БЮРО
08-12-2002Город, в котором я себя нахожу, скорее всего американский, - по этим улицам я с удовольствием проходила ни раз. Сейчас они почти пустынны, одна выглядит даже театрально, как игрушечный магазин, – разноцветные тротуары и фонарные столбы кажутся освещенными не солнечным, но прожекторным светом, на другой – несколько магазинов подряд, все открыты, но необычно безлюдно. Подозрительная пустота - не отдыха или перерыва, но ожидания чего-то.
Захожу в первую булочную на моем пути, но тут же замечаю, что в зале идет ремонт, красят стены и потолок, вокруг ярко, светло и тепло. Рабочий мне подсказывает, что свежий хлеб я могу купить на углу следующего квартала, и я направляюсь туда.
По пути меня отвлекает палатка с выложенной на витрине сдобой, по-моему, я вижу одну булочку с маком, спрашиваю продавщицу, да, с маком, я не ошиблась. Сама удивляюсь волнению, которое меня поглощает, когда я беру ее в руки. Не просто удовольствие, но именно необъяснимое волнение – как будто я собираюсь съесть последнюю булку в последний раз.
На перекрестке, где расположен ларек, только одно примечательное здание с густозеленой лужайкой. По детской привычке что-то делать пока жую, чтобы время не пропадало даром, направляюсь к нему и открываю тяжелые дубовые двери.
Обычный аккуратный офис, похоронное бюро, энергичные ребята добросовестно делают бизнес. Показывают мне выставленную продукцию: гробы, венки, маленькие модели. Объясняют, что сначала нужно заполнить несколько форм и, раз уж я зашла, протягивают мне пакет. Каждая из форм имеет три копии – белую, желтую и розовую. Такие я привыкла заполнять с закрытыми глазами. Имя, фамилия, SSN. Нижнюю половину этих форм, как правило, никто не читает, тем более не проверяет, смотрят лишь на число и подпись, так что под “причиной смерти” пишу “голод”.
По окончании заполнения каждой формы посещает привычное и приятное чувство – завершения какого-то задания, минисвершения. День проходит не зря. Более того, проходит гладко и буднично, без перебоев и заминок.
Доев булку и взяв свои розовые копии, я направляюсь к выходу, но меня останавливает мысль об оплате. Все это, наверное, очень дорого, я не смогу позволить сейчас себе таких расходов. Может быть, у них есть рассрочка? Или отсрочка... Интересно, согласятся ли они перенести все на завтра?
Аккуратные и исполнительные молодые люди уже стали звонить родственникам. Процедура длинная, но не навязчивая, я и не замечаю, как летит время.
Вот и мои дети появились в дверях, им здесь тоже вполне нравится. Но я знаю, что такая обстановка может им скоро наскучить, знает об этом и менеджер, бодро шагающий к нам навстречу с вазами конфет и печенья.
Жуя эти сладости, дети тоже должны что-то подписать.
Чем больше мы вливаемся в этот гладкий процесс, тем заметнее моя тревога – бывают ли вообще у них refunds – и неловкость – зачем же я продолжаю, они уже потратили на меня столько времени и денег. Прочность некоторых гробов мне продемонстрировали на моделях, которые, хотя и маленькие, но мастерски выточены из плотного темного дерева, отполированы и с такими красивыми ручками из черненого серебра. Профессионалы- продавцы видят покупателя насквозь, меня никогда не привлекала блестящая обивка или позолота ручек на гробах. Всегда казалось, что берясь за них и опуская гроб в землю, люди хотят поскорее с этим покончить, отвязаться-откупиться этой позолотой.
Но ты-то в гробу остаешься надолго, хочется, чтобы он нравился, подходил по стилю, был настоящим.
Демонстрируя прочность одной такой модели, менеджер слишком сильно ударил кулаком по днищу, так что послышался треск. Внешне повреждения не было заметно, но я подумала, что макет будет наверняка не пригоден для следующей демонстрации... Выходит, на меня уже потратили долларов сто, а теперь еще куки детям. Совсем неловко. Даже не столько за себя, сколько за бюро, получается, что мне навязывают эти похороны. Я - в конце концов - покупатель, а не они.
Я представила себя похороненной заживо, и впервые у меня промелькнул страх. Как я оттуда выберусь, ведь ни малейшего шанса. Шесть футов земли, давящих на крышку, да и надолго ли мне хватит воздуха?
За страхом всегда следуют недовольство собой и возмущение.
Но в то же время отдаю себе отчет, что мостик страха – единственное, что соеди
няет меня сейчас с жизнью, – держится на самом страхе. Самоукрепляется в жизни. И я боюсь с него сорваться, потерять страх.
У служащих бюро, однако, нет никакого сомнения в отлаженности процесса. Сначала они даже не понимают моего вопроса: “а что если человек еще не совсем умер?” Наверное, по многолетнему опыту они знают, что ко времени, когда все приготовления завершатся, все бумаги будут подписаны и счета оплачены, покупатель прибудет в готовом к упаковке состоянии.
Я, однако, трудный случай – мне не передается эта уверенность. Меня начинают раздражать дети, которые распрыгались на надувной горке, выставленной на зеленой лужайке у входа прытким менеджером. Да замолчите же, наконец, только отвлекаете! Погодите, не звените голосами, остановитесь на минутку. Сначала надо разобраться.
Поймав недоумение в моем взгляде, управляющий выжидательно смотрит в глаза. Я начинаю испытывать давление, надо бы потарапливаться, может зайти следующий покупатель. Но все-таки решаюсь повторить свой вопрос: “что же происходит с теми, кто еще не совсем умер?” У меня вдруг зародилась дерзкая мысль, неужели бюро предоставляет и дополнительные услуги, освобождает клиентов от мучительных минут в сильно ограниченном и очень замкнутом пространстве? Мне видится намек на положительный ответ в позе и взгляде управляющего, – его костюм, волосы, глаза отличаются лишь оттенками всемогущего серого.
Но в этот момент подбегает старший сын и опять отвлекает - хочет поспорить, что я не могу как раньше сделать сорок одно приседание на наклонной доске. Доска продуманно расположена в углу офиса вместе с несколькими тренажерами – возможно, что родственники клиентов заскучают в креслах с журналами и захотят размять мышцы.
Растягиваюсь вниз головой под 30 градусов и начинаю упражнение. Бросив взгляд на свое отражение в зеркальной стене, удовлетворяюсь позицией ног, если бы не закрепленные ступни, напоминала бы цаплю в полете, с оттянутыми лапками. Ловлю себя на мысли, что ни к чему это, зря стараюсь, какая разница, сколько подъемов я смогу сделать, не стоит трудов. Но тут же обижаюсь на себя – проклятые оправдания, всегда роятся в голове, когда надо приложить усилие. Как я могу заранее знать, что не сделаю сорок одно? Вот уже еле поднимаю голову в тридцатый раз и хочу достойно выйти из спора. Опускаюсь и лежу вниз головой на несколько секунд дольше обычного.
Краем глаза отмечаю появление нового лица за стойкой конторы, – смуглая женщина с пышными черными волосами что-то быстро говорит менеджеру, и он бодро кивает в ответ. Поворачиваю голову так, что наши взгяды встречаются. Ее взгляд падает на дно моих глаз и там остается. Она не допустит возражений. Я должна знать, что она пришла мне помочь. Не проронив ни слова, мы обе понимаем, что делать.
Встаю с доски и подхожу к ней, сын не пытается возразить и даже не радуется, что выиграл пари. Женщина выходит из-за стойки, она немного выше меня и заметно мускулистее, в левой руке она держит иглу. Впервые за последний час в бюро меня посещает радость, проблеск смысла, - наконец-то я поборюсь. Ей наверняка удастся уколоть меня этой отравленной иглой, но прежде я намерена драться по-настоящему, посмотрим, чем это кончится. На моей стороне психологическое преимущество – для меня это беспроигрышная ситуация: или я выйду победителем в поединке, или мне не придется отдать последние свои минуты ловле редких молекул кислорода в абсолютной темноте.
Мысли, как отвратительно может выглядеть со стороны женский поединок, не придаю даже формального внимания. Это же не женщина, а один из механизмов машины, корпоративного монстра. И у меня нет выбора, но если бы и был, вряд ли смог бы оказаться лучше этого, беспроигрышного.
Я борюсь изо всех сил, но кожа соперника покрыта какой-то смесью масла и пота, и моя рука все время соскальзывает с ее запястья. Однако, как только я чувствую на своей коже холод иглы, испытываю прилив новых сил. Я уворачиваюсь и изо всех сил ударяю противника снизу локтем в подбородок. Пространство вокруг неожиданно освобождается, и я делаю несколько свободных глубоких вдохов.
Тело женщины слегка подергивается на полу рядом со мной. Не думаю, что она сильно ушиблась, я бы услышала, если бы ее голова упала на край журнального столика. Вообще, меня это сейчас совсем не волнует. Я думаю о будущем.
Казалось, все было уже решено, но вдруг неопределенность опять несет волнение. Я почти сочувствую принявшим серьезный вид сотрудникам бюро, бывают же такие трудные клиенты...
Но как я могу им помочь? Стараюсь представить себя на полпути туда, вспоминаю, что меня связывает. Вот недавно умер наш кролик, я уехала на несколько дней в Бостон, приезжаю, у него ни воды ни еды, мои домашние совсем про него забыли, я еще застала его несколько последних часов, поставила еду и воду, но у него уже не было сил до них дотянуться. Утром похоронили его на холме возле леса, клетка стоит открытой, в ней сохнут две морковки, рядом - пакет с сосновыми опилками, все предполагает, что заяц выйдет из темного угла клетки, подойдет к дверце, выпрыгнет и будет как раньше следовать за моими ногами. Почему я продолжаю ожидать это всякий раз, когда открываю дверь во двор, я же знаю о комке шерсти, одиноко и покорно разлагающимся в мокрой земле на вершине холма, буду ли я ожидать завтра меньше, чем сегодня, отчего я буду ожидать меньше, - я знаю, от тишины, смерть не убивает надежду, тишина убивает ...
Все это, однако, с этой стороны, со стороны жизни, почти поэзия. Сейчас от меня требуется противоположное.
Женщина на полу начинает медленно приходить в себя, что-то бормочет по-испански (и здесь используют дешевую рабочую силу!), клерки, наверное, с этим знакомы, они быстро переносят ее тело в угол и оставляют на время в покое. Все в порядке. Только прибавилось работы.
Когда наступает время ланча, я перестаю для них существовать. Служащие жуют бутерброды перед включенным телевизором, иногда перебрасываются короткими репликами о семейных или хозяйских тонкостях, надо бы отойти подальше, чтобы не слышать их разговора. Могли бы, по крайней мере, уменьшить громкость, получается слишком навязчивое напоминание о странном и суетном параллельном мире. Диктор говорит о готовящихся демонстрациях против Чавеса в Венесуэле и “крепнущей” антиправительственной коалиции. Странно, что раньше меня возмущали такие репортажи, все кипело внутри от безысходности (наши службы терпеливы, рано или поздно, one thing at a time, вот сейчас с Ираком разберемся), хотелось делать разные глупости, взывать к Фиделю Кастро (пока не поздно, не так уж долго осталось жить, просите протектората Испании, в конце концов, Колумб первым остановился на Антиллах, нет ведь другого выхода, что угодно, только не еще один Майями или Гаити, США прекрасная страна, но достаточно одной такой, не надо из других высасывать кровь, лишать все цвета, вкуса и запаха, облекая пустую плоть в красивые оболочки, только не Макдональдс на каждом углу, не коробки офисов, заполненных быстрыми и исполнительными служащими с неизменной улыбкой, всегда готовыми помочь...) Сейчас такие передачи не вызывают во мне ничего кроме раздражения, я закрываю глаза и пытаюсь заткнуть уши.
Но перерыв заканчивается, и ко мне подходит молодой человек с немного натянутой улыбкой, про меня не забыли, в его руках какое-то блюдо, наскоро подогретое в печке. Он протягивает его мне, овощи с котлетой, в среднем желто-оранжевого цвета. Выгдядит совсем неаппетитным, и я не голодная, но нельзя же быть настолько привередливой. Их задача помочь, - мне полагается проглотить яд.
Несмотря на редкие напоминания в жизни, я всегда знала, что я трус. Иногда забывала на время, чтобы легче жилось, но когда новое событие мне про это напоминало, было вдвойне неприятно себя переносить. Вот и сейчас, вдруг пропали все мысли кроме одной, “я трус”, ищу куда бы выплюнуть откусанную котлету, чтобы никто не заметил. Ни смелости проглотить, ни решительности отказаться, все-таки я сама к ним зашла, меня никто не тянул.
Так и стою, с наполненным ртом в ожидании чего-то.
Противно!