ЖИЗНЬИ ВЕНДЕТТА ПО-ТАДЖИКСКИ

Родилась и выросла в Крыму на Украине. Пятнадцать лет назад приехала в Казахстан с мужем-офицером, который в пору существования СССР выбирал место службы по принципу "Куда родина пошлёт". Послать-то она, родимая, послала, а вернуть своих блудных детей, когда объявила себя самостийной не позаботилась. Вот так и получила я гражданство Казахстана. По образаванию я педагог. Когда были добрые и бесплатные "совковые" времена, то мне удалось окончить два университета. О чём нынешние студенты, не имея в распоряжении толстого папиного кошелька, и мечтать не могут. Журналистикой стала заниматься задолго до того, как пришла работать в газету.

Считаю, что мне повезло: школу журналистики я прошла в качестве ученицы знаменитого казахстанского журналиста Гергия Карловича Лория. Работала у него в газете "Провинция". После его отъезда в Москву, получила предложение возглавить республиканскую газету "Автограф" в качестве главного редактора издания.

Единственное не подтверждённое колебаниям свойство человеческой натуры – это твёрдое, не требующее подпорок убеждение в собственной правоте, тогда как противоположная сторона в обязательном порядке объявляется сознательно, преднамеренно неправой. Эта убеждённость и есть основание всех институтов человеческой расы, всего сектантства, разделения на касты, вероисповедания, партии, государства, даже патриотизма. Здесь же предпосылка для всех войн.

Сегодня многие военные конфликты – это гражданские войны, в которых погибают не только мужчины призывного возраста, но и множество женщин и детей. В таких странах свирепо и безраздельно царствуют преступность, безработица, беспредел коррумпированных властей. Такое зло нелегко искоренить. Единственный способ избежать морального и физического насилия для уставших от всего этого – оставить свой дом. Люди покидают родину и добиваются разрешения на въезд в другую страну не на добровольной основе и не по соображениям личных предпочтений, а в силу абсолютной необходимости. Коротко говоря, чтобы выжить в этом жутком мире. Как говорил Еврипид: “Муки нет тяжелей, чем отчизны лишиться”. Но часто, очень часто эти скитальцы просто меняют одни проблемы на другие, ибо жизнь, как говорил один безымянный философ – это одна чертовщина за другой. И она, говорят, непредсказуема.

Саид

У него лицо, начисто лишённое обаяния, порочное лицо отбракованного жизнью существа, столь же пугающее, как неизлечимая болезнь. Улыбка – хитрая и бездушная, как сама смерть, - так же привлекательна, как оскал черепа. Когда он говорит, из горла его то и дело вырывается низкий хрип, который при некотором воображении позволительно было принять за смех или за тихое издевательство. Его речь звучат по-таджикски тягуче, отчего и утрачивает внятность, а по-русски – так суперскверно, что его с трудом можно понять.

Помпезность его манер в отношении своих детей и совсем ещё девочки-жены граничит с безвкусицей, основанной на извращённой морали древневосточного владыки. Фальшь, фарисейство, лицемерие, двусмысленность буквально сквозят в каждом слове и движении этого чугунно-голосового создания. Он невольно напоминает мне волка в овечьей шкуре. Или басмача, каким его изображал советский кинематограф. Вот далеко не полный портрет таджика Саида, горемычного беженца, который со своей многочисленной семьёй сбежал от верной смерти.

Этот человек, как и большинство других таджиков в Казахстане, не является экономическим беженцем, так как прибыл в наш город не для того, чтобы заработать на будущую безбедную жизнь, а для того, чтобы воровать и попрошайничать, привлекая к этому делу детей и жену. Сам он любит только контролировать их “работу”, посидеть за чашкой душистого зелёного чая в какой-нибудь базарной чайхане и ханжески возносить бесконечные молитвы Всевышнему, значение которых он сам вряд ли понимает. Хотя, если говорить честно, кто его возьмёт на работу без документов и профессии, когда город буквально кишит своими нетрудоустроенными…

Познакомилась я с Саидом совершенно случайно. На улице было уже прохладно, чувствовалось дыхание приближающейся зимы. Многочисленные прохожие, уткнув свои носы в тёплые шарфы, торопливо перемещались по проспекту, а одна совсем ещё молоденькая таджичка, сидела

прямо на промозглом асфальте с протянутой рукой в какой-то не по зимнему лёгкой накидке и цветастом платке, который перетягивал две трети её лица. Вокруг неё крутились детей, которые, прося, даже требуя милостыню, приставали к прохожим, а те в основном отмахивались, бормоча проклятия и угрозы. Жалость невольно подкатывается к горлу всякий раз, когда я – в который уж раз – вижу подобную картину. Тут перед ней, как из-под земли, возник рослый и тучный таджик в неизменных стёганном халате и тюбетейке и даже не посмотрев в сторону детей, начал что-то выговаривать женщине. Я сразу же поняла: этот таджик – Муж, Хозяин и Властитель душ и жизней этих несчастных. Я подошла к нему, представилась, а он назвал своё имя – Саид. Произошла поразительная метаморфоза: из могучего великана он мгновенно превратился в заискивающего пигмея, который воплощал в себе набожность, кротость и покорность судьбе.

Коротко переговорив с ним, мы отправились ко мне домой. Я дала ему пару зимних пальто и другие тёплые вещи, которые давно мой супруг уже не носил. Потом мы отправились на кухню пить чай (не зелёный, конечно). Постепенно разговорились. Я попросила Саида рассказать о своей жизни. Понять его тарабарский язык, который он почему-то считал русским, было нелёгким делом. Несмотря на то, что я о нём думала, на этот раз, похоже, он говорил правду. Да и какой смысл врать, если это не приносит никакого дохода. Восток – дело тонкое. Но только для не восточных людей.

Прошлое, настоящее – одно и то же

Саид родился и вырос в многочисленной и бедной семье в небольшом кишлаке, расположенном всего в нескольких километрах от афганской границы, где его жители испокон веков жили по таким же традициям и законам, как и их далёкие предки. Даже железная советская машина, как не старалась, на протяжении десятков лет не смогла перековать этих людей по той простой причине, что феодализм, кстати, очень смахивающий на нынешний постсоветский капитализм, уже давным-давно у них в крови и подкорке.

Потом наступила новая эпоха. Но как это ни звучит парадоксально для цивилизованного ума, они даже не знали, что в стране происходят какие-то перемены, перестройки и продолжали существовать, как и всегда, бедно и забито, уповая лишь на милость Аллаха и благосклонность местных мафиозных ханов. Некоторые жители занимались скотоводством, хлопководством, но их, презренных, было слишком мало. Все остальные сферы влияния контролировались наркобизнесом, который хотя и рискованный, но всё же прибыльный. Этим основная трудоспособная часть Таджикистана и промышляла.

Хотя это, конечно, звучит слишком пышно – “промышляли наркобизнесом”. Кроме местных царьков-наркодельцов, они выступали в основном в роли “мулов”, то есть перевозчиков наркоты в Казахстан и Россию, торговцев, поставщиков из героинового Афганистана. “Крышевали” этот бизнес боссы как из силовых органов, так из заоблачных, насквозь коррумпированных правительственных высот. А занимались этим, по их понятиям, безобидным делом неграмотные обитатели кишлака не потому, что были такими уж злодеями, а потому, что у них просто не было другого выбора, ибо всё кругом разрушилось в одночасье, а безработица беспощадно вторгалась в их тёмную жизнь.

Пробовал заняться этим опасным делом и Саид, но бесполезно, поскольку по натуре своей труслив, как шакал, и нахален, как молодой волк, а эти черты характера не годятся для наркобизнеса. Но несколько сот монет он всё же заработал на этом поприще: они были необходимы ему, чтобы справить собственную свадьбу. В жёны он взял 12-летнюю соседскую девочку, когда ему уже перевалило далеко за двадцать.

За считанные годы их семейной жизни она родила ему четверых детей, обрекая их тем самым на беспросветную нужду и постоянный голод. Так и влачили они своё жалкое существование, а между тем менялись времена и нравы. В кишлаке вдруг объявились залётные ваххабиты, которые буквально повергли в прах истинных мусульман своим неистовством и наглой безапелляционностью в трактовке великого Корана. Ваххабиты быстро схлестнулись с наркодельцами. Наиболее влиятельные из них, имеющие крутые связи аж в самом Душанбе, вошли в долю. Кроме того, они занимались и другими, далеко не религиозными делами, о чём вслух не принято было говорить. Ваххабиты и наркодельцы держали в непрерывном страхе весь кишлак, но всё же объявилось одно семейство, которое бросило им вызов. Но за это они жестоко поплатились…

Вендетта – по-таджикски

В любой восточной стране, особенно в такой консервативной, как Таджикистан, на протяжении многих столетий сложились определённые родоплеменные отношения, где иерархия соблюдается жёстко и беспрекословно, а неповиновение карается неумолимо и жестоко. Семьи на Востоке большие, а если взять многочисленных родственников с такими же семьями, то возникает Род. Если хотите, клан.

Клан Мамадовых в этом и других кишлаках имел ощутимое влияние на ход тамошней жизни и жил по старинке без суеты и наркодел, упорно не замечая перемен, происходящих вокруг. Возглавлял клан Ахмад, старец с библейской бородой и острым, пронизывающим насквозь взором. Он смолоду был суров, но справедлив, и бесстрашен, как пуля в полёте. Саид прямо не входил туда, хотя и был дальним родственником Ахмада, потому, наверное, и остался в живых. Старец, которого жители кишлака почитали чуть ли не за святого, а к словам прислушивались, постоянно и громогласно проклинал наркотики, как богомерзкое зелье, от коего правоверный должен держаться как можно подальше.

Естественно, он был как кость в глотке у наркобарыг. Однако тронуть святого открыто они не рискнули, а потому решили эту проблему в лучших традициях сицилийской мафии. У Ахмада был любимый правнук, который учился в столице. Как-то ночью, когда он был на каникулах в родном кишлаке, его выкрали и вывезли на афганскую границу. Предварительно набив его сумку дешёвой наркотой, бедного студента в упор расстрелял из автомата Калашникова профессиональный убийца, понятно у кого состоящий на службе. Лицемерно принося соболезнования старому Ахмаду, мафиози пытались внушить ему мысль, что его любимый правнук уже давно занимался поставкой героина из Афганистана и что он, скорее всего, был подстрелен пограничниками при переходе через границу. Но старец был мудрым человеком и сразу догадался, чьих рук дело, но до поры до времени отмалчивался. А вскоре на том же самом участке границы, где был убит правнук Ахмада, был обнаружен изрешечённый труп убийцы. Ему, прежде чем расстрелять, вспороли живот, набили его бычьим дерьмом и отрезали кисти рук.

Наркодельцы взбесились и в кишлаке поселилось настроение, которое шотландцы называют “фей”. Оно предшествует катастрофе. И впрямь: скоро кровь потекла рекой. Под шумок гражданской войны, вспыхнувшей не без помощи ваххабитов, был почти полностью перебит мамадовский клан вместе с его главой. Саид со своей семьёй остались в живых лишь потому, что вовремя смылись оттуда. Позади них были ненависть, предубеждения и беззаконие, а впереди маячила неизвестность, которая бывает порой хуже самой смерти.

Скитания

И начались бесконечные хождения по мукам. Известно, что некоторые страны не соглашаются размещать на своей территории беженцев, что не в состоянии заботиться о массовом потоке людей или потому что опасаются возникновения экономической и политической нестабильности. Саид и его семья нигде не были нужны. Ни в сталинско-туркменском рае, ни в полицейско-ханском Узбекистане, ни в нищем “островке демократии”, то бишь, Кыргызстане. Поэтому и двинулись в богатый, по их представлениям, и демократический Казахстан.

Поначалу они бомжевали на юге страны, но там их не особенно привечали, а потом отправились на запад. В наш город. “Здесь, - говорит Саид, - народ более щедрый и милосердный”. Хотя, на мой взгляд, Саид только прикидывается этаким оптимистом. В бегающих хитрых глазках его я вижу безграничную тоску и усталость…

Саид ушёл, а в квартире ещё долго стоял его запах. Запах обречённости и безысходности.