ОТОЙТИОТ СВОЕЙ ТЕНИ

Если Данте верил, что любовь может приводить в движение солнце и планеты, то не признак ли это силы нашего ученого и усталого века, что простое слово может убить любовь? Пафос – как и смелость – утратили свою привлекательность.

Убийство, однако, совсем не соответствует своему решительному как удар кинжала – и кричащему названию. Приходится длительно и трудно объяснять себе, что ты сделал.

Как еще я могу доказать, что не люблю тебя, кроме как сделать любовь предметом рассуждений? Кто-то из немцев заметил, что философствовать означает не жить, а жить – не философствовать. Это не относится, однако, к Ортеге. Не потому что он все время ошибается, а потому что он не боится ошибиться. “Девять из десяти моих идей, возможно, ошибочны. Но эта жертва искреннего заблуждения, наверное, и есть единственная писательская добродетель. Остальное – пустые жесты оратора или говорящего обогревателя скамеек кафе”. Поэтому он всегда останется живым, что бы и по какому поводу он не говорил. Мне же хватает смелости только прятаться за его спину. И сейчас я об этом совсем не жалею.

Если бы можно было убить так, чтобы не осталось даже слова, стереть с лица земли... Ты бы не смог сослаться на путаницу между влечением и любовью. Желание, которое удовлетворяется своим объектом, сидит в теплой луже самодовольной сытости, но не дает ничего, ничего не способно предложить кроме собственной жадности.

Я знаю, ты учился в школе и многое запомнил, я готова тебя выслушать и не собираюсь спорить. Даже знаю, что ты сейчас скажешь разве любовь не есть желание чего-то хорошего, “положительная” сила. Но слишком часто я видела, как прикрываясь этими греческими одеждами, влечения выдавали себя за сантименты. Nice try. Разумеется, многое может родиться из любви, и страсть, и действие, и даже мысль. Но ни одно из них не есть любовь. Удовлетворенное желание мертво по определению, оно пассивно, ты центр тяжести и хочешь притянуть меня на свою орбиту. Любовь, напротив, заставила бы тебя пуститься в вечное странствие под действием иной гравитации. В чем еще природа может позволить своим объектам так потерять себя?

Какую настоящую отдачу ты можешь найти в страсти? Неужели ты предполагаешь, что мерой любви служит расстояние до самоубийства или убийства, до Вертера или Отелло, а все остальное – “от ума”? Ортега меня убедил, что такая страсть – это патологическое состояние, которое предполагает дефект души. Проще назвать ее “манией” и избавить от романтических иллюзий. Но можно пойти дальше, и тогда приходишь к мысли, что, будучи самым тонким и все поглощающим действием души, любовь сама отражает состояние и природу души. Сама принимает характеристики личности, которая ее испытывает.

Каков человек – такова и любовь.

Ты часто повторяешь магические слова: Дарвин, эволюция, инстинкт.

Я совершенно уверена, что “слухи о твоем инстинкте сильно преувеличены”. Исключи свое воображение, фантазию и посмотри, во что превратится твоя страсть в каждом случае. Получится, что 90 процентов того, что мы приписываем сексуальности, не инстинкт, но ровно противоположное – создание, творение, продукт воображения.

Ты прекрасно знаешь, что такое плоть, зачем обманывать себя? Не только живя с другим человеком, но даже увидев, встретив кого-то однажды, у нас создается впечатление о физическом теле одновременно с психическим восприятием его души или квази-души. “Плоть – это тело, заряженное психической энергией.” Тем, что мы называем характер.

Спонтанные движения, выражения лица раскрывают много секретов. Усилия воли могут лишь на мгновения исказить проявления характера. В этом контексте понятно заявление Ортеги, что “ошибочно считать, что человек разумен и свободен”. Воля, как и ум в целом, носят не креативный, но коррективный характер, они не создают, но тормозят импульсы нашего спонтанного “я”, рожденные в подсознании. Как слова, так и дела могут только скрывать, кто мы есть на самом деле. (Более того, начав анализировать себя, с удивлением – и иногда с испугом – обнаруживаешь, что большая часть мнений не твои собственные, не выросли спонтанно из твоей личности, но осели на тебе как дорожная пыль на путешественнике).

“Если не считать искусственного вмешательства воли, наша жизнь
очень иррациональна”. Наши желания выходят на просторную сцену ума как актеры, спустившиеся с небес. Но хочется знать, кто этот актер, который меня играет, что за трюки он может показать на сцене, и какие там есть потайные двери. Любовь – одна из них. Та жизнь, которой мы себя посвящаем, определяется в более глубинных областях, чем те, в которых действует воля.

“Потребность любить – одна из самых фундаментальных человеческих нужд. С ней, пожалуй, может сравниться только ощущение метафизического сантимента”.

Тогда не кажется ли тебе, что это именно случай дарвинизма в бездействии?

Вся эта гигантская сила селекции и адаптации – красивая схема, но для черепах и овец – не человека. История человека – есть внутренняя драма на сцене человеческих душ. Если, например, перенести селекцию на эту сцену, то увидим, что выбор там управляем идеалами, корни которых в темных глубинах личности.

Будешь тешить себя мыслью, что выбрал меня за здоровый румянец, а я тебя за ум? За себя я могу ответить – это очень далеко от правды. Нескучный, неназойливый, нежный, но более – подводные течения мелочей, жестов, выражений. Впомни – когда это в истории лучшие умы человечества привлекали женщин? Когда это гении науки или политики были горячо любимы? Наполеона часто приводят в пример. Его жизнь нам известна поминутно. Мало кто станет отрицать его физическую красоту, с мужской точки зрения – он вдохновлял художников, скульпторов, поэтов. И он, разумеется, гений политики. Казалось бы, женщины должны были сходить по нему с ума. Но совсем напротив, все подтверждает, что ни одна женщина не была влюблена в Наполеона, властелина мира.

Увы, мы предпочитаем посредственности. Получается, что природа совсем не желает совершенствования человеческого рода. Или – боится, что мы станем полу-богами?

Мы любим потому, что видим кого-то любимым. Так же, как по уверениям Лейбница, мысль не слепа, но думает о вещи потому, что видит ее такой.

Я знаю, что тогда уж ты вспомнишь Спинозу – чем плохо счастье вместе с осознанием его причины? Разве это не есть любовь, чувствовать себя счастливым и одновременно осознавать источник этого счастья? Думаешь, я буду спорить, что такое бывает? Конечно, бывает, с каждым может случиться. Но потом случается и другое – и грусть, и мучения как прямые следствия любви. Более того, по-моему, именно страдания, которые любовь способна вынести, и определяют ее меру.

Так вот, если мои слова еще не превратили любовь в неподвижное бездыханное тело – мы еще поспорим, у которого из наших чувств губы синее, то вот мой последний довод: я не собираюсь сдаваться. Если бы была любовь, у меня не было бы выбора, она предполагает полную капитуляцию – не важно, телесную или духовную – своему объекту. Я не имею ввиду внешнее подчинение, у многих все-таки сохраняется воля и мысль, которые этого не допустят. Я говорю о внутреннем ощущении, что сдаешься другому независимо от решения воли, оказываешься в этом магическом гравитационном поле.

Мы сдаемся и детям, и друзьям, но по-другому. Верность, лояльность сознательно предлагает себя – как на ладони – другу. В случае любви, однако, душа ускользает, отлетает с ладони, даже если ты и хочешь ее сознательно предложить - и сама несется в поле притяжения.

Посмотри на мою ладонь, она на ней, никуда не делась.