КУЭНКА

Длинная улица ведет к горной реке, я знаю это по карте. Остается терпеливо шагать по ее узкому тротуару. Лишенная растительности, с высокими тяжелыми дверьми домов, безразличными и нездорово громкими пыльными автобусами и машинами, она может показаться недоброжелательной, если не знать, что за каждыми дверьми еще одни двойные двери или ворота, и они ведут в светлый внутренний дворик, с птицами, деревьями и фонтаном, полный влаги и свежести. Это - Куэнка, колониальный город на юге Эквадора, зажатая в ракушке Анд жемчужина, небольшая и неблестящая, ее можно не заметить, если пролететь над ней на самолете или быстро проехать на машине.

Кроме стен и дверей домов, по дороге попадаются витрины магазинов и мастерских, одни из самых нарядных – высокие окна гробовых мастерских, за двадцать минут хотьбы я миновала уже три, с большим выбором выставленного товара - полированных, разных оттенков темного дерева, c тонкой отделкой и попроще. Куэнка – католический город, и люди после смерти не уходят навсегда от оставшихся ходить по эту строну улицы. Удивляет только, где находится столько покупателей – за неделю в городе я не встретила ни одних похорон.

Улица оканчивается двухпролетной каменной лестницей. Старинные деревья прячут ее от высших глаз. С этой лестницы начинается сочная свежесть реки, сквозь густую зелень можно увидеть спешащие куда-то ее серые холодные воды, кажется, расплавленные из того же камня, который пошел на лестницу, и услышать их монотонный бесполезный спор. Я не спешу спускаться.

В последующие дни мы с детьми многократно проходили этот путь, спускались по лестнице и останавливались на левом холмистом берегу по набережной правого ровного берега проходит автострада, но машин не слышно за шумом вод. По дороге мы всегда покупали футбольный мяч, на нашем пути обязательно попадался уличный торговец со связкой таких мячей. После первого же потерянного мяча мы знали о судьбе последующих, но что-то тянуло детей играть именно на этом покатом зеленом берегу, и всякий раз они предполагали, что будут делать это аккуратно, или, по крайней мере, скатившись вниз, мяч застрянет в прибрежных кустах. Но мяч неизбежно уносило быстрым течением, и мы возвращались домой.

Назад мы шли другой дорогой, через центральную соборную площадь, точнее, не площадь, а парк или сад, с извилистыми аллеями из светлого гранита и необычайно красивой низкой чугунной решеткой, останавливались, ели мороженое и наблюдали пеструю спокойную толпу у собора. В городе живет много иностранцев, американцев и европейцев, их дети обычно ходят в интернациональные школы, в Куэнке есть несколько таких школ с преподаванием на разных языках, но на улице они смешиваются со старожилами - потомками колонизаторов и местными индейцами каньяри, которые кроме низкого роста отличаются нарядной одеждой – большинство из них живет в пригородах, работая на своей земле, и поездка в город для них праздник.

В Куэнке несколько соборов, и их звон ясно слышен в каждом ее уголке, - ближние горы хорошо отражают звук. Не знаю про другие, но этот собор всегда открыт и полон людей.

Зачем я туда захожу, почему покупаю свечу у входа и, не задумываясь, ставлю в залитое воском корыто, к многочисленным другим, новым, половинкам, и догорающим расплавленным кляксам? Ответ прост: мне нравится этот город, такой человечный в своем несовершенстве, и я хочу стать его частью, хотя бы на время.

Странно, но ни в городе, ни на ступеньках собора, ни внутри его гостеприимной прохлады, я не думаю о Боге. Как мы не задумываемся над тем, что моментально и присутствует с нами ежеминутно.

Так люди здесь, по-моему, не задумываются о счастье, может быть, для этого им не хватает свободы, в отличие от меня, у них нет времени посидеть у реки или поиграть в мяч на крутом берегу. Они ходят на работу и по делам, в гости и в церковь, ощущая последовательность и приемственность как некое позитивное начало, что-то хорошее и правильное. Ощущение самой реальности факта существования чего-то главного.

У меня здесь время есть, и хочется подумать у реки. Нет, не для того я здесь, чтобы подтолкнуть разум пройтись по камням - порогам самоклассификации. Но только чтобы расширить опыт, многократно повторив его.

Возможно, местные жители так спокойны оттого, что в их жизни нет

 избытка. В духовной жизни избыток – отступление от простоты. Когда становится невозможным осознать каждый свой поступок, и человека “несет” его поведение, а мысль скачет вослед как привязанная сзади консервная банка, цинично гремя по дороге. Тогда нет места и времени религиозной мысли. Или – потому и несет, что зерна этой мысли были истоптаны другими бодрыми измышлениями изначально?

Досада от быстро исчезающего из вида мяча – дети еще бегут вдоль берега в надежде достать его у какой-нибудь каменной преграды, но воды реки всегда сильнее, я это знаю – возвращают мне странное ощущение, что зло покинуло это место - избранное или забытое? Я даже не имею ввиду намеренное зло, то, что мы обычно подразумеваем под этим словом, но несчастья, неудачи, болезни, волнения. Я знаю, что это неправда, и поэтому задумываюсь об истоке такого чувства.

Философия теизма, всегда с трудом и нежеланием смотрела на возможность Бога быть чем-то меньшим, чем единым и все-включающим. Иными словами, она все время тяготела к тому, чтобы считать весь мир единицей абсолютного факта, что возможно только в случае монизма и пантеизма. Бог в такой системе есть основа всего, в том числе и зла. И это трудно совместить с Богом как абсолютным добром. В то же время, нас окружает “практический теизм”, мировоззрение большой части верующих людей, которые тяготеют к плюрализму (если не к политеизму). Они вполне удовлетворены, что в мире работает несколько главных принципов, подчиненных одному божественному началу. В этом случае Бог не несет ответственности за любое существующее зло, когда-то, в конце концов, зло будет побеждено.

Вилльям Джеймс находил истоки такого плюралистического видения в христианском либерализме. Установившись с середины 19 века, это умонастроение игнорировало или даже отрицало вечное наказание и настаивало на достоинстве, не на ничтожестве человека. Классическая христианская теология обращалась к поверхностной природе человека – первичным ощущениям, инстинктам, эгоизму, сомнениям. Такой аргумент как страх оказался в ней очень убедительным. По словам Джеймса, страх имел свое место в эволюционном процессе, во время становления религии, но в итоге мысль-о-(и –со-) страхом (fearthought) есть ничто иное, как самоубеждение в приниженности, самопринижение.

Разве добро не есть основа жизни любого рационального существа? Тогда зло это болезнь, и само волнение об этой болезни уже есть ее признак.

Возможно, что Джеймс прав, массовым на Западе такое мировоззрение стало не так давно, но разве оно не аналогично взглядам Спинозы, “здравомыслию сердца” - “знания зла для больных, ущербных умов, годятся только для рабов”? И не находим ли мы его истоки у древних греков, в их счастливом единении с природой и минимизацией зла? Как часто греки дают нам идеальный пример! Да, началось все со здравомыслия, точнее, это была не столько мысль, сколько радостное восприятие окружающего мира, счастливого существования. Но потом – мысль неизбежно возвращалась к смерти, боли, страданиям. Получается, что, чем больше рефлектирует мысль, тем пессимистичнее становится человек. Основа счастья – в способности забывать.

Я смотрю в спину отцветающему тюльпану. Случайный, непонятно как выросший здесь цветок отвернулся от меня, низко склонившись к реке. Он раскрылся ей широко и трогательно – еще несколько дней и его бледно-желтые лепестки опадут, и ветер наверняка отнесет их в воду. Если бы я только могла сделать что-то, пусть самое простое, так же совершенно, как он изгибает свой стебель... но нет, мы чудовища, многоликие и отвратительные, запутавшиеся в сплетенной нами же сети.

Может быть, этот город так непоколебим в своем спокойствии, потому что католицизм освобождает эмоциональную память от груза? У католиков даже нет Греха, но есть грехи, с которыми можно успешно разобраться поодиночке и начать новый день с чистого листа. Похоже ли это на духовное “здравомыслие”, которое пришло к нам с противоположной стороны протестантизма, от мрачных пессимистов? Именно им следовало бы полагать здравомыслие мелким и слепым, но оказалось напротив. Конечно, для отдельных представителей группы это крайности, но для большинства – обобщенные характеристики, не с точки зрения стороннего наблюдателя, но представителя противоположной стороны : “мрачномыслие” есть признак слабости и болезни, фабрика страхов, копошение в темных крысиных норах вместо того, чтобы выйти на свет. Более того, начнись сейчас новый виток религиозной нетерпимости, сожжения, резня, инквизиция, вряд ли такое нашло бы поддержку среди религиозных оптимистов.

Я не хочу, чтобы слово “здравомыслие” придавало больше рационального смысла одной из групп. В обоих случаях веры рациональное понимание равноценно и является ключевым. Я бы никогда и не заговорила о Боге (никакой известный мне физический прибор не укажет на уровень божественности, даже в один коммик или глинку), если бы совершенно реально не ощущала его присутствие. Никакой пророк не донесет послание, если сказанное им не звучит реально в ушах последователей. Он бросает камень в переохлажденную воду, но ни камень, ни он сам не являются причиной неожиданного превращения всего озера в лед. Оно обледенело бы и без него, пусть позже и постепенно. И какой чистый разум в состоянии родить страх? Только непосредственное, реальное восприятие, ощущение стынущей крови и остановившегося на мгновение сердца.

Не влияя и не направляя, религия никак не исключает более узкого, философского процесса отрезвления от первичной интоксикации жизни. У стоиков и эпикурейцев эти процессы проходили по-разному, и стоит о них напомнить. Первые считали единственным истинным достоянием – свободное владение собственной душой, вторые – стремились не к счастью (ибо оно оказывается в итоге связанным с болью и страданием), но старались избежать несчастья, не ожидать многого, скользить по поверхности жизни, и, главное, не волноваться.

Если проводить грубые параллели, то получается, что эпикурейцы выросли в католиков, а стоики в протестантов. Но именно здесь, в Куэнке, видишь всю бессмысленность подобных параллелей. Прежде всего потому, что “религиозное здравомыслие”, оптимизм, несомненно “работающий” в духовной сфере человеческой деятельности (США – первый тому пример, здоровая страна счастливо улыбающихся, правильных и трудолюбивых людей - и не только сейчас, если сомневаетесь в истинной религиозности сегодняшнего населения, но и столетие назад) не выдерживает философской критики. Он отвергает страдание как истинную жизненную реальность и не позволяет человеку, таким образом, принять жизнь целиком, как она есть.

Мне иногда хочется думать, что все наши уплывшие футбольные мячи причалили к берегу у какой-нибудь местной школы, и ребятишки ежедневно гоняют их по назначению. Разумеется, я в это не верю, и потому так не думаю. Знаю, что скорее всего они наткнутся на острый камень или корягу, сдуются и уйдут на дно. Возможно, одному из них повезет, его выловит какой-нибудь мальчишка, высушит и снова продаст на улице. Но все-таки интересно, как далеко проплывет самый стойкий мяч.

Неужели до самого Тихого океана?