СИОНИСТ АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН

(Композицию по книге Дениса Брайена Альберт Эйнштейн подготовил Валерий Лебедев)

Сразу по приезде в Берлин в марте 1921 года Эйнштейн получил известие от Хаима Вейцмана. Благодаря своему упорному постоянству этот лидер сионистов убедил британское правительство помочь сделать Палестину родным домом для евреев.

Теперь он просил Эйнштейна присоединиться к нему в молниеносном турне по нескольким американским городам для сбора средств на финансирование строительства здания Еврейского университета в Иерусалиме. Он надеялся собрать несколько миллионов долларов, хотя Луис Брандейс, член Верховного суда США и главный конкурент Вейцмана в борьбе за лидерство во Всемирной сионистской организации, предупредил его, что и полмиллиона будут большой удачей. Именно поэтому Вейцман хотел привлечь Эйнштейна: его имя должно было собирать толпы.

Участие в кампании по сбору средств так же мало привлекало Эйнштейна, как, скажем, музыкантская должность в каком-нибудь военном оркестре. Вейцман завербовал им в помощь общего друга, Курта Блюменфельда, проживавшего в Берлине сионистского активиста, благодаря которому Эйнштейн изменил свое отношение к проблематике сионизма, поскольку тот “позволил мне ощутить мою еврейскую душу”. Посвятив себя новому делу, Эйнштейн стал его восторженным энтузиастом, ощущая интенсивную потребность служить ему верой и правдой. Он сказал в письме Морису Соловину, по-прежнему жившему в Париже, что будет действовать в качестве верховного жреца, глашатая и приманки, дабы помочь евреям, с которыми повсюду обращались плохо, найти убежище в Палестине.

Он и Эльза вместе с Вейцманом и его женой Верой 1 апреля 1921 года прибыли на лайнере “Роттердам” в гавань Нью-Йорка. Поскольку это был шаббат — суббота, священный день отдохновения у иудеев, — они из уважения к своим религиозным сторонникам согласились не высаживаться с корабля на берег вплоть до захода солнца.

Приблизительно восемь тысяч человек заполнили вечером 12 апреля бывший оружейный склад Шестьдесят девятого полка на Манхэттене, для того чтобы услышать выступления Вейцмана и Эйнштейна, в то время как еще три тысячи страждущих терпеливо ждали снаружи в надежде хотя бы мельком взглянуть на них.

Судья Густав Хартман, недавно успешно споривший с олдерменом Фалконером, представил собравшимся Вейцмана как лидера Всемирной сионистской организации, который смог получить для евреев в качестве родного дома Палестину, находящуюся под британским мандатом, а Эйнштейна — как “ведущий ум и величайшего ученого нашей эпохи”. Вейцман обратился к “моим братьям и товарищам” от имени тех, кто веками ожидал восстановления своей родины.

Первопроходцы не могут ждать, — сказал он. — Они уже в пути”. Далее было сказано, что надежды всего еврейского народа сконцентрированы на них, евреях Америки: “Вы сидите здесь, в пяти или шести тысячах миль от Палестины, страны, которую многие из вас никогда не увидят, и ожидаете услышать, что я расскажу вам про эту страну. Вы очень хорошо знаете, что, по всей вероятности, именно вам придется платить за все. Задумано нечто экстраординарное.

Я предлагаю любому: еврею или не еврею — показать мне проект, подобный этому”.

Ни Вейцман, ни Эйнштейн не были ораторами, которые могли завораживать своим красноречием. В маленьких собраниях Вейцман демонстрировал быстрое, порой потрясающее остроумие- но перед большими толпами его спокойная, деловая манера подавать материал и отсутствие драматических жестов побудили одного изумленного француза спросить: “Как это русский еврей может быть настолько британцем?” Но тем не менее в тот вечер ему внимала восторженная и увлеченная аудитория.

Курт Блюменфельд предупредил Вейцмана “быть осторожным с Эйнштейном. [Он] часто говорит по наивности такие которые для нас нежелательны”.

Памятуя об этом, Эйнштейну сказали, что в целом от него ожидается только одно - чтобы он восседал на помосте около Вейцмана. Уже одно его присутствие должно было удовлетворить аудиторию. Но теперь к нему обратились с просьбой выступить.

Эйнштейн встал и сказал следующее: “Здесь выступал ваш лидер, доктор Вейцман, и выступал очень хорошо, сказав за всех нас. Следуйте за ним, и вы преуспеете. Это всё, что я хотел сказать”. Его речь оказалась самой короткой за весь вечер и следующим утром она единственная была воспроизведена
в “Нью-Йорк тайме” дословно.

После быстрой поездки вместе с Вейцманом в Вашингтон с целью встретиться с президентом США Уорреном Дж. Хардингом и выступить перед членами Национальной академии наук, Эйнштейн возобновил то, что было задумано как безостановочное турне. Пара сборщиков средств пересекала Америку в изнурительном темпе, переезжая из Нью-Йорка в Чикаго, из Чикаго в Бостон, из Бостона снова в Нью-Йорк, далее из Нью-Йорка в Нью-Джерси, из Нью-Джерси обратно в Нью-Йорк, оттуда в Кливленд, из Кливленда — в столичный округ Колумбия, то есть в Вашингтон, из Вашингтона в Нью-Джерси и затем назад, в Нью-Йорк.

Пока этот дуэт собирателей денег сильно недооценивал проблемы, стоящие перед евреями в Палестине, — ведь они не бывали на местах и недопонимали суть дела. Британский министр по делам колоний Уинстон Черчилль, его помощник Т. Э. Лоуренс (Лоуренс Аравийский) и Герберт Сэмюэл, первый британский верховный комиссар в Палестине, отправились туда и собственными глазами увидели, какой мрачный характер приобретали события.

Эта британская делегация прибыла в Палестину 24 марта с целью посмотреть, как лучше всего осуществить на деле декларацию Бальфура*, выбрав в качестве хорошей отправной точки Газу, в которой тогда проживало пятнадцать тысяч арабов и меньше сотни евреев. Первоначальные выкрики из толпы “Великобритании — ура!”, казалось, означали, что они находятся на верном пути. Эта иллюзия продержалась, однако, лишь несколько мгновений- после этого дружественные приветствия были заглушены воплями “Смерть евреям!

и “Перерезать им глотки!”. Не понимая арабского языка, Черчилль и Сэмюэл продолжали улыбаться. Лоуренс знал арабский и ощущал опасность, но не хотел встревожить своих спутников, опасаясь, что это могло бы еще более накалить ситуацию.

Через пять дней Черчилль, сажая дерево на горе Скопус, которая была выбрана как местонахождение предполагавшегося Еврейского университета, произнес: “Лично мое сердце полно симпатии к сионизму”.

В частном порядке он доверительно сказал другу: “Прекрасные мужчины, постоянно живущие на свежем воздухе, и красивые женщины, — словом, люди, которые заставили пустыню расцвести, будто розу”. То еврейское поселение, которое посетил Черчилль, было раем по сравнению со многими из сорока двух других, находившихся под угрозой болезней и мародерствующих арабов. Население одного из них составляли тридцать пять польских евреев, бывших солдат, которые работали как чернорабочие за семьдесят пять центов в день. Они спали в палатках или руинах замка крестоносцев, несмотря на угрозу ночных нападений бедуинов.*

Декларация британского правительства (ноябрь 1917 года), ободрявшая учреждение в Палестине, которая тогда (и вплоть до конца второй мировой войны) находилась под британским правлением, еврейского “национального дома”. Названа по имени лорда Артура Джеймса Бальфура (1848—1930), британского государственного деятеля и философа.

Вейцман был красноречив, когда обсуждал мечты этих поселенцев, выступая перед маленькими группами или один на один.

“С великолепной смесью страсти и научной непредубежденности” он говорил тогда о пионерах-первопроходцах, нашедших Палестину пустынным краем, которым пренебрегали на протяжении жизни многих поколений, из-за чего ее холмы, когда-то густо поросшие лесами, облысели и лишились деревьев, а также плодородной почвы, вымытой в море. Он призывал дать этим людям деньги, чтобы помочь им восстановить землю, заново построить страну и сделать окружающую среду здоровой, признавая следующее: “Когда вы осушаете болота, то не получаете никакой немедленной отдачи, но зато накапливаете богатство для тех поколений, которые придут после вас.

Если вы снижаете процент заболеваемости малярией с сорока до десяти, то это — вклад в национальное богатство”.

Нас упрекает весь мир. Нам говорят, что мы перекупщики, одетые в старое тряпье, в барахло. Возможно, мы и сыновья перекупщиков, одетых в старое тряпье, но мы еще и внуки пророков. Думайте о внуках, а не о сыновьях...

Если вы хотите, чтобы ваше положение было безопасным в любом месте, то какая-то часть еврейства должна находиться дома, в своей собственной стране. Если вы хотите гарантированного равенства в других университетах, то должны иметь свой собственный университет. Университет в Иерусалиме повлияет на ваш статус здесь: профессора из Иерусалима будут иметь возможность приехать в Гарвард, а профессора из Га
рварда — в Иерусалим.

Когда Эйнштейн путешествовал с Вейцманами по различным американским городам, он делил свое время между лекциями, где говорил свободно и подробно, — заверяя религиозных людей, что теория относительности вовсе не препятствует существованию Бога, — и краткими речами, предназначенными для сбора денег на дело сионизма. Расхваливая предполагаемый Еврейский университет перед группами, заинтересованными в образовании, он называл его величайшим событием в Палестине со времен разрушения Иерусалимского храма, и рассказывал про то, как еврейские студенты и преподаватели напрасно стучатся в двери университетов Восточной и Центральной Европы.

В начале мая 1921 года, когда Эйнштейн говорил в Чикаго о том, что евреям необходимо иметь свой собственный дом, в Яффе взбунтовались арабы. Тридцать евреев и десять арабов погибли в столкновениях. В результате Герберт Сэмюэл временно приостановил всю иммиграцию, что было воспринято сионистами как вознаграждение для мятежников. Вскоре после этого Черчилль изложил перед палатой общин свои впечатления от Палестины: “После того как я увидел, какие замечательные плоды [виноградники и апельсиновые рощи] взращены и какого труда, рвения и умения это потребовало, я бросаю вызов любому, кто станет говорить, будто британское правительство вправе отступить с той позиции, которую оно сейчас занимает, отбросить все это в сторону и допустить, чтобы сделанное было грубо и жестоко обращено в прах в результате вспышки фанатичных атак со стороны окружающего арабского населения”.

У Вейцмана имелись собственные проблемы. “Все темные личности мира заняты работой, направленной против нас, -сказал он Эйнштейну.

Богатые раболепствующие евреи, невежественные и фанатичные еврейские обскурантисты вкупе с Ватиканом, с арабскими террористами, английскими империалистами и антисемитскими реакционерами — короче говоря, все собаки надсадно воют. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким — и при этом таким решительным и уверенным”. Его инстинкт оправдался: месяцем позже, 24 июля, Лига Наций единодушно ратифицировала мандат для Палестины, представленный Англией, — а это означало, что указанная территория будет управляться британцами.

Сойдя с корабля, который из Японии следовал в порт приписки на родину, Эйнштейн и Эльза остановились в Палестине. Из Хайфы они отправились поездом в Лидцу. Эйнштейн был утомлен после того, как просидел всю ночь в вагоне второго класса, отказавшись занять в первом классе купе со спальными местами.

Супружеская пара остановилась у Герберта Сэмюэла, верховного комиссара Палестины, в роскошной резиденции которого (довоенной, построенной немцами монастырской гостинице Августы-Виктории) были заведены порядки наподобие высококлассного Букингемского дворца. Каждый раз, когда Сэмюэл покидал свое жилище, гремел пушечный выстрел, а во время поездки через город его сопровождал вооруженный отрад кавалерии. Такая помпезность, конечно же, вовсе не восхищала Эйнштейна как сторонника эгалитаризма, но голова у него была забита совсем другими вещами. Эльза же ненавидела официозность и тщательно отработанный этикет настолько сильно, что часто находила отговорки, чтобы пораньше лечь спать.

Когда Эйнштейна 7 февраля официально приветствовал исполнительный совет сионистской организации Палестины, он принес извинения за неумение говорить на иврите, сказав, что его мозг не приспособлен для этого языка.

На следующее утро его и Эльзу провели между шеренгами учеников, которые горячо приветствовали их, на прием, устроенный в школе городка Лемель, где Эйнштейн сказал: “Сегодня — величайший день в моей жизни. Наступила великая эпоха, эпоха освобождения еврейской души- это было достигнуто сионистским движением, так что теперь никто в мире не способен уничтожить достигнутое”.

Они обедали с генеральным прокурором Нордманом Бентвичем и его женой Элен, после чего Эйнштейн играл партию второй скрипки в квартете вместе с Бентвичем и двумя его сестрами. Он развеселил Элен Бентвич, посоветовав ей не читать книгу, которую они обсуждали за столом, потому что “автор пишет в точности как профессор”.

Кульминационным пунктом двенадцатидневного пребывания Эйнштейна в Палестине была его речь на горе Скопус в Иерусалиме — месте расположения будущего Еврейского университета. 9 февраля он открыл там то, что сам помог сделать возможн

ым. Днем, выступая с лекцией по теории относительности, Эйнштейн, запинаясь, сказал первые несколько слов на иврите, после чего продолжил говорить по-французски, что пришлось по душе французскому консулу.

“Наши братья по расе в Палестине заворожили меня как фермеры, рабочие и граждане”, — написал он Соловину, который по-прежнему жил в Париже. Он сказал, что настроен оптимистически относительно будущего этих людей, но не хочет присоединяться к ним. Как объяснил Эйнштейн Фредерику Кишу, должностному лицу сионистов, это отрезало бы его от друзей и от работы в Европе, где он был свободен. В Палестине же ему всегда пришлось бы оставаться узником — эдакой гордостью и декоративным украшением.

Посадив дерево на горе Кармель, он посетил среднюю школу и технический колледж Хайфы и был удостоен звания почетного гражданина Тель-Авива. Позже, на Сионистском конгрессе, он встретился с Милевой и своим пятнадцатилетним сыном Эдуардом. Молодой человек боготворил отца, хотя никогда не смог простить ему уход из семьи. Во время этого посещения Цюриха Эйнштейн вызвал у Эдуарда взрыв смеха, когда на его вопрос: “Почему ты на еврейской конференции, а не на научной?” — с невозмутимым видом ответил: “Потому что я — еврейский святой”.

В ходе упомянутого конгресса Эйнштейн согласился с предложением Хаима Вейцмана о временном соглашении с арабами и сотрудничестве с британцами. Он также примкнул к овации, которую стоя устроили все участники, когда этот признанный еврейский политический лидер заявил: “Мы никогда не хотели Палестину для сионистов; мы хотели ее для евреев. Декларация Бальфура адресована всем евреям”.

Их оптимизм прошел проверку вскоре после закрытия конгресса, когда арабская чернь устроила в Палестине волнения, убив или ранив почти пятьсот человек и уничтожая учебные заведения, синагоги и больницы. “Дикое нападение” на Хеброн “сопровождалось бессмысленными разрушениями и грабежами” и оставило после себя более шестидесяти убитых евреев, включая многих женщин и детей. В Сафеде “арабские толпы” убили и ранили сорок пять евреев, в то время как в предместьях Иерусалима более четырех тысяч евреев были вынуждены бежать из своих домов, бросая их на милость грабителей. К 29 августа в общей сложности были убиты сто тридцать три еврея. Большинство из погибших восмидесяти семи арабов были застрелены британскими воинскими частями и полицией, которые пытались остановить насилие.

Евреи обвиняли в учиненной резне арабов, арабы обвиняли евреев, и обе эти стороны винили британцев. Пятнадцать тысяч евреев прошли через Нью-Йорк к зданию британского консульства на Манхэттене, протестуя против политики Великобритании в Палестине, и более тысячи из них добровольно вызвались принять участие в борьбе с арабами. Арабы также протестовали на Манхэттене против британской политики и требовали отменить декларацию Бальфура. В Лондоне влиятельные газетные магнаты виконт Ротермер и лорд Бивербрук воспринимали британскую ситуацию в Палестине как безвыходное положение и выступали за то, чтобы вывести оттуда войска и оставить страну на произвол судьбы.

Эйнштейн также протестовал, выступив с резким публичным заявлением: “Разве не приводит в недоумение тот факт, что... зверские акты резни, учиненные толпой фанатиков, могут свести на нет всю высокую оценку и должное восприятие еврейских усилий в Палестине и привести к требованиям аннулировать ранее данные торжественные заверения в официальной поддержке и защите?” Эйнштейн особо указал, что “евреи уплатили за каждый акр земли, где они обосновались, что евреи и арабы показали, как счастливо они могли бы жить в качестве соседей, если только прогнать прочь бандитов, и что идеалы сионизма заслужили себе всемирную поддержку”.

Уинстон Черчилль видел причину резни в зависти арабов к евреям, а лорд Артур Бальфур, автор декларации, носящей его имя, заверил Вейцмана, что британцы не отрекутся от еврейского дела. Военные части под командованием генерала Добби подкрепили указанное обещание тем, что сокрушили бунты, а также отбросили арабов, нападавших из соседних государств.

29 сентября верховный комиссар Палестины сэр Джон Ченселор телеграфировал в министерство колоний в Лондоне: “Скрытая, глубоко укоренившаяся ненависть арабов к евреям теперь вышла на поверхность во всех районах страны. Свободно произносятся угрозы возобновления нападений, и они предотвращаются только наглядно видимым присутствием значительных воинских контингентов”.

Эйнштейн опасался, что эти “значительные силы” были ненадежными, и предупреждал Вейцмана 25 ноября 1929 года в письме: “Мы должны избегать того, чтобы слишком сильно полагаться и опираться на англичан. Если мы окажемся не в состоянии достичь реального сотрудничества с арабскими лидерами, англичане бросят нас, — быть может, не формально, но де-факто. При этом они с их традиционным умением держать ухо востро в вопросах религии будут выставлять себя невинными агнцами, не вовлеченными в нашу катастрофу, и не шевельнут даже пальцем”.

Супруги Эйнштейн отправились на поезде из Берлина в Антверпен. Пока германский консул на причале Антверпена вручал Эльзе букет, Альберт перед группой репортеров осуждал британское решение насчет Палестины: “Мы, евреи, повсюду подвергаемся нападкам и оскорблениям, являющимся результатом преувеличенного национализма и расового тщеславия, которые в большинстве европейских стран выражают себя в форме агрессивного антисемитизма. Для еврейского народа еврейский национальный дом — не роскошь, а абсолютная необходимость. Поэтому ответом евреев на существующие трудности должна быть их решимость удвоить свои усилия в Палестине”.

В то время как они пересекали Атлантику на лайнере “Бельгенланд”, Эйнштейн усилил критику британского правительства за то, что оно не решает “палестинский вопрос с той степенью объективности, которая от него более всего ожидается. И это происходит даже при том, что британское общественное мнение остается "твердым" и что там поднимаются голоса в пользу справедливости”. Сам же Эйнштейн подвергался атакам со стороны как нацистов, так и своих собратьев-евреев. Орган гитлеровской партии “Volkischer Beobachter” [“Народный наблюдатель”] ставил под сомнение патриотизм Эйнштейна из-за того, что он выбрал для путешествия бельгийское, а не германское судно, которое также пересекало Атлантику (он остановился на бельгийском лайнере, потому что тот продолжал рейс вплоть до Калифорнии, его окончательного пункта назначения, а доступный немецкий корабль этого не делал). Тем временем организация антисионистски настроенных евреев под названием “Национальный германо-еврейский союз” осудила Эйнштейна за использование им своей славы в целях пропагандирования сионизма.

В гавань Нью-Йорка. на причал пришли 5 тысяч человек, собравшимся на торжественный иудейский пасхальный вечер в нью-йоркском отеле “Астор”. Выступая по-немецки, он приветствовал становление Палестины в качестве еврейского национального дома и убежища, но опасался, что британский план поделить страну между арабами и евреями может привести к “узколобому национализму в наших рядах, против которого мы должны энергично бороться, даже еще не имея нашего собственного государства. Возвращение к государству в политическом смысле означает необходимость отойти и от придания символического смысла нашему сообществу, которым мы обязаны гению наших пророков. Евреи начали страдать от притеснений не только со времен покорения Иерусалима Титом, но мы переживем и этот период — независимо от того, сколько горя и потерянных жизней он может принести”. Явно имея в виду нацистскую Германию, Эйнштейн сказал: “Тирания, основанная на антисемитизме и поддерживаемая террором, неизбежно погибнет от яда, порожденного ею самою”.

Чтобы дискредитировать Эйнштейна, его немецкие враги распространили ложный слух, будто он коммунист и посещал съезд компартии в России. Когда это было процитировано как бесспорный факт в статье, опубликованной одним американским журналом, Эйнштейн сказал Зигмунду Ливингстону из Антидиффамационной лиги, что он не коммунист и никогда не бьи ни в России, ни, тем более, на каком-либо съезде коммунистической партии. Он спросил у Ливингстона, имеется ли какой-нибудь способ остановить печатание подобной лжи, не подавая в суд иск о клевете, упомянув и другое недавно опубликованное вранье — утверждение ордена розенкрейцеров, будто бы Эйнштейн состоит членом их тайного оккультного общества. Ясно, что единственным ответом был иск о клевете, а у Эйнштейна не было ни времени, ни склонности обращаться в суд.

Эйнштейн сделал перерыв в научной работе, чтобы опровергнуть профессора Филиппа Хитти, видного арабо-американского историка. Хитти недавно давал показания перед комиссией конгресса по палестинской проблеме. Главные пункты его точки зрения состояли в том, что арабы суть потомки древних ханаанян, которые владели этими землями до евреев, и что Иерусалим является для них третьим святым городом, по направлению к которому древние арабы били поклоны, когда молились. Он также заявил, что земля эта дана им Аллахом в результате джихада — священной войны.

Эйнштейн и его друг-историк Эрих Калер полагали, что взгляд Хитти является “односторонним”, и вместе работали над тем, чтобы выправить завихрения Хитти. Писательская команда Эйнштейн—Калер сначала идентифицировала себя как “евреев, не являющихся фанатиками”, и как людей, не принадлежащих к подставным лицам сионистов, а затем начала излагать свой взгляд на факты:

Для арабов Иерусалим — только третий святой город, для евреев же он является первым и единственным святым городом, а Палестина — местом, где разворачивается их первоначальная история, их священная история. ...Евреи не прибегают к аргументам силы или приоритета. С историческими правами особенно далеко не зайдешь. Очень немногие из народов мира имели бы право на свои нынешние страны, если бы применялся такой критерий...

Мы не являемся, как и большинство евреев, сторонниками создания государства ради национальной алчности и самовосхваления... Говоря о еврейской Палестине, мы хотим способствовать созданию там убежища, где преследуемые люди смогут найти безопасность и мир, а также обрести неоспоримое право жить при тех законах и том порядке, который они сами учредили.

В ответ Хитга вновь решительно выдвинул свои аргументы, противостоящие учреждению еврейского государства. Писательская команда в составе Эйнштейна и Калера снова отвечала:

Профессор Хитти утверждает: “Евреи приходили и уходили. Коренные жители остаются”. А факт таков, что израильтяне — мы предпочитаем использовать этот термин, потому что арабы также принадлежат к “еврейским” народам, — так вот, израильтяне пришли, но они никогда не уходили... После вавилонского пленения... началось истинное возрождение еврейской Палестины, которое привело, с одной стороны, к разработке палестинского Талмуда, а с другой — к рождению христианства от иудаизма. Если бы мы были мстительными, то могли бы спросить профессора Хитти, знает ли он что-либо о восстании Маккавеев и о последующем создании независимого царства Хасмонидов, просуществовавшего почти столетие. Он знает, конечно... что еврейские общины сохранялись в Палестине непрерывно в течение веков...

Никакого подозрения в предубежденности не может, конечно, возникнуть применительно к заявлению Т. Э. Лоуренса, Лоуренса Аравийского, одного из наиболее пылких друзей, каких когда-либо имели арабы: “Палестина была приличной страной (в древние времена), и потому ее легко можно было бы сделать такой же снова. Чем скорее евреи освоят ее своими фермами, тем лучше: их поселения — светлые пятна в этой пустыне”.

Имеется только один пункт, в котором мы можем согласиться с профессором Хитти: среди евреев также есть свои твердолобые и свои террористы — хотя пропорционально их гораздо меньше, чем у других народов. Мы не выгораживаем и не извиняем этих экстремистов. Они — продукт того горького опыта, что в нашем нынешнем мире вознаграждаются только угроза и насилие, а справедливость, искренность и умеренность дают наихудшие результаты. Что же касается доктора Вейцмана, мы должны исправить цитату профессора Хитти. Вейцман никогда не угрожал арабам изгнанием. Пассаж, на который ссылается профессор Хитти, звучит так: “Будет обеспечено полное гражданское и политическое равенство прав для всех граждан без различия расы или религии, и, кроме того, арабы в своих внутренних делах будут пользоваться полной автономией. Но если какие-либо арабы не пожелают оставаться в еврейском государстве, им будут предоставлены все средства, чтобы перебраться в одну из многочисленных и обширных арабских стран”.

Помимо работы Эйнштейна над единой теорией поля и его обширной корреспонденции, он готовился выразить свои взгляды на будущее Палестины и на текущую британскую политику на Ближнем Востоке. Британское правительство, которое управляло Палестиной согласно мандату Лиги Наций, предложило эмигрировать туда каждый месяц полутора тысячам еврейских беженцев, вплоть до общего количества в семьдесят пять тысяч человек. Сионисты и Еврейское агентство отклонили это предложение.

11 января Эйнштейн выступил с показаниями перед объединенным англо-американским следственным комитетом, занимавшимся будущим Палестины. Хотя в момент, когда Эйнштейн вошел в помещение, где комитет проводил свои слушания, там выступал арабский свидетель, многие из присутствовавших узнали его и зааплодировали. Председатель быстро утихомирил их. Но когда Эйнштейна вызвали на трибуну, председатель пригласил публику поприветствовать его. Пока звучали аплодисменты, Эйнштейн прошептал другу: “Им бы следовало сначала подождать и узнать, что я стану говорить”. Он был прав. Его кроткая улыбка никак не подготовила официальных лиц к тому, в чем состояла суть его выступления; он выдвинул самые пламенные обвинения против британской колониальной политики. “Как бывший поклонник британской системы”, начал Эйнштейн, он с сожалением выражает свое теперешнее убеждение в том, что, “пока британцы управляют Палестиной, между евреями и арабами не будет мира”.

Продолжая говорить спокойным, взвешенным тоном, он осудил британцев за то, что те управляют Палестиной так же, как управляют Индией, где они поддерживают крупных землевладельцев, которые эксплуатируют трудящихся. Он также обвинил британцев в проведении политики “разделяй и властвуй”, при которой они поощряют столкновения между арабами и евреями, боясь, что если те прекратят бороться между собой, то не будет никакой потребности в британском правлении. Кроме того, как он сказал, британцы саботируют декларацию Бальфура, ограничивая иммиграцию и еврейскую собственность на землю и терпимо относясь к коррумпированным арабским землевладельцам, которые подстрекают арабские массы нападать на еврейских поселенцев. Евреи, по его словам, подняли уровень жизни арабов, и это угрожает арабским землевладельцам, извлекающим выгоду из бедности и невежества арабских крестьян.

Сторонники Эйнштейна выразили свое одобрение, когда он осудил комитет как дымовую завесу, за которой британцы продолжат преследовать свои собственные эгоистичные интересы, игнорируя рекомендации данного комитета.

Британский член комитета, парламентарий Ричард Кроссмен, заставил Эйнштейна признать, что не является “британской империалистической фикцией” следующее: арабы могут начать стрелять в еврейских беженцев, если они станут прибывать в большом количестве. Затем Кроссмен спросил у Эйнштейна, хочется ли ему, чтобы британцев заменили в Палестине американцы.

Эйнштейн ответил, что он против того, чтобы любая держава одна управляла указанной страной. Вместо этого он предложил опеку со стороны нескольких государств, назначенных Организацией Объединенных Наций, пока сама Палестина не окажется готовой к самоуправлению, и сказал, что большинству европейских беженцев нужно немедленно разрешить обстраиваться там.

Когда его спросили, что случится, если арабы станут сопротивляться иммиграции беженцев, Эйнштейн сказал: “Они не будут этого делать, если их не спровоцируют”.

Он, вероятно, говорил за многих сионистов, присутствовавших в аудитории, пока не сформулировал свою идею о самоуправлении, которое не потребует ни еврейского государства, ни еврейского большинства. Вместо этого, стремясь к тому, чтобы евреи и арабы жили в гармонии, Эйнштейн одобрил правление, осуществляемое международным органом. Согласно Ричарду Кроссмену, при этих словах “аудитория чуть ли не выпрыгнула из своих кресел”.

Но ущерб, нанесенный устремлениям сионистов, был быстро устранен. Через несколько дней Эйнштейн согласился подписать заявление, подготовленное его другом, раввином Стефеном Вайсом, который написал в сопроводительном письме: “Любое упоминание о двунациональности в данное время может оказаться чрезвычайно пагубным для слушаний в комитете, который и без того не слишком дружествен к нам”.

Наиболее важная часть указанного заявления звучала так:

Национальный дом я рассматриваю как территорию, где евреи располагают такими правами, что они могут свободно интегрироваться сюда в пределах экономических возможностей абсорбции и что они могут покупать землю без неуместного посягательства на арабское крестьянское население. Евреи должны обладать правом культурной автономии, их язык должен быть одним из языков данной страны, и должно существовать правительство, работающее в соответствии со строгими конституционными правилами, которые дают обеим группам, гарантию, что никакое подавление одной группы, находящейся в меньшинстве, другой группой, располагающей большинством, невозможно. Не должно существовать никаких дискриминационных законов, направленных против интересов любой из групп.

Но если говорить о том, куда в целом двигался тогда Эйнштейн, то он сообщил рабби Вайсу: “Я твердо убежден, что жесткое требование "еврейского государства" будет иметь для нас только нежелательные последствия”.

Радикальный политический журналист И. Ф. Стоун, который писал для либеральной газеты “РМ”, лично наблюдал, как Эйнштейн давал показания перед упомянутым комитетом. Стоун вспоминает, что, “будучи тогда в очень большой степени сионистом и продолжая оставаться им, я очень гордился Эйнштейном, потому что это было очень благородно: видеть самую крупную еврейскую фигуру нашего времени выступающей против еврейского государства, поскольку он считал это нечестным по отношению к арабам. Он поднялся выше этнических ограничений. Он испытывал беспокойство по поводу арабов, поскольку не мог не испытывать его. Сам Хаим Вейцман не выступал за еврейское государство. Это Давид Бен-Гурион, человек, которого Вейцман назвал суматошным дервишем, проталкивал тему еврейского государства. Вейцман оставлял весь этот вопрос открытым, потому что евреи составляли в Палестине меньшинство”.

“Вместе с теми, кто пережил Холокост, я собирался предпринять собственную поездку в Палестину через британскую блокаду и, конечно, очень сочувствовал еврейскому и сионистскому делу. [Стоун впоследствии провел восемь дней в Средиземном море на судне, которое прорвало британскую блокаду, чтобы высадить в Палестине сотни "незаконных" еврейских беженцев.] Я по-прежнему не стал антисионистом, но я также не питаю враждебности к устремлениям арабов, а также к их правам. В прошлом году я отправился в Палестину и влюбился в тамошние еврейские коммуны и в движение киббуцев, которое кажется мне таким похожим на взгляды Кропоткина по поводу добровольных анархистских коммун. Петр Кропоткин был радикальным русским князем”.

Не обращая внимания на интерес ФБР к его действиям, Эйнштейн был обеспокоен новостью, что Соединенные Штаты внезапно изменили свою палестинскую политику; они больше не поддерживали раздела Палестины и предложили вместо этого установить над ней опеку Организации Объединенных Наций. Ни евреи, ни арабы не хотели этого, и вскоре обе стороны стали сражаться за контроль над страной.

Когда Эйнштейн понял, что шестьсот тысяч евреев в Палестине резко уступают по численности арабам и находятся под угрозой уничтожения со стороны армий нескольких соседних арабских стран, он снова отказался от пацифизма. 4 мая он послал в Монтевидео своей уругвайской кузине письмо, которое планировалось выставить на аукцион, чтобы поддержать “Хагану” (военное подразделение Еврейского агентства в Палестине). В этом письме, которое позволило выручить пять тысяч долларов, в частности говорилось:

Если мы станем ждать, пока великие державы и Организация Объединенных Наций выполнят свои обязательства по отношению к нам, то наши братья в Палестине окажутся под землей прежде, чем это будет осуществлено. Они совершили единственное, что возможно в существующих прискорбных обстоятельствах. Эти люди взяли свою судьбу в собственные руки и борются за свои права... От судьбы наших палестинцев будет зависеть в конечном счете судьба всех остальных евреев в мире. Ибо никто не. уважает и не беспокоится о тех, кто не готов сражаться за свои права.

Президента Трумэна все это измучило, и время от времени он чувствовал отвращение и к еврейским, и к арабским ходатаям, которые требовали от него изменить свое мнение и следовать именно их пожеланиям. Наконец евреи форсировали события и заставили его открыть свои карты.

В момент, когда жестокие сражения продолжались по всей стране, в муниципальном музее Тель-Авива 14 мая 1948 года в четыре часа пополудни Давид Бен-Гурион готовился прочитать составленную им Декларацию независимости, которая объявляла приблизительно четыремстам собравшимся палестинским евреям о возрождении Израиля. После того как Тель-авивский филармонический оркестр в смежном помещении исполнил “Хатикву”, ставшую израильским государственным гимном, Бен-Гурион начал свою речь: “В этот канун шаббата, пятого ияра 5708 года, в четырнадцатый день мая 1948 года...” Он закончил следующими словами, сопроводив их ударом своего молотка: “Тем самым я объявляю в нашем заседании перерыв. Государство Израиль родилось на свет”. Во время его выступления на стене позади него висел портрет Теодора Герцля, основателя организованного сионистского движения.

На следующее утро Бен-Гуриона разбудили и сказали, что президент Трумэн только что признал новое еврейское государство.

Неожиданные новости удивили американскую делегацию в Организации Объединенных Наций; они вызвали смех у некоторых южноамериканских делегатов — те думали, что это, должно быть, шутка, — и стали причиной, по которой толпы жителей Бруклина и Бронкса пустились в пляс на улицах. Газета “Вашингтон стар” выразила чувства многих американцев, хваля “незамедлительное и драматическое решение Соединенных Штатов взять на себя инициативу среди всех стран как мудрое и обнадеживающее”.

Эйнштейн позже назвал это событие “свершением нашей мечты”.