии с устройством генома и долей в нем повторяющихся последовательностей отвечающих на быструю или непредсказуемую смену условий среды вымиранием, эволюцией или не проявляющих реакции). Собственно, до сих пор инвариантной формулировки “теории Макроэволюции” не создано – учитывая древность, своеобразную “первичность” этой науки, имея в виду также и теософские тексты на предмет “творения”, с чего начинал и Чарльз Дарвин. Вкупе с дарвиновским отбором (точнее, блоком отбор/подбор), “теория Макроэволюции” должна была бы включать правила (если угодно, принципы) эволюции систем вообще. Впрочем, здесь содержится тавтология, ибо любые системы склонны к эволюции и другой эволюции, кроме систем, не бывает, если не навязывать это понятие изменению генных частот в популяции, которое называется микроэволюцией, хорошо формализована в теории, никак не валидной на системные эффекты. Например, составляющие основу принципов Макроэволюции: правила Копа о происхождении от неспециализированного предка; принципа дополнительности Луи Долло; его же закон необратимости эволюции; феномен преадаптации, гомологичный феномену поризма в логике.

Есть еще один феномен, о котором знают многие практики, но говорил только Тимофеев-Ресовский – о различном влиянии гибели от рождения до воспроизводства: выше 99% губит популяцию, от 90 до 99% стабилизирует от генетического шума и вообще генетически оздоровляет, ниже 90% не имеет отборного значения. Так что для человека прямой отбор как фактор стабилизации не работает, даже в странах с относительно высокой детской смертностью и низкой продолжительностью жизни, как Россия.

Феномен человека с точки зрения эволюционной генетики

В обсуждаемом узком конкретном контексте человек является уникальной биологической вневидовой формой. “Хорошие” виды уверенно идентифицируются для первого и третьего типа популяций по Гранту, но не для эволюционно-лабильных полуколониальных форм с высокой значимостью латеральных потоков генетической информации так называемой незаконной, или неполовой рекомбинации. Кстати, клонирование возможно только у специализированных форм третьего типа, имеющих минимально возможный размер генома и почти или совсем не имеющего повторяющихся последовательностей, в том числе транспонируемых элементов. Для человека клонирование является принципиально недоступным способом воспроизводства.

Механизм изменения геномного паттерна транспонируемых элементов, фактически его Molecular Drive, обеспечивает компетентность конкретного генома к чужеродной генетической информации и тем самым – латеральную связь всего генофонда биосферы в единую эволюционирующую систему.

Таким образом живая система, используя молекулярный драйв, способна в том числе генерировать новую информацию на основе поступающего извне шума. Эти явления не могут быть изучены и подтверждены в традиционной ментальности теории случайных процессов как не имеющие характеристик частоты и вероятности.

Понятно, что “недиссертабельными” оказываются наиболее существенные моменты эволюции человека, медицински- и хозяйственно-важных форм, как доместицированных, так и вредителей с точки зрения человека. Молекулярный драйв в роли механизма регулируемой генетической катастрофы возникает как эволюционно-адаптивный механизм переживания таких перемен условий среды, в которых невозможно существовать по механизмам согласованной эволюции (когерентный режим, в иной терминологии – аллогенез), то есть условий, меняющихся непредсказуемо или слишком быстро. Поскольку только катастрофа способна генерировать новое и молекулярный драйв является его технологическим поставщиком, на арене эволюции появилась в виде человека форма, способная включать данный механизм в ответ на такие факторы, которые сами по себе не требуют катастрофизма для их переживания.

Именно по этой причине человека преследует все историческое время его существования ощущение постоянного обновления. Разумеется, в процесс молекулярного драйва вовлечена только часть генома, так называемая факультативная компонента по Михаилу Голубовскому с подачи автора настоящей статьи. Генетические программы общей жизнеспособности защищены от латеральных потоков и рекомбинируют тремя известными механизмами половой рекомбинации, консолидирующими вид в воспроизводящуюся индивидуальность со своей индивидуальной экологической реализованной нишей в биоценозе.

Культурная эволюция следует биологической. Нарастание базовой тревожности – основа всех без исключения явлений и процессов переходного периода в экономике, политике, журналистике, властной сфере – как и индивидуальный метаморфоз, сопровождается активностью транспонируемых элементов. Мода в одежде, также в идеях и технологиях, является отражением того же викарирования, явлений волн жизни Waves of Life, описанных Сергеем Четвериковым и популяризированных его учеником Тимофеевым-Ресовским. Интересно, что начиная с варваров паритетную роль в направлении невырожденного развития приобрело уродство наряду с красотой как эмоционально-активное виртуальное свойство. В результате цивилизация получила широкое поле каналов развития во всех без исключения областях. И так далее...

Возможность предсказания будущего

Возникает естественный и ожиданный вопрос – имеет ли изложенное прогностические возможности, особенно в части завершения “переходного периода”, возможных путях выхода из кризиса и определяемого выбранными в кризисе путями будущего России. К сожалению, нет. Даже если бы люди с философским складом ума сумели бы доказать самым ортодоксальным менделистам, что в основе определяющей кризис общества базовой тревожности граждан лежит активность транспонируемых элементов – тот самый молекулярный драйв, только в неуправляемой форме – мы все равно не можем указать фактор этой активности, который, как невидимый термодинамический демон Максвелла, управляет молекулами по своей дьявольской прихоти.

Если кто и знал о первичных факторах, так это Чижевский, которому как не верили, так и не верят, только почитать стали еще больше. Слишком велика для живых систем управляющая сила слабых воздействий, чтобы доказательно идентифицировать общие причины, синхронизующие все живое на Земле ритмикой кризисов. Для России вообще характерен низкий кредит межличностного доверия и соответственно потребность в высшем авторитете как арбитре.

Текущая особенность – эскалация центробежных процессов, предсказанных Стругацкими. Сценарии сохранения страны существуют, но они включают смену элит, которые, в отличие от сталинских времен, меняться принудительно не могут, а по собственной воле не хотят и выдают свою конкуренцию за борьбу с коррупцией. Хотя хорошо известно в эволюционизме и уже давно стало понятно в прикладных сферах – стабилизирующий отбор системе в состоянии кризиса может только добавить нестабильности. Соответственно не работают “модели рынка” и судебная система. Бороться с коррупцией в стране, в которой вся система отношений перевернута, значит разрушать ее. Почему-то сказал об этом только Виктор Илюхин и совершенно не захотел понять вопроса искусственный символ интеллигентности Григорий Явлинский.

Пожалуй, для людей того круга, которые нуждаются в философии, наиболее неприятным сюрпризом посткоммунистического обновления России оказалось то, что играть и выигрывать в жизнь согласно собственным талантам оказалось совсем невозможно и обилие случайных людей среди богатых и известных, по крайней мере, в оценке бытового философа, и в этой эпохе опять дистанцирует философию от реальной жизни. Казалось, она должна была бы заработать при крушении тоталитаризма, предоставляя сценарии будущего России и потому такому человеку уже все равно, развалится Россия дальше или нет.

На самом деле именно интеллигентская философия и сработала – ведь конституцию и многие Федеральные законы писали на ее основе. А в области внешней политики считается наибольшим достижением постперестроечное избавление от интеллигентской идеологии взаимоотношений с соседями по геополитическому пространству. В прошлом по крайней мере правила игры долго не менялись и вертухаи в лагере все же какую-то ответственность за охраняемых несли, как и Компартия со своей шестой статьей в Конституции за народ. Не правы те, кто говорит об отсутствии в России чего-то особенного по сравнению с западом и вообще с миром. Тем более нелепо отношение к России на уровне “Азиопы”.

Конечно, эта страна – наша страна – не для комфортной жизни и ее достижения производятся не от избытка, а за счет естественных потребностей народа. Здесь получили развитие совершенно новые макросоциальные игры (всего их два рода – кооперативные эффекты психики на основе единообразия как высшей эстетической категории типа факельных шествий и коммун и многоролевые игры типа банковской системы, всемирных выставок, телевидения и вообще системы СМИ, политической игры и так далее, каждая имеет конкретную временную точку возникновения в свой кризис и потом вошла в основу цивилизации, потому что вне многоролевой игры таланты людей сжигают друг друга, а в ней синергично, не аддитивно, действуют в сторону общей системной цели). Еще две особенности нашей страны из числа рассеянных по тексту – упреждение кризисов включением катастрофического режима сверху и в том числе с помощью чисто советского применения Public Relations не как Promotion конкретного товара или услуги, а раскачка аудитории с помощью релевантных ее ожиданиям приемов управления массовым сознанием, например, тиражирование ксенофобии.

К сожалению, сказанное тоже не добавляет прогностичности относительно будущего страны. Особо грубые примеры советского инструмента работы с массами – многочисленные случаи провокации беспорядков с водкой и наркотиками и вплоть до войн в Абхазии и Чечне, которые явили миру садистические манипуляции с человеческим телом, не достигнутые в Холокосте, но, возможно, предупредившие то же самое в масштабе всего бывшего СССР.

Против прогностичности свидетельствует и тот факт, что жизнь каждой популяции естественно разбивается на временные кластеры, каждый из которых имеет свой неповторимый набор параметров и образ включая известную моду в облике, повадке и анекдотах. По моим собственным наблюдениям за воспроизводством в восьмидесятых годах московского поголовья типично русской породы “Большой пудель” каждый кластер занимает примерно три-шесть недель с промежутком одна-две недели. Отдельные параметры каждого кластера – например, рождаемость – являют картину пилы, наложенной на некую монотонно возрастающую линию вроде экспоненты и все вместе по годам дает неплохой аналог динамики смертности на МКАД, политической активности в ФРГ и числа покусов людей собаками согласно данным Тушинской ветеринарной лечебницы на Цветочном проезде (не пуделей, которые, видимо, не кусаются).

Совершенно иная картина получается при объединении нескольких параметров, которая при увеличении их числа все более теряет регулярность: совершенно исчезает повторяемость и каждый кластер получает свое “индивидуальное лицо”. То есть совокупность количественных параметров показывает себя так же, как и неисчислимая и непостижимая мода.

Очевидно, у человека происходит нечто подобное с иными временными рамками. У человека есть еще явление викарирования “моральных норм”, этого эпигенетического регулятора общественного поведения. Вплоть до откровенно аморальных, как это произошло во время Холокоста и привело к этатизму, подавлению интересов личности в пользу поддержки неких общих идеалов, соответственно – гибели сотен миллионов людей и разрушению института семьи. Следующим поколениям уже трудно представить, что несколько поколений считали нормальным раздельное существование мужчин и женщин и при необходимости вести себя и одеваться “стандартно”. Из другой эпохи нормы и стереотипы прошлой представляются извращенными.

С другой стороны, такие очевидно внутренние чисто человеческие факторы в эволюции человека выполняют ту же роль, как и в эволюции естественных популяций косные факторы типа землетрясений и смены экотонов (экологические барьеры между биотопами – берег, горная цепь, опушка густого леса, резкая смена типа почв или ландшафта). В таких случаях естественная популяция может полностью перейти от инбридинга к ауткроссам в воспроизводстве. У человека же резко возрастали доля смешанных браков (не только межнациональных) и брачное расстояние, то есть географическое расстояние между точками происхождения родителей. Изменяется также и система отбора, вмешивается чисто сталинский прием отбора по варьирующему в процессе его действия критерию. У пуделей, кстати, мы увидели явное действие Hybrid Disgenesis при скрещивании производителей отдаленного географического происхождения, только оцениваемое не в величинах мутагенеза, а в рассыпании и упрощении породного облика – было время, когда разведенцы отчаянно боролись с инбридингом, что тоже, как ни странно, входит в общую моду на поведение или такие вот своеобразные “моральные нормы”, транспонируемые на наших несчастных “любимцев”, приговоренных разделить с человеком все перипетии его эволюционной судьбы.

Учитывая сказанное, мы скорее смогли бы “предсказать прошлое” как экстраполяцию человеческой истории на ее неописанный изначальный период, когда стереотип кастовой организации сообщества естественно воспроизводился без дичайших затрат на альтернативный механизм структурирования стада, доминирующий у обезьян, на основе стремления буквально каждого стать вождем за счет частичного разрушения полноценности его души как системного выражения генетической сбалансированности личности. Но тут уже не обойтись без альтернативных форм философии. Можно даже сказать – не выжить.

Журналистика как современная форма философского осмысления сиюминутной реальности

Второй тип философии, имеющий вполне обозримые исторические корни, мы назвали “журналистским”, хотя существовал он до возникновения “второй древнейшей профессии” в современной форме. Предложенное название связано с доминирующей ролью отечественной журналистики переходного периода в жизни общества и в ней – превалировании реплики, пародии, комментария (мидраша) над фактом. Описанной, впрочем, лучше всего в переводном романе “Сенсация” Ивлина Во. В точном соответствии с теорией ведущего отечественного синергетика Сергея Павловича Курдюмова наша журналистика сейчас описывает не свершившееся, а фактически будущее, предоставляя модели общественного развития и сценарии общественного поведения через выбор для публикации фактов “будущего сегодня”. Причем такой “факт” чаще оказывается виртуальным информационным поводом – причина имманентности аналитики российской новостной журналистике, что немыслимо в странах бывшего Британского содружества наций. Грубо говоря, там новости освещают, мы же создаем их иллюзию в освещении ожиданий аудитории (релевантность), индуцируя разрядку (релаксацию) собственного душевного напряжения (базовой тревожности). Для тех, кто еще сомневается, сменим лексику и ракурс изложения.

Впечатляющий пример второго типа философии наглядно демонстрируется в области его валидности в областях, где очевидные экспериментальные данные противоречат ожиданиям общества, то есть нерелевантны. В середине века таких областей было гораздо больше, но наш указанный выше инструмент управления массовым сознанием их использовал для консолидации общества, создания и демонстрации мощи государства в геополитическом пространстве при минимально возможном уровне жизни. Можно обойти такие ударные темы, как “еврейский вопрос” вообще или, в частности, “дело врачей”, “борьбу с космополитизмом”, сжигание библиотек после известной статьи Сталина “К вопросу о языкознании”, триумф Лысенко на сессии ВАСХНИЛ в 1948 году. Будет достаточно одного разрушения храмов адекватно сиюминутной абсолютной истине двадцатых годов – процесс совершенно зеркально-симметричный текущему.

Поэтому нерелевантные области сейчас выглядят рельефнее. Например, чисто алармические темы клонирования человека и проблемы СПИДа. Приходится считать профессионализмом работу интервьюера, которому известна невозможность клонирования человека, как и то, что ни при каких условиях на данном этапе не будет тиражировано в публикациях – в интервью с известным правозащитником задается вопрос об отношении к клонированию и приводится ответ без комментариев. Настоящий профессионализм состоит не в умении “маленького человека” молчать, а в способности философски фантазировать там, где сограждане молчат или призывают к действию, в конечном счете разрушительному. Как демонстрирует демократия свои опосредованные последствия, которые не предусматривались авторами. Ибо в фазе катастрофического перехода нарушаются причинно-следственные связи вплоть до инверсии во временной последовательности и никто не может уйти от ответственности за неожиданный результат своего воздействия на ход истории.

Существует вариант второго, журналистского типа философии – алармический, характерный для переходного периода. Ввиду востребованности остроты спрос порождает предложение и склонные к измышлениям фрустриррованные ньюсмейкеры узурпируют алармические темы как троянскую лошадь прямого попадания в сферу внимания аудитории и соответствено – журналистского освещения. Примеры недоступных адекватной релевантности алармических тем известны: клонирование, наркомания, преступность, терроризм, ксенофобия и антисемитизм (“эра Водолея”), СПИД, депопуляция, “русский крест” и геноцид русских, (формулировки даются по публикациям). Возникает конкуренция конструктивного и алармического, в результате без внешнего контроля, точнее – без журналистского освещения, система работает сама на себя без конструктивного выхода продукции (например, закон по наркомании карает покупателей, но не продавцов).

Смерть гуманитарной философии как временное явление

Третье, гуманитарное направление философии в форме искусства и прежде всего литературы позволяет вовлекать в процесс огромное количество людей творчески активных, но не связанных естественнонаучной логикой по типу личности. К гуманитарной философии можно отнести и религиозно-мифологическую или “профанскую” в понимании Тейяра де Шардена, для которого слово “профан” означало “католик” и в общем смысле – автор, философская концепция которого деформирована, ограничена верой. Сам будучи католиком, забытый нашими составителями программы курса философии крупнейший специалист по феномену человека собратьям по вере не очень доверял.

Читателю может показаться, что автор относится к гуманитарной философии скептически. Ну а как в принципе может естественник, воспитанный на идеалах “Только в физике соль, остальное все ноль” ученик, последователь, поклонник Николая Тимофеева-Ресовского, Льва Блюменфельда, Николая Воронцова, Ричарда Фейнмана, Якова Бирштейна, Юрия Климонтовича, относиться к метафизике включая эзотерику и многочисленные психологические тексты, оправдывающие лень в эксперименте измышлениями вплоть до бестселлеров вроде “Агрессивность как зло” Конрада Лоренца (издание этой книги на русском задержалось на два десятилетия). Многие отечественные бытовые философы не приемлют искусственной сложности ради сложности, воспринимая это как агрессию против собственного знания в пользу личной исключительности собеседника. С религиозной философией еще хуже – это либо вырожденный путь эксплуатации высшего авторитета, либо искусственный синтез виртуального авторитета.

Слушать измышлизмы для указанной исчезающей прослойки советского интеллигентского андерграунда как носителя философии – все равно что ритуально пить мочу шамана, наевшегося мухоморов. В России есть модель такого “питья” в виде экспансии иудаизма как уничижительной дискуссии с остатками еврейской интеллигенции. Роль шамана не для нас и нам не надо глотать отвар мухоморов, чтобы достичь творческого напряжения. Но и смириться с ординарностью собственного положения не получается. В таком случае философия служит наркотиком для ухода от реальности, также в качестве суррогата внутренней референтной группы при разрушенной социальной структуре или при информационной и эмоциональной депривации.

Диагностический (типологический) признак бытового философа отечественного разлива – он один, а не два, как может показаться – способность произносить длинные содержательные монологи, слушать которые интересно, вкупе с неспособностью к игре по Эрику Берну, даже отвержение словесной игры, свободной от формальной логики и не нагруженной философским смыслом, этого имманентного признака сбалансированной личности. Впрочем, признаки фрустрации могут исчезнуть после публикации.

Негативность же именно автора – действующего журналиста – к гуманитарной философии и особенной к ее направлениям, нуждающимся в безоговорочной вере, разумеется имеет место. Но все же не к предмету, а к способу его советской идеологической PR-раскрутки. Если создавать препятствия для широкой аудитории Отто Вейнингера, Кречмера, Хайдеггера, Ясперса, Бердяева, Шестова, но дать возможность особо настырным проникать в режимные зоны Библиотеки имени Ленина (РГБ), это обеспечит замещение этими именами прошлых классиков при смене идеологического поля.

То есть типичное для любой эволюции явление викарирования человек обеспечивает наложением помех и избыточностью передачи информации. Некоторое неприятие вызывает также сама по себе нелигитимно заимствованная атрибутика и форма относительной истины – науки – в сферах господства абсолютной истины и ее сиюминутной формы необходимой истины как штампа, стереотипа, слогана. Особенное раздражение вызывает эзотерика и вообще сектантские мистерии вокруг ортодоксальных направлений веры, не только религиозной, но и поклонение Гербалайфу или тому толченому овсу, которое ненавистно с детства. Во всех указанных случаях успех обеспечивается бессовестной эксплуатацией потребности человека в философии. Который может просто не встретиться по жизни ни с чем альтернативным.

С другой стороны, потребность к самой глубокой философии может быть полноценно удовлетворена литературой и искусством вообще, также эзотерикой, йогой, теософией и религией особенно в форме иудаизма или даже просто тяжелой работой в хорошей компании, как это было со мной на железной дороге, в колхозе, на стройках в Якутии и под Кенигсбергом. Дело ведь не жанре, каждый из них демонстрирует произведения всей шкалы качества. Дело в том, что в рамках художественного повествования авторы ухитряются сказать об устройстве человека, его внутреннего и внешнего информационных миров больше и лучше, чем все другие формы изложения вместе взятые. Проблема одна – эвристическая субъективность и бездоказательность, однако в наш переходный период критерии истины все три указанные выше, не только для философии, но и для различных продуцируемых человеком текстов. Когда мы говорим о жанрах, в данном случае философии, речь заходит как правило не о качественной продукции и создается устойчивое деформированное впечатление.

Для современной России очередного переходного периода наиболее актуальными, казалось бы, должны быть произведения Гюстава Лебона и, конечно же, авторов “Вех”. А ведь это типичные представители хорошей гуманитарной философии. Причем согласно их интуитивному восприятию, аналогично Канту, в “материалистической” форме. Не в смысле дефиниции, а что их суть допускает непротиворечивую формализацию.

Основной вывод

Приведенная схема не входит в коллизию с типологической структурой философских жанров вплоть до разделения на материализм и идеализм, далее – экзистенциализм, солипсизм, etc. Проблему формулировок вызывает материализм – само направление в принципе не должно было бы пострадать – в связи изменением самой базы науки. Как материя в природе (вещество и поле, то есть излучение; у нас наиболее известно неформальное определение Ленина), так и материалистичность в представлениях конкретных философов остаются. Пока вопрос остается открытым.

Возможно, “основной вопрос философии” о первичности духовного или материального изменит предмет и соответственно появится более конструктивный на современном этапе диагностический критерий. Например, вопрос о признании роли эмитента первичной информации за человеком или самим Хаосом, жизнь в любой форме in situ или ее космические источники согласно Аррениусу (идея “всюдности” жизни, развитая Владимиром Вернадским). Пока непонятно, что поставить в данном ряду в альтернативу ставшей классической антропософской идее под мирового признания авторством Циолковского. В формальных моделях источником информации является флуктуационный шум, но понять это мешает разночтения самого понятия “информация”, смешивающая шум, данные, смысл в неразделимый коктейль. Таким образом единственный общий вывод – куда ни глянь, всюду свой переходный период и конца не видно.