ГАЛЕРЕЯ МАСОНСКИХ ПОРТРЕТОВ

14-03-2003

[Продолжение. Начало в 331 от 06 июля, 332 от 13 июля. и № 333 от 20 июля.]

3

Как хронология русских лож в лоне Великой Ложи Франции, так и краткие масонские “curriculum vitae” были бы мне, наверное, не вполне по силам, если б не Словарь Русских Масонов 20 века Андрея Серкова, недавно вышедший в Москве. Это издание мне недоступно, но я имел возможность ознакомиться с его черновой, электронной версией. Интересующихся русским масонством вообще я отсылаю также к публикациям проф. В.Сахарова, многие из которых не так трудно найти на просторах “рунета”.

Мои интересы очень далеки от научных интересов г-на Серкова и проф. Сахарова, да и от всякой тщательной историографии. Все, что меня интересует, это голоса или, скорее, отзвуки, уже едва слышные, голосов тех всякому русскому дорогих деятелей Серебряного Века, с которыми - пусть еще мельком - вы уже встретились на страничках первых трех отрывков этой небольшой рукописи. Это, говоря по чести, единственная моя цель – и единственная моя ответственность.

Именно поэтому для публикации в Лебеде я если не безжалостно истребил, то, по крайней мере, бестрепетно сокращаю до минимума авторскую речь - разве может она хоть в чем-то равняться с той речью, что звучит на этих страницах? Разве не "проскакивал" бы я сам со скукой речь комментатора, чтоб скорее добраться до подлинных звуков ушедшего времени? Так зачем же мне обременять ею ближнего?

Я долго думал, не будет ли в публикации этих отрывков нечаянного зла? Не обидят ли они? Но чем больше я перечитывал тогда еще разрозненные отрывки, тем яснее я видел, что в них нет зла, нет криводушия, нет зависти и нет - о, счастье! - нетерпимости... Есть лишь продолжение жизней, продолжение очень дорогих нам судеб в до времени неизвестную их часть.

 

На агапе. Конец декабря 1937 года (?)

Сидящие вокруг стола (первый ряд, слева направо): Г.Смирнов (третий слева), Г.Слиозберг (первый справа).

Сидящие вокруг стола (второй ряд): В.Сафонов (первый слева), В.Аитов (второй слева), В.Вяземский (четвертый слева), И.Кривошеин (первый справа), П.Бурышкин (второй справа).

 

Адамович Георгий Викторович - посвящен 13.3.1928 в ложе Юпитер. Возведен во 2-ю ст. 21.3.1929, в 3-ю ст. - 18.6.1931. Архивариус в 1931. Радиирован 29.12.1932. Реинтегрирован в январе 1937. Повторно радиирован в ноябре-декабре 1937. Возвратился в ложу в 1950, в этом же году был присоединен и к ложе Лотос. Исполнял обязанности дародателя в 1957-1958. кандидат к посвящению в 18-ю ст. 2.7(6).1958. Оратор в 1962. Вышел из ложи в 1965 в группе "диссидентов".

Многим братьям парижских лож посчастливилось стать слушателями "размышлений вслух" Георгия Адамовича, речей, зачастую более откровенных, чем журнальные или газетные публикации: все-таки среди "своих" говорить в каких-то отношениях проще… Вот одна из таких работ, посвященная Николаю Гоголю, "главному мистику" русской классической литературы:

 

Было бы нелепо спорить против того, что Гоголь один из величайших писателей. Это признано всеми, это не подлежит ни малейшему сомнению.

Лично я сказал бы даже больше: Гоголь – пожалуй самый гениальный наш писатель, тот, у которого изобразительный и чисто словесный дар достигает наибольшей силы, Константин Аксаков называл его "нашим Гомером", Мережковский высказал предположение, правда, более чем фантастическое, - что сам черт водил пером Гоголя, когда тот Принимался Писать. Если условиться, Что в этом замечании дана только оценка гоголевского таланта, преувеличения в нем нет. Талант действительно необыкновенный, несравненный, и достаточно вспомнить хотя бы первые страницы "Мертвых Душ", с удивительным в своем нарочитом, монументально величавом идиотизме разговором о колесе, которое до Москвы может быть и доедет, но до Казани, нет, до Казани не доедет - и Маниловым, и Собакевичем, и Плюшкиным, чтобы это сразу почувствовать. А беседа двух дам, просто приятной и приятной во всех отношениях, а Хлестаков, а женихи, ожидающие выхода Агафьи Тихоновны... нет, о чем тут говорить: гений, гений, отрицать это можно только по слепоте или ради оригинальничанья.

Но...

Это "но" чрезвычайно существенно, и в двух словах не легко его объяснить.

Не все ведь дело в размерах таланта, имеет значение и то,
чем талант одушевлен, к чему обращен, каких духовных содержанием наполнен. Именно скудость духовного содержания, крайняя его необычность, мешает Гоголю занять в нашей литературе то место, которое по великой своей одаренности занять он был бы вправе. Не говорю уж о Пушкине, в подлинном воздействии на умы и души ему далеко до Толстого или Достоевского, На первый взгляд это кажется парадоксальным, но только на первый взгляд: если вдуматься, обоснование возникает само собой.

Гоголь - писатель холодный, по-видимому, никогда никого не любивший, и если от этого и страдавший, то оставшийся таким до конца, до "Переписки с друзьями", в которой он советует помещикам читать крестьянам Евангелие, но самое крепостное право находит нормальным и законным. Совершенно правильно заметил Достоевский в "Бедных Людях", что даже над несчастным своим Акакием Акакиевичем Гоголь, в сущности, издевается, и не случайно он противопоставил ему Пушкина, который в "Станционном Смотрителе" отнесся к такому же беспомощному старику много человечнее.

Гоголь - явление причудливое, одинокое, и если изумление наше он возбуждает, то главным образом именно изумление, едва ли что-нибудь другое, глубже нас затрагивающее. "Какое умное, и странное, и больное существо!", сказал себе Тургенев, глядя на него незадолго до его смерти, - и приблизительно такое же впечатление производят сто лет спустя и книги его.

Толстой, Пушкин, Достоевский писали не только для всех, но как будто и за всех своих современников и даже потомков. Они выразили то, что бесчисленным русским людям хотелось сказать, - может быть не в мыслях, но зато в созданных ими образах. Толстой, Пушкин, Достоевский властно вторглись в наше существование, они участвуют в нем, стали нашими "вечными спутниками", часто даже друзьями, помощниками, советниками, учителями. Помнится, Алданов сказал о Толстом – "вечное утешение". Кто скажет это о Гоголе? "Вечное развлечение", "вечное восхищение" - бесспорно, но не "утешение". У Гоголя нечему учиться, и со своим недобрым, сернокислотным юмором он никому ни в чем помочь не может.

Конечно, он был мучеником, и если что-нибудь нам и передал, то лишь это свое мучительное ощущение бесплодия, выхолощенной и внутренне опустошенной гениальности. Говоря "нам", я имею в виду, впрочем, лишь обыкновенных читателей, ни в коем случае не людей пишущих: для тех, бесспорно, Гоголь - великий образец, способный очень многое им раскрыть в тайнах словесного искусства и мастерства.

Есть писатели, о которых говоришь себе, что без них нельзя было бы жить. Кажется, что жизнь была бы беднее, темное, "пустее", если не было бы "Войны и Мира", "Онегина", "Карамазовых", стихов Тютчева или Лермонтова. Несомненно, у Гоголя было страстное стремление стаять именно таким художником. Один раз ему даже удалось написать повесть, в которой любви к людям было больше, чем насмешки: каким то чудом возникли под его пером чудесные "Старосветские Помещики". Но и это было скорей догадкой великого мастера, что возможен и такой замысел, чем естественное, продиктованное сердцем его осуществление. На русском литературном небосклоне Гоголь остается огромной, холодной, призрачно мерцающей звездой. Искусство его поразительно, но того, что дорого у других наших великих писателей, – чего-то похожего на протянутую руку, на ответственность за все, что с людьми может случиться, у него нет.

Не будем повторять тех прописных псевдо-истин, к которым имели склонность составители былых учебников: основатель русского реализма, проповедник гуманности, апостол любви, и так далее. Колдун - Гоголь сумел создать такие иллюзии, но прошло больше ста лот с его смерти, и пора бы им рассеяться.

Аитов Владимир Давидович - масон 33-й ст. с 1927. Член совета по 1940. Казначей в 1937-1939.

Незадолго до смерти, в 61 году, Владимир Аитов вспоминал об Астрее, о пройденном пути, словно прощаясь с братьями по русским ложам. Вот его трогательный и мудрый мемуар:

 

В этом году (17-го Июня) исполнилось сорок два года, как я был посвящен во Французской Ложе КОСМОС, входящей в состав Великой Ложи Франции, а 14-го Января исполнилось тридцать девять лет со дня инсталляции Ложи АСТРЕЯ, первой Русской Ложи заграницей ( 1922 г.). Увы, дорогие братья, из четырнадцати основателей Ложи АСТРЕЯ остались в живых только брат Петр Андреевич Бобринской и я. Итак, дорогие братья, вот сорок два года, как я вольный каменщик, старейший из Русских Иасонов, а, по возр

асту (5-го Августа 1961 года мне исполнилось 82 года), только два, три брата старше меня. Старость не радость", говорит пословица, и я это слишком хорошо чувствую, в особенности после моей депортации в Бухенвальд и Лангенштейн. Смотрю на самого себя с глубокой тоской: у меня больше нет памяти, ни на что я больше не годен и никому не нужен. “Слава Богу, долго это не продолжится”, часто думаю я, что чем скорее конец, тем лучше. На пока что, все же думаю о прошлом и подвожу итоги тому, что мне дала жизнь.

Начну с того, что я никакого религиозного воспитания не получил. Родился я в Париже и даже не был крещен. Но, когда в 1905 году ( мне было 26 лет), я был назначен врачом Французской больницы в Петербурге, явилась необходимость" чтобы получить право жительства в столице без особого разрешения, доказать, что я не еврей, а следовательно нужно было указание в паспорте о моем вероисповедании. Один из приятелей моего отца был близок к Пастору Вагнеру, стоявшему в то время во главе Французской Реформатской Церкви. Отец объяснил мое дело Пастору Вагнеру, прося его меня принять. Несмотря на мою отвратительную память, я отчетливо помню, как я пошел к этому пастору, – жил он близко от Place de la République в маленькой улице, носящей теперь его имя. Пастор Вагнер меня принял любезно и, после короткого разговора, сказав мне, что наверное у меня будет в России интересная и полезная жизнь, он обратился к делу, с которым я к нему пришел и спросил: "Скажите, вы верите в Бога?" Я без заминки ответил: "Нет, не верю". Наступила минута молчания, она показалась мне бесконечной, и я тотчас же понял, что неуместно резкий ответ мой помешает мне получить необходимое свидетельство. Наконец, с удрученным выражением лица Вагнер сказал: "В Бога вы не верите, а Евангелие читали?" Я ответил: "Да, читал" – Так что, вам известно, – продолжал пастор, – что такое Христианская мораль?" - "Конечно, знаю". После этого Вагнер поднялся с места, взял с особого стола прекрасно переплетенную толстую книгу, положил ее, не открывая, передо мною и сказал: " Положите вашу правую руку над Евангелием и дайте мне честное слово, что будете всю жизнь подчиняться Христианской морали". Я дал честное слово. Тогда Вагнер подписал бумагу, в которой было сказано, что я принадлежу к Протестантской Церкви. Эта сцена произвела на меня глубокое впечатление и, как только я вернулся домой, я взялся за Евангелие, которое никогда серьезно не изучал, но был уверен, что христианская мораль по существу сводится к одному завету : " Делай другому то, что ты хотел бы, чтобы другие тебе делали"'. Мне кажется, что я всю жизнь старался не нарушать данного Пастору Вагнеру слова, хоть и нарушал его в помыслах, но не в сознательных поступках.

Очень скоро после этого свидания с пастором, я поехал в Россию, где до того никогда не бывал, и в Петербурге попал в общество для меня совершенно новое, к которому надо было приспособиться. Во-первых, все сиделки в больнице были монахинями, принадлежавшими к Ордену Св. Иосифа, а во-вторых, При Французском посольстве быль католическая церковь под руководством Отца Амандрю, куда ходили, конечно, наши сиделки и все французы, занимавшие более или менее видное положение во французской колонии. Мне пришлось просто из приличия ходить в этот храм, – до этого я заходил в католические церкви, только, чтобы любоваться изумительной их красотой, в частности, – во Франции. Смысл религиозных обрядов я плохо понимал, но тем не менее я впервые испытывал в католических церквях совершенно особое настроение, далекое от того, что дает каждодневная жизнь, – присутствие некоего духовного начала. Кроме того, вскоре я с восхищением стал относиться к нашим сиделкам. Они исполняли работу с точностью, которую не редко можно наблюдать в госпиталях с сиделками - не монахинями, но эти католички создавали еще совсем особую атмосферу бескорыстия и любовного внимания к больным. В частности, они трогательно воспитывали незаконных детей француженок, служивших в русских семьях. Эти дети жили рядом с нашей больницей, в приюте при французской богадельне. Что касается самого Отца Амандрю, то жил он более чем скромно и отдавал все свои деньги этой богадельне. В связи со всем этим, скажу несколько слов о моей дружбе с гениальным биологом Иваном Петровичем Павловым, известным всему миру, с которым я познакомился, когда сдавал экзамен при Военно-Медицинской Академии, чтобы иметь право практики в России. Он меня экзаменовал по физиологии. Иван Петрович жил тогда недалеко от меня в Институте экспериментальной медицины, где заведовал физиологическим отделом, и был человеком глубоко верующим.

Возвратясь в конце 1918 года в Париж с Французской военной миссией, к которой я был прикомандирован (в 1916 году), я вскоре познакомился с Леонтием Дмитриевичем Кандауровым, занимавшим должность помощника моего отца, тогда Русского генерального консула во Франции. Я тут же сошелся с Леонтием Дмитриевичем. Он состоял до Февральской революции первым секретарем Русского Генерального Консула во Франции, но, тогда как все служащие царского времени подали в отставку после революции, он один остался, не из материальных выгод, а потому что действительно сочувствовал Февральской революции. Когда Леонтий Дмитриевич предложил мне сделаться вольным каменщиком, я знал о Масонстве только позорную историю генерала Андре, который, будучи военным министром (с 1901 до 1905 года), всячески тормозил повышение в чинах офицеров, посещавших церковь. Генерал Андре точно знал фамилии этих офицеров благодаря специальным фишкам некоей масонской организации. И, конечно, я наотрез отказался от масонства. Но Кандауров уверил меня, что прекрасно меня понимает, но что шпионы генерала Андре были все членами Великого Востока, тогда как он предлагает мне войти в другую масонскую организацию, "Великую Ложу Франции", членом которой он состоял. Сам он тоже был посвящен в ложе Великого Востока, но оттуда ушел, когда познакомился с настроениями его адептов. Он убедил меня. Через несколько месяцев после моего посвящения для меня стало ясно, что масонство построено на символах, глубокий смысл которых мне показался сразу очевидным.

О моем понимании смысла символов, я буду говорить дальше. Теперь хочу только объяснить, почему на мой взгляд символы так действуют на человека. Символ - это предмет или слово, вызывающие у нас определенный "условный рефлекс". Вы, конечно, знаете, дорогие братья, что такое "'условный рефлекс", это гениальное открытие академика Павлова. Но, позвольте мне дать вам исторический пример условного рефлекса. Я видел в Институте экспериментальной медицины собачку, которая выделяла желудочный сок, когда слышала определенную ноту на скрипке, и это потому, что помнила, что получает кусок мяса, когда она эту ноту слышит. И с каждым из нас бывает тоже самое, когда нам предстоит съесть вкусное блюдо. L'eau vient à la bouche, говорят французы. На самом деле: слюна начинает выделяться и это доказывает, что сложный процесс пищеварения начался. То же самое и рефлекс духовного порядка. Значение всех ритуальных слов и ритуальных жестов при открытии и закрытии наших работ суть символы, которые должны вызвать у нас условные рефлексы. Теперь, дорогие братья, я перейду к вопросу о самом смысле наших символов. Этот смысл по-моему неоспорим. Первый, второй, третий градус, а также остальные, до 33-го включительно, – это лестница символов, по которой масон должен подниматься, чтобы дойти до какого-то высокого духовного знания. Какое это знание? Каков путь совершенствования этого знания ? Теоретически, человек может совершенствоваться в трех планах: физическом, интеллектуальном и духовном. В физическом плане человек ( который существует на Земле уже много миллионов лет), по-видимому, за последние века больше не развивается, так что, по теории эволюции Дарвина, можно считать, что с точки зрения физической, человек достиг своего совершенства. В интеллектуальном плане, наоборот, человеческие успехи - потрясающие, особенно с начала 19-го века. Законы природы, о которых прежде не знали, стали известны человеку и он ими пользуется с большим искусством, подчиняя себе природу. Кто знает? Скоро можно будет после завтрака полететь на Луну пить чай и вернуться в Париж к обеду... Уже сейчас человек мог бы превратить атомной бомбой земной шар в пыль.

Но в духовном порядке человек развивается с невероятной, можно сказать - с позорной медленностью. Сколько понадобилось времени, чтобы руководители Католической Церкви отказались, с одной стороны, от инквизиции (основанной в 1215 году), и с другой - от торговли индульгенциями, когда за деньги представители Церкви отпускали людям даже самые тяжелые грехи. Дорогие братья, вы, конечно, знаете, как характеризовал Владимир Соловьев нехристианскую мораль, которую он называл готтентотской: "Когда я беру корову у соседа, это хорошо, когда сосед берет у меня корову – это плохо. "Готтентотская мораль" сменялась медленно христианской, говорящей: "Делай другому то, что ты хочешь, чтобы другие делали тебе".

После этого, быть может, длинного вступления, я скажу, о том, что мне лично дало масонство, и что я все глубже и глубже чувствовал и понимал. До вступления и масонство, мысль о духовном совершенствовании мне не приходила в голову. Я считал, что долг мой как врача был следить за наукой, чтобы давать моим больным максимум того, что медицина может сделать для них. И Символ этого открытого мною в масонстве долга (т.е. духовного повышения) был Великий Архитектор Вселенной, к совершенству которого мы должны стараться приблизиться.

Здесь я принужден сделать оговорку; вскоре после моего посвящения и масонство, это имя - Великий Архитектор Вселенной стало меня коробить, потому что Архитектор, Строитель, имеет дело с материей, а не с духом, "Великий Архитектор" стал для меня Великим Духом Вселенной.

По мере того, как я повышался по масонским градусам, Великий Строитель Вселенной все меньше и меньше становился символом и все больше и больше принимал характер живого существа. Этому чувству способствовал очень сильно тот факт, что во всей моей психологии, с годами, произошла большая перемена. Я никогда не был марксистом, но как-то полусознательно полагал, что люди руководствуются главным образом материальными интересами. Но под влиянием наших масонских собраний я стал убеждаться, что Дух руководит миром, и сегодня я вовсе убежден, что представление наше о событиях жизни и даже об окружающих нас предметах часто не соответствует объективной действительности, а существует постольку, насколько они нам кажутся.

Например, куб с шестью плоскостями одинаковых размеров нам кажется плоским квадратом или параллелепипедом, в зависимости от угла, под каким мы на него смотримТакже и смерть: для одних смерть - конец всего, а для других, может быть, новая прекрасная жизнь, и эта уверенность бывает так сильна, что с Рождества Христова, в каждом поколении, сотни тысяч мужчин и женщин отказываются от всего, что для большинства людей составляет смысл жизни, чтобы иметь после смерти эту райскую будущую жизнь.

Таким образом Великий Строитель Вселенной стал для меня как будто живым существом, которого, однако, я не мог себе представить в образе человека, но присутствие которого я как-то чувствовал в церкви во время службы.

После моей депортации - Бухенвальд, откуда я чудом вернулся в мае 1945 года, мое представление о Великом Строителе как-то усилилось. Я стал регулярно ходить в церковь и даже, в 1946 году, принял православие, потому что православное богослужение гораздо больше, чем все другие, давало мне чувствовать присутствие Великого Духа Вселенной.

Ближайшая для меня православная церковь была на рю Монтевидео. Сколько дорогих воспоминаний связаны с этой улицей… Каждое воскресение в церкви чувствовал я живое присутствие моего любимого ушедшего от меня Сережи... К этому прибавилось еще и то, что Сережа, когда ему исполнилось 14 лет, сделался глубоко верующим, под влиянием одного близкого ему друга, на три или четыре года старше его. Сережа говорил своей матери, которую обожал: "Мама, я был бы счастлив умереть, если бы моя смерть дала тебе настоящую веру в Бога".

На перемену моего отношения к Богу подействовало и решение моей невестки, француженки и католички, сделаться монахиней бенедектинкой, Mère Marie-Serge, когда была потеряна всякая надежда, что ее муж, мой сын, вернется с войны.

Есть ли противоречие между верой в Бога и масонством?

В продолжении двух веков масонство Великого Востока проповедовало, что Масонство и вера в Бога не совместимы. Всем известна в этом смысле роль Комба, который в молодости готовился быть священником и занимал впоследствии пост Председателя Совета Министров, Министра Народного Просвещения, Председателя Сената и т.д. Умер он в 1921 году. Вся деятельность его была направлена против Церкви, и во Франции, благодаря ему, укоренилось представление, что масон и "mangeur de curés", это одно и то же. Но история говорит другое: можно быть масоном и глубоко верующим человеком.

Пример – наши Декабристы. Будучи самыми настоящими масонами, - более великих масонов, кажется, никогда и не было, – они были в то же время и глубоко верующими людьми, христианами; вера не помешала им быть посвященными во французские ложи, когда после Ватерлоо они вместе с союзниками оккупировали Францию.

Декабристы были дворянами, некоторые из них носили громкие имена, известные всей России, почти все были гвардейскими офицерами, богатыми помещиками ив конце концов, наиболее привилегированными русскими людьми, для которых ослабление Царского режима, в первую очередь, уменьшило бы их привилегии.

Однако, мечтали они о Конституции для России, об уничтожении крепостного права, с раздачей при этом всем освобожденным крестьянам участков земли, достаточных для пристойной жизни.

Других таких самоотверженных революционеров не знала история. Во всяком случае, эти русские масоны совсем не похожи на таких французских революционеров, как François-Marie Arouet, горделиво переименовавшего себя в Monsieur de Voltaire.

Дорогие братья! Все, что сказано мною, основано на моем личном опыте. Я утверждаю, что нельзя быть настоящим масоном, если не верить в Бога, как в Высокое Духовное Начало, символом которого является Великий Строитель Вселенной. К достижению этого идеала каждый масон должен стремиться всеми своими силами.

Только при этом условии масон может достаточно подняться духовно, чтобы найти настоящую правду: в этом ведь и заключается цель нашего Ордена.

Как охарактеризовать духовное развитие, при котором масон может найти эту правду? Этот путь можно определить тремя положениями:

1) Не давать воли своим страстям.

2) Отказаться от "готтентотской морали", которую еще римляне определяли так: "Quod licet mini non licit tibi" (что мне дозволено, не дозволено тебе).

3) Делать другому то, что ты хотел бы, чтобы тебе делали другие.

Таким образом, я кончаю тем великим заветом, который внушил мне Пастор Вагнер, сделавший меня христианином. Моя масонская жизнь была раскрытием этого нравственного постулата.

Разрешите мне в заключение высказать одно пожелание:

Всей душой молю Великого Строителя Вселенной о том, чтобы хоть половина жителей земного шара устремилась к высоко духовному уровню, о котором пророчествует Масонство.

Тогда на земле установится мир и в заблудшем человечестве – братство народов.

А вскоре, чуть больше года спустя, Владимира Аитова не стало. Памятное слово о нем сказал М.Корнфельд, последний из могикан, поневоле ставший в шестидесятые годы едва ли не присяжным автором прощальных речей:

В начале октября, с глубокой грустью, мы простились с ушедшим на Восток Вечный, нашим дорогим братом Владимиром Давидовичем Аитовым, последним из оставшихся в живых основателей Русского масонства в Париже.

Я не стану подробно останавливаться на блестящем "послужном списке" брата Владимира Давидовича. Всем братьям не трудно отдать себе отчет в той огромной массе труда, энергии, упорных усилий и преданности нашему делу, которая была им затрачена, в течение более чем сорокалетнего пребывания на самых ответственных должностях в наших мастерских, – в тяжелых условиях эмигрантской жизни.

Но мне хотелось бы раскрыть в известной мере скобки и попытаться, хоть в немногих словах, объяснить (особливо молодым братьям, которые не были живыми свидетелями "героической эпохи" русского масонства в Париже), почему именно нам так дорога память дорогого брата Владимира Давидовича.

Я помню, - это было более 30-ти. лет тому назад, – тревожные дни, когда "Астрея" переживала свой первый внутренний кризис, проявившийся в весьма бурной предвыборной компании, когда предстояло избрать второй по счету офицерский состав.

В ложе обнаружилось несколько непримиримых течений и было ясно, что о единогласном избрании не могло быть речи. При сложившейся конъюнктуре ложе грозил раскол, - до того момента, когда была предложена кандидатура брата Аитова (не принимавшего никакого участия в предвыборной кампании).

Я хорошо помню единодушное избрание брата Аитова и ту резкую перемену климата в мастерской, которая произошла в тот момент, когда первый молоток оказался в его руках.

Все тучи сразу же рассеялись и в ложе воцарился мир и всеобщее благорасположение.

Я вспоминаю опять же день, если не ошибаюсь, второй инсталляции брата Владимира Давидовича, когда он, в своем вступительном слове, дал в легкой и шутливой форме, удивительно меткие характеристики своих ближайших сотрудников...

Как обидно, что у нас не сохранилось копии этого драгоценного документа из истории первых годов нашей ложи-матери "Астрея".

Я остановился на этих двух эпизодах потому, что в них, на мой взгляд, конкретно выявились характерные черты того эскизного портрета, который я пытаюсь набросать.

Брату Владимиру Давидовичу были абсолютно чужды мелочные побуждения, интрига, нетерпимость, двоедушие, хитреца... Его врожденная сердечность, доброта, всегдашняя готовность оказать братскую поддержку, естественно располагали к нему всех, с кем ему приходилось иметь личное общение.

Я уже не говорю о бесчисленных случаях, когда брат Аитов, как врач, бескорыстно оказывал всяческое медицинское содействие и помощь всем братьям, которые к нему обращались за советом.

Если мы ищем в Ордене Вольных Каменщиков известное отражение рыцарства, то не подлежит сомнению, что брат Владимир Давыдович явился живым воплощением тех качеств, которые мы обычно приписываем типу рыцаря, а именно: благородство, прямотаотвращение ко лжи и лицемерию, самоотверженное служение идеалу... Для брата Аитова, белое было всегда белым, а черное - черным...

Немудрено, что одно его присутствие создавало то ощущение морального комфорта, которое так редко можно испытывать, даже в масонском кругу, куда все мы, увы! почеловеческой слабости, приносим не мало обыденщины из профанского мира...

Во время войны и оккупации, на брата Владимира Давидовича обрушились страшные испытания. Помимо мужественно перенесенных физических страданий в немецком лагере Бухенвальде, он понес воистину непоправимую утрату в лице горячо любимого, геройски погибшего на фронте, сына... Но это неизбывное горе не сломило его воли и не выбило из его рук орудий вольных каменщиков.

До самого конца земного пути, брат Владимир Давидович Аитов оставался верен делу, которому себя посвятил.

Я уверен, что его светлый образ навсегда останется в сердцах всех русских вольных каменщиков, которым пришлось с ним работать в Париже.

Источник http://maturin.ru/category/obrazovanie

Комментарии

Добавить изображение