ЕВРЕИ И НОВОЕ ВРЕМЯ

14-04-2004

[Реквием российскому редактору]

- продолжение (III) - - продолжение (II) - - начало (I) -

“Я ценю труд, вложенный в написание отрицательных рецензий”.

В. П. Лебедев

III. Глазами немузыканта

С самого начала Л. Ботстайн предупреждает читателя {1}: “Тема данной книги… требует особой методологической строгости и самокритичного, отстранённого подхода к исследуемому материалу” [15] . Что ж, и “методологическая строгость”, и “самокритичность”, и “отстранённый подход” — всё это будет. Вот, навскидку, несколько десятков примеров.

Начнём с того, что автор книги совершенно не следит за ходом своей мысли, — отчего последующее предложение у него частенько противоречит предыдущему {2}: “…мечта ассимилировавшегося еврея… — жить в новой европейской стране как настоящий европеец37. Именно глубинная связь сионизма с новым антисемитизмом… позволяет понять, почему Херцль ещё мог верить в возможность расцвета современной еврейской нации в Уганде” [77]. Наши поздравления Л. Ботстайну от имени Географического общества: полкý “новых европейских стран прибыло!

Но особенно неприятно наблюдать, как собственные заблуждения автор выдаёт за объективную реальность. Это может касаться такой, например, мелочи {3}: “Если использовать понятие консерватизм в его узком значении, т. е. как следование рациональной целесообразности в повседневной жизни, то с этой точки зрения польский еврей был действительно консерватором” [407]. Отнюдь нет: понятие консерватизм нельзя использовать даже в таком узком значении — просто потому, что оно неверно! Основа консерватизма в социальной и культурной жизни — это опора вовсе не на рациональную целесообразность”, а на традицию и преемственность пусть они трижды иррациональны и нецелесообразны. И с этой точки зрения всякие рассуждения о том, были ли польские евреи консерваторами, представляются неуместными: среди них были всякие самые разные. Точно так же, как и среди польских неевреев, — точно так же, как и среди любого вообще народа…

Хуже — когда автор касается моментов остро спекулятивных {4.1}: “…именно в эти годы <(1918–1933)> сформировались те предпосылки, которые определили дальнейшее развитие событий, ставших последней главой в истории европейских евреев, истории, которая завершится уничтожением евреев и Холокостом” [417]. “Эсхатологический пафос” автора понятен, однако ложен: Холокост, к счастью, не стал “последней главой в истории европейских евреев”; более того, косвенным образом именно он способствовал возникновению государства Израиль — на что сам же Л. Ботстайн косвенно намекает на странице 77 (см. выше) 38.

Ещё хуже — когда автора начинает “заносить” {4.2}: История не знает других таких примеров последовательной реализации фантастической идеи уничтожения части человечества, как Холокост [445]. Ниже Л. Ботстайн, между прочим, вспоминает {4.3}: О том, насколько размытыми стали все критерии, можно судить хотя бы по той знаменитой исторической дискуссии, в ходе которой историки пытались выяснить, был ли Холокост на самом деле “уникальным историческим явлением или нет” [447], — однако ни одной ссылки на материалы этой “знаменитой”(!) дискуссии он почему-то не приводит Да и какая тут, прости господи, может быть дискуссия? Задав простой вопрос происходили ли массовые уничтожения людей по этническому признаку ранее середины ХХ века? — любому образованному человеку, не обязательно историку-профессионалу, мы услышим один-единственный возможный ответ: не только происходили, но это вообще процесс перманентный, который за всю историю человечества не прекращался никогда и, увы, длится (локально-очагово) до сих пор. Да и как могло быть иначе? Как вообще можно говорить об “исторической уникальности массового уничтожения какого-то одного народа по сравнению с другими (если в человеке есть хотя бы искра нравственности)?

Кстати, в начале своей книги Л. Ботстайн почему-то пишет об этой “дискуссии” вовсе не так категорично {5}: Знаменитая “дискуссия историков”, развернувшаяся в Германии в 1986 г., показала, насколько трудно историку, занимающемуся данной темой, не впасть в “историзацию”” [12]. Отсутствие категоричности здесь даже переходит в намеренную “туманность”: во-первых, автор так и не говорит, о какой именно “дискуссии историков” идёт речь (уповая, опять же, на её якобы “знаменитость”); во-вторых, он никак не объясняет термин “историзация” (равно как и не объясняет, зачем он взял его в кавычки). За справкой пришлось обратиться к томскому историку О. В. Хазанову , одному из авторов альманаха “Лебедь” :

{5.1} “В русской исторической науке сложились следующие толкования этого термина: с одной стороны, как рассмотрение некоего явления в развитии — в противовес его статичному, целостному, “феноменологическому” рассмотрению; с другой стороны, как рассмотрение некоего явления в контексте той эпохи, в рамках которой оно существовало, — в противовес так называемому “модернизированному рассмотрению этого явления (т. е. как если бы оно существовало сегодня). Что касается немецкой исторической науки, то, возможно, под историзацией Л. Ботстайн подразумевает то же, что К. Поппер — под историцизмом, т. е. совсем не то, что имеем в виду мы. Поппер считает “историцизм” таким подходом к исторической науке, согласно которому39: (1) её цель — предвидение; (2) она выявляет законы развития общества, которые могут быть экстраполированы на все без исключения эпохи; (3) она тесно увязана с идеологией, поскольку, открывая законы развития общества, на основании которых можно предвидеть будущее, история даёт в руки политиков конкретные механизмы управления обществом (например, марксизм)”40.

Таким образом {5.2} : если, паче чаяния, Леон Ботстайн знаком с исторической традицией в русской науке, то ни первый, ни второй аспект рассмотрения его “историцизма” не только никак не компрометировал бы историка, мыслящего в этом русле, но и, наоборот, представил бы его позицию в свете наиболее выгодном — а значит, непонятно, на каком основании этот историк должен был бы такой “историзации” опасаться. Если же Леон Ботстайн ориентировался на историческую традицию в немецкой науке (и, скорее всего, это так, поскольку К. Попперу в его книге посвящены стр. 216–221), то и тогда непонятно, почему историку следовало бы избегать как выявления общих законов развития общества, так и их экстраполяции на все исторические эпохи, — тем более если бы это делалось в целях некоего научного предвидения. Единственное объяснение, почему, по мнению Л. Ботстайна, такой “историзации” следовало бы избегать, кроется в указанной её связи с идеологией — но и такое опасение тоже сомнительно, ибо идеология плоха ведь не сама по себе, а только лишь как инструмент интеллектуального (и вообще всякого) насилия над человеком и обществом… Итак, даже после исчерпывающего комментария О. В. Хазанова пассаж Л. Ботстайна об “историзации и об опасности для историка “в неё впасть” в целом остаётся за рамками внятного читательского понимания…

В иных случаях автор умудряется говорить такие глупости, которых не только профессионал, но и просто грамотный человек должен был бы остро стесняться. Вот несколько примеров. {6} …еврей перестаёт быть периферийной фигурой общества (торговцем, мыслителем, музыкантом-исполнителем и т. д.) [428]. {6.1} Нет никакого смысла писать подобные фразы, не объяснив, во-первых, чтó подразумевается под периферией общества, и во-вторых, ктó эту периферийность оценивает. Можно согласиться с тем, что для прослойки интеллектуалов “периферийной” фигурой окажется торговец, а для торговцев — музыкант или мыслитель, — правда, непонятно, как тогда можно всех троих объединять в единую “периферийную категорию. Но как можно согласиться с тем, что торговец — “периферийная” фигура эпохи Нового времени, если лейтмотив этой самой эпохи — расцвет торговли и, тем самым, окончательное торжество капитализма?! С другой стороны {6.2} : как можно согласиться с тем, что музыкант (да хотя бы тот же Вагнер, которому в книге суммарно посвящено 62 страницы!) мог быть периферийной фигурой, когда каждая его премьера сопровождалась аншлагом, а открытие театра в Байрёйте стало национальным триумфом? И это ведь касалось не только Вагнера, а буквально всех музыкантов его поколения и его уровня!..

{7} “Более или менее благополучно… обстоит дело в Америке, где евреи входят в белую расу и не являются “особым случаем”…” [430]. Любопытно было бы узнать у автора книги, претендующей на уровень научного исследования: где же это евреи не входят в белую расу и являются поэтому “особым случаем”? Северо-Восточная Африка сюда не подходит: там евреи действительно не входят в белую расу — но именно поэтому они и не являются особым случаем”. (И что вообще автор хочет этим сказать?..)

Дальше — хуже {8}: “Нацисты были весьма культурными и образованными людьми” [442] . Ничего себе! И это при той широко известной позиции в отношении образования, которую занимал фюрер? [{8.1} “Нельзя забивать мозги научными знаниями — это крах для моей молодёжи! <…> Единственная цель женского образования должна рассматриваться с точки зрения будущего материнства! <…> Конечная цель образования — сформировать граждан, сознающих славу страны и охваченных фанатичной преданностью национальной идее!..”41] Неужто Л. Ботстайну неизвестно, что Гёббельс был единственным(!) нацистским лидером с высшим (университетским) образованием?.. Одно из двух: либо наш автор искренне заблуждается сам, либо сознательно вводит в заблуждение читателя. Если вводит в заблуждение — то зачем? Что может дать подобная подтасовка его общей концепции (которая, к тому же, вс равно так нигде и не сформулирована)? Если же автор заблуждается сам тогда какой смысл писать книгу по проблеме, которой он не владеет?..

В заключение этого ряда глупостей приведу следующую цитату {9}: “…примитивные представления о сексуальном акте допускают, что мужчина может мочиться непосредственно в женщину. Только на более высокой ступени развития приходит понимание того, что невозможно одновременно совершать половой акт и мочиться [365]. Признаться, это своего рода шедевр, от комментирования которого я лучше воздержусь! (Особенно замечательно пикантное авторское “пояснение о “более высокой ступени развития”: невозможно одновременно … О, да: на понимание этой невозможности люди в своё время явно затратили немало сил!..)

Л. Ботстайн часто вообще не в ладах с самой элементарной логикой {10}: “Антисемитизм этих <восточноевропейских> народов не имел непосредственной связи с нацизмом, ибо он обусловливался историческими причинами” [416] . По логике, это высказывание должно означать, что в тех странах, где родился нацизм, никаких исторических причин, обусловивших антисемитизм, не было. Это, однако, полностью противоречит всей европейской истории и дальнейшие комментарии здесь просто бессмысленны.

Или — вот {11}: “В 1920-е гг. никто не задумывался над тем, как соотносятся между собою либерализм и фашизм, между которыми как будто бы не имелось существенных различий. И в самом деле, национализм ведь не был восточной деспотией, он был результатом, продолжением современного западного бюрократического развития экономики и политики, которая к тому же воспитывала всеобщую безответственность или, точнее, ощущение отсутствия ответственности [443].

{11.1} Прежде всего хотелось бы понять смысл высказывания, выделенного курсивом: уж очень оно звучит вызывающе. Конечно, есть в обществе определённый политический спектр, представители которого действительно не находят существенных различий между либерализмом и фашизмом. Однако, во-первых, Л. Ботстайн в своей книге пытается остро полемизировать именно с представителями этого политического спектра, а во-вторых (что гораздо важнее!), сами нацисты всегда категорически настаивали на том, что либерализм — смертельный враг фашизма. И именно в 1920-е годы не задумываться над этим было невозможно — как раз потому, что это совершенно не скрывалось. {11.2} Автор путает целенаправленную политику и латентное состояние общества: наличие или отсутствие национализма никак не связано с демократией или деспотией. И демократическое, и тоталитарное общество с равной вероятностью может взять как националистический, так и космополитический курс развития в зависимости от конкретных политико-экономических обстоятельств; причём касается это любой исторической эпохи. {11.3} Национализм никоим образом и ни в коей мере не был ни результатом, ни продолжением “современного западного бюрократического развития экономики и политики”. Национализм явился закономерным результатом исторического развития всей западной культуры от Пунических войн до Великих географических открытий : без понимания этого важнейшего обстоятельства автору не следовало бы браться за книгу о Новом времени! И, кстати говоря {11.4} , именно современное западное бюрократическое развитие экономики и политики отучало от всеобщей безответственности, а не воспитывало её. Яркий контрпример — история России и состояние её общества фактически в любую историческую эпоху…

Теперь рассмотрим серию некоторых высказываний Л. Ботстайна о языке и критике языка. В самом начале своей книги он ставит такой вопрос {12}: “Какова связь между современным языковым употреблением, бюрократией, популярной культурой, повседневной жизнью, материальным прогрессом и личным… поведением?” [17] В ответ остаётся лишь пожать плечами: с одной стороны, на таком глобально-общем уровне любые связи можно найти между всем чем угодно; но с другой стороны, именно потому, что этот уровень столь заоблачно глобален и общ, стоит ли подобные связи искать в принципе? Не будет ли поиск таких связей откровенно спекулятивным занятием?..

{13} “…трудно обойти молчанием ту роль, которую сыграл язык в истории нацизма. И не только потому, что нацисты сформировали новые понятия… и пустили в обиход… целый набор упрощённых идей и расхожих штампов, но и потому, что они пользовались рационалистическим языком, …который, на первый взгляд, создавал впечатление научной точности и глубокого понимания существа дела. Нацисты довели до совершенства искусство политической риторики, …превратив <его> в своеобразный тайный язык, одинаково понятный как власть предержащим, так и простым гражданам… [101]. {13.1} Здесь мы отчётливо видим, как автор подгоняет реальность под свою концепцию (притом сомнительную). Язык и нацизм — понятия настолько несопоставимые по своему культурному содержанию, что любое их сравнение абсурдно. Язык столь фундаментален, что может играть основополагающую роль вообще во всём что угодно, — почему же здесь нужно выделять именно нацизм? То что автор пишет о нацизме причина явно недостаточная. {13.2} “Язык сыграл заметную роль в истории нацизма, потому что нацисты сформировали новые понятия ”: где автор находит здесь логическую связь? Тогда уж надо было бы говорить о противоположном явлении: не язык сыграл роль в истории нацизма, а нацизм сыграл роль в истории языка. И потом {13.3} : если автор сам признаёт, что этот “своеобразный” язык был “тайным”, то каким образом он мог быть “одинаково понятен” и властям, и простым гражданам? От кого тогда тайна? И в чём она состоит?.. (Тем более — если и те и другие вполне отдавали себе отчёт в том, насколько ему можно верить и как следует его толковать” [101]!..)

Между прочим, когда Л. Ботстайн говорит о том, что {14.1} “…нацисты использовали язык как средство, позволяющее полностью изменить значение и смысл простых истин” [101], он тоже ошибается, поскольку это невозможно чисто технически: любое значение и любой смысл вообще мы способны воспринять только через язык (имея в виду язык вообще, не обязательно вербальный). Если же автор имеет в виду, что нацисты в своей пропаганде одни термины и понятия сознательно подменяли другими, тогда почему бы ему не выразить данную мысль именно этими простыми словами, не впадая в ложную многозначительность?

Точно так же ошибается автор книги и здесь {14.2}: При помощи языка нацисты представляли политику уничтожения как нечто рациональное и легитимное… Манипуляции, производимые с языком в целях внедрения определённых понятий и затушёвывания реальных фактов, позволяют показать, как язык может использоваться в качестве инструмента уничтожения… [102–103]. А с помощью чего же ещё, кроме языка, можно представить любую политику вообще — в том числе и политику уничтожения? И потом: при чём здесь вообще язык, если то, о чём пишет автор книги, является исключительно вопросом нацистской пропаганды? Ведь это колоссальная подмена понятий тем более когда речь идёт об “инструменте уничтожения”!..

Вообще, когда автор говорит {14.3}: …нацисты использовали язык для того, чтобы заявить о своих намерениях…” [102], он тем самым провоцирует немедленный вопрос: а что же ещё, кроме языка, можно использовать для этой цели? Каким ещё способом можно заявить о своих намерениях?! {14.4} “Используя специфический набор языковых средств, <газета> “Völkischer Beobachter” проводит разграничение между рациональным и иррациональным антисемитизмом. Это, в свою очередь, давало возможность развить не только идею превосходства, поддерживаемого соответствующими законами, но и представление о легальности вполне определённой конституционной системы, оправдывающей эксплуатацию и уничтожение некоторой части населения” [102]. Тот же самый вопрос: набор каких иных, не языковых, средств можно для этого использовать? Что же касается выделенной фразы, то она способна вызвать у читателя подлинное недоумение: каким образом конституционная система (любая) может вообще быть нелегальной?!..

{14.5} “Представление о языке как о носителе истины, как о средстве логики и познания, имеет глубокое историческое обоснование. Подобный взгляд на язык позволяет увидеть в нём некий этический потенциал” [103]. Во-первых: что же это за представление — и чьё оно? В чём состоит его историческое обоснование? Во-вторых: какого рода связь автор книги усматривает между логичностью и этичностью? Понятно, что этичное может быть логичным, а логичное этичным, — но какое отношение это имеет к языку? Разумеется, язык логичен (правда, в весьма ограниченных пределах) — но в чём конкретно состоит его нравственная составляющая? Языки есть и у животных, но говорить об их нравственности в науке как-то не принято — если, конечно, не считать поговорку “ворон ворону глаз не выклюет” примером одновременно зооэтики и зоосемиотики

{14.6} “Если язык… может быть средством передачи объективной истины, то… он… в состоянии обеспечить надёжную коммуникацию между людьми. Так философски осмыслялась и подавалась основная идея Просвещения относительно еврейского вопроса [103–104]. Сообщение о том, что язык способен не только передавать истину, но и обеспечивать надёжную коммуникацию между людьми, обладает, конечно, непреходящей информативной и научной ценностью! Но какого же рода связь автор книги усматривает между объективизмом языка и философским осмыслением еврейского вопроса в эпоху Просвещения?.. (Ни одного пояснения по этому поводу в книге Л. Ботстайна, разумеется, нет.)

{14.7} “Использование языка в политических целях, как это делал уже Макиавелли…, манипулирование языком, ставшее обыденным явлением на протяжении XIX в., не нашло, однако, никакого философского обоснования, способного выдвинуть убедительные аргументы, опровергающие представление об универсальном характере языка” [104]. Что автор хочет сказать? Ведь снова совершенно очевидно, что речь идёт не о языке, а о пропаганде, — и тогда что мешает Л. Ботстайну произнести именно это слово? Так же очевидно и то, что пропаганда — ровесница политической жизни человечества: она известна за десятки веков до Макиавелли. Наконец: зачем пропаганде “философское обоснование”, если у неё всегда есть обоснование политическое?.. (Неужели можно поверить в то, что Л. Ботстайн настолько наивен, чтобы этого не понимать?..)

{15} “Хайдеггер видит в языке доказательство существования неязыковой связи между человеком и природой” [449]. Иными словами, Леон Ботстайн пытается приписать Мартину Хайдеггеру совершенно абсурдное высказывание. Для того чтобы в этом разобраться, нам придётся прочесть подлинный (весьма непростой!) текст немецкого философа {15.1}: Именование, о-значая сущее, впервые на-значает его к бытию. <…> Речь… искони выговаривала себя, а в выговоренном исконно уже заключаются уразумение и истолкование. Эта истолкованность, как и язык, не только лишь наличествует, но само бытие её сообразно здесь-бытию (Da-Sein). Её ответственности в первую очередь препоручается здесь-бытие, она управляет возможностями усреднённого понимания… <…> То, что доступно членораздельному выражению <и лежит в основе> истолкования <и высказывания>, а ещё изначальнее — в речи, мы назвали смыслом. <…> Речь есть членораздельное выражение понятности. Она есть язык. Язык как выговоренность хранит в себе истолкованность уразумения здесь-бытия. <…> …язык впервые приводит <сущее> в просторы разверстого как именно <это> сущее. Где не бытийствует язык — как не бытийствует он в бытии камня, растения и животного, — там нет разверстого зияния < ни> сущего, <… ни> не-сущего, <… ни> пустоты…”42 . Таким образом, совершенно ясно {15.1.1} : Хайдеггер вовсе не в языке видит “доказательство существования неязыковой связи между человеком и природой” (чего никак не может быть в принципе!), но, разумеется, видит связь между языком и “ здесь- бытием”. Поэтому природа и бытие, по Хайдеггеру, вовсе не одно и то же , что вполне доказывает выделенная мною фраза.

Гораздо проще высказался об этом исследователь Хайдеггера и комментатор его герменевтики А. В. Михайлов в своей работе Философия Мартина Хайдеггера и искусство” {15.1.2}: Получается, что бытие “как таковое”, действительность как таковая” не дают покоя мыслителю. Но в поисках этой “самой” действительности он доходит до границ языка; язык не даёт этого “изначального” истолкования действительности — ни как язык “замкнутый” в систему терминов <и> понятий, ни как язык “открытый” в свободном диалоге. Но это, в общем, и значит не что иное, как именно “банальность”: действительность<,> или бытие, как бы ни было оно сопряжено со своим сознанием, “скрывается за языком и как таковое не может войти в язык. Но язык тогда, по крайней мере практически, по-прежнему оказывается той стеной, в которую упирается мысль философа. Мысль умолкает, поскольку есть действительность, которая предшествует языку”43 . Итак, Хайдеггер явно рассуждает о бытии, а не о природе!.. Тем более странно звучит резюме Л. Ботстайна {15.2}: “Если встать на позицию Хайдеггера, то все еврейские надежды и чаяния, которые они связывали с просвещением, были ничем иным44, как пустой абстракцией людей, не имеющих корней” [449]. Почему это так? Из чего следует этот более чем тенденциозный вывод? Какое отношение имеет он ко взглядам Хайдеггера? При чём вообще здесь “еврейские надежды и чаяния”?.. Все эти вопросы автор книги оставляет без ответа: то ли ответ ему не интересен — то ли он его попросту не знает…

Итак, мы выяснили: в языкознанье Леон Ботстайн “знает толк”. Но, кроме того, он ещё и, оказывается, крупный “расовед” {15.3}: …культурные ценности оказались бессильны перед расистским мышлением с его культом национального начала” [400]. Кропотливая работа по отделению насекомых от фарша уже была проделана и нехорошо их снова туда тайком подкладывать: в расистском мышлении культом может быть только расистское начало . Резня тутси и хуту — это не расизм; линчевание негров в США — это не национализм. Человеку, который этого не понимает, наверное, вряд ли вообще стоило бы затрагивать в своей книге подобные вопросы. Вместо этого, Леон Ботстайн даже пытается взять в союзники Йозефа Рота, который, по мнению первого {15.4}, “полагал…, что отсутствие корней в той или иной нации или расе не только странно, но и противоестественно” [400]. Прежде чем спорить или соглашаться с Й. Ротом, следовало бы спросить: о каких, собственно, “корнях здесь идёт речь? Конкретной цитаты из текста Рота автор не даёт, и сам тоже ничего не объясняет — что, действительно, “не только странно, но и противоестественно” (для объективного исследования)…

Несколько страниц Л. Ботстайн также посвящает книге Виктора Цукеркандля “Мировое сообщество евреев”45 . На этих нескольких страницах написано столько слов, что “продраться” через их общий смысл становится невозможной задачей. Судите сами {16.1}: …Цукеркандль ищет новый утопический синтез. <…> Евреи, считал он, должны обернуть в свою пользу то обстоятельство, что они рассеяны по всему свету. Они должны солидаризироваться, объединиться, но не за счёт религии или политики, а за счёт “единства всего совокупного сообщества, принцип рода как основа, представительность как основная черта, убеждённость — как творческий акт <…,> рассредоточенность в мире — как сила”. Еврей должен со своими сородичами заново написать Библию как “человеческую книгу и тем самым дать образцы человечности антигуманному веку” [438]. Интересно: кто-нибудь, кроме автора, хоть что-нибудь здесь понимает?.. (В особенности это касается выделенной фразы…)

Дальше — интереснее{16.2}: Цукеркандль тем самым перечёркивает ассимиляцию, он предлагает новый еврейско-европейский синтез, который он пытается увязать с традицией, и такое устройство общества, которое не укладывается ни в какие практические рамки и выходит за все мыслимые исторические возможности [438]. “Еврейско-европейский синтез” существует de facto ровно столько, сколько евреи живут в Европе. В частности, любые смешанные браки между евреями и неевреями — это уже синтез, хотя к такого рода синтезу можно отнести далеко не только одно это. Однако для Цукеркандля (в интерпретации Л. Ботстайна) каждодневная этническая реальность Европы почему-то не только “ не укладывается ни в какие практические рамки”, но и “ выходит за все мыслимые исторические возможности”!..

Впрочем — допустим: каждый человек имеет право заблуждаться, даже если он порождает при этом целые поколения своих почитателей (так же заблуждающихся). Мы же пока запомним следующее: Цукеркандль — противник еврейской ассимиляции. Читаем дальше {16.3}: Книга Цукеркандля производит грустное и даже в каком-то смысле тяжёлое впечатление, потому что в ней приведены все самые веские, самые убедительные аргументы, доказывающие положительное значение еврейской ассимиляции и её необыкновенную “привлекательность для евреев. Эти аргументы очень ясные и понятные, они не обременены никакими сложными философскими построениями” [438]. Теперь Цукеркандль, наоборот, — сторонник еврейской ассимиляции, в которой он видит не только “положительное значение”, но и “необыкновенную “привлекательность””. Причём все эти аргументы для него очень ясны и понятны — никакой философии. Непонятно только, ктó взял в кавычки слово привлекательность: Цукеркандль или Ботстайн? Никакого пояснения в книге не дано — а хотелось бы (для ясности разграничения позиций)!..

Читаем, однако, дальше {16.4}: Еврей-критик должен исчезнуть как тип, еврейский дух должен трансформироваться в конструктивное начало, действенное в пределах группы. Евреи должны стать “столпами”, стержнем нового центра Цукеркандль пишет, что историческая задача, стоящая теперь, после 1933 г., перед евреями, которые должны сформировать новое “еврейство”, сопоставима с теми возможностями, которые открылись миру, когда на исторической сцене появился Наполеон или Лютер” [438–439]. Да уж, яснее ясного! Теперь Цукеркандль выступает не просто как противник ассимиляции — но как ярый сионист: здесь не просто “новый центр” и “новое “еврейство””, но даже аллюзии с величайшими реформаторами Новой истории — Наполеоном и Лютером. (Хотя и тут возникает аналогичный вопрос: кто заключил в кавычки слово еврейство — Ботстайн или Цукеркандль? А главное — зачем?..)

И вдруг — читаем заключение этой мысли {16.5}: Вполне понятно, что из прожектов Цукеркандля ничего не вышло. Слишком тяжёлым было наследие фашистской эпохи… При этом сам Цукеркандль не считал себя наивным мечтателем, он просто хотел быть евреем” [439]. Оказывается, всё совсем не так и все наши предыдущие умозаключения ложны! Цукеркандль просто хочет быть евреем — но только нас он уже совсем запутал: получается, что он хочет оставаться евреем в рамках ассимиляции, которую поддерживает, но при этом как бы “подталкивает” евреев к новому лидерству (т. е. к сионизму)… Тут, в сущности, одно из двух: либо Цукеркандль пишет какую-то невнятицу, в которой сам не может разобраться, — и тогда смысл обильного цитирования его книги Л. Ботстайном непонятен; либо Л. Ботстайн, поняв идею Цукеркандля весьма превратно, донёс её до русскоязычного читателя с недопустимыми искажениями — и тогда непонятной становится его цель. Если Цукеркандль, с точки зрения автора книги, — позитивный исследователь еврейского вопроса, тогда зачем же его так прилюдно порочить? А если Цукеркандль идеологическая пустышка, тогда зачем же так прилюдно порочить самого себя?..

Рассмотрим ещё одну (право, поразительную!) мысль автора книги {17.1}: “Примечательно, что в средние века еврей, несмотря на существовавший и тогда антисемитизм, несмотря на гетто, воспринимался как символ свободы” [441]. Чтобы глаза у читателя сразу не вылезли на лоб, здесь следует упомянуть о следующей ссылке Л. Ботстайна{17.2}: Известный аналитик Отто Фенихель писал… Во-первых, “известного аналитика” Отто Фенихеля не знает почему-то ни одна официальная российская энциклопедия (надо ли говорить, что никакой пояснительной ссылки на это имя в книге нет). Во-вторых, почитаем и другие перлы этого “известного аналитика” (в интерпретации нашего автора).

{17.3} “Антисемитизм выливается в ненависть к евреям в результате процесса “смещения”, который провоцируют внешние обстоятельства. Нееврей видит в еврее причину всех своих бед, он видит в нём не только угнетателя… Еврей бесправен, заперт в гетто по всей Европе, он постоянная мишень для обвинений в “ритуальных убийствах”, регулярная жертва “кровавых наветов но всё равно он “угнетатель”. Каким же образом происходит у нееврея такая аберрация? — хотелось бы спросить у нашего “аналитика”!.. {17.4} …нееврей <также> видит в еврее… собственные бессознательные инстинкты46… Стало быть, у еврея, загнанного в гетто и затравленного всеми вокруг, прорывается столь чудовищное “бессознательное”, что раскрепощённого нееврея хозяина европейской жизни — бросает в мелкую дрожь? {17.5} …инстинкты, которые он <нееврей> вынужден вытеснять под давлением общества и которые превращаются в одну сплошную кровь, грязь и ужас ”. Ах вот, оказывается, в чём дело-то: общество неевреев исстрадалось под тяжким гнётом евреев, которые настолько затравлены в своих гетто, что любой их контакт с неевреями порождает “сплошную кровь, грязь и ужас” — но при всём этом “еврей воспринимается как символ свободы”!.. Очень похоже на то, что наш автор книги недостаточно разборчив в выборе своих союзников. На мой взгляд, Отто Фенихель, скажем так, не самый лучший из “известных аналитиков” по данному вопросу (это сказано довольно мягко). Я бы на месте Л. Ботстайна поискал аналитиков, способных высказывать свои мысли гораздо более внятно47.

Ещё интереснее наблюдать за автором, который думает, что говорит одно, а на самом деле говорит совершенно другое! Вот несколько самых вопиющих примеров, показывающих, как невнятность речи с лёгкостью обращает филосемитскую мысль в антисемитскую. {18.1} Одним из неожиданных результатов процесса эмансипации евреев в XVIII в. стал расцвет еврейского образования и социального обновления, а также распространение светского образования среди еврейского народа [46]. Вот ведь как: евреев эмансипируют — а у них, в ответ на это, расцвет образования происходит! Именно вот этого, конечно, от еврейской эмансипации ожидать было никак нельзя!.. Ну, а “расцвет социального обновления” — это вообще превосходно! (Любопытно: как же это сказано у автора по-немецки?..)

{18.2} “После аншлюса многие евреи покончили жизнь самоубийством,48 только за первые несколько месяцев было зарегистрировано 1200 случаев факт непостижимый и не поддающийся объяснению” [422] . Вот так так!.. Леон Ботстайн не способен объяснить столь резкий всплеск самоубийств среди евреев сразу после аншлюса — такой всплеск для него непостижим! Ведь жизнь австрийских евреев была так хороша и безоблачна, что дальше автор даже приводит небольшую статистику {18.3}: Из 150 тыс. предприятий и промышленных организаций Вены 30 тыс. принадлежали евреям. Материальные потери, которые евреи понесли в результате аншлюса и последовавшего затем вытеснения их из экономической жизни, составили миллионы долларов. Антисемитизм в Австрии принял устрашающие формы и по своему размаху, и по своей жестокости” [422]. Ах, какие же всё-таки неблагодарные эти евреи! Деньги у них отобрали, из экономической жизни их выкинули, всё это на фоне резко обострившегося ожесточённого антисемитизма — а они (вот ведь какой странный народ) “непостижимым и не поддающимся объяснению” образом начинают массово кончать жизнь самоубийством! Да-а, вот это, определённо, загадка еврейской природы (по Л. Ботстайну который так сильно хочет защитить евреев, что выставляет их в самом невыгодном свете)!

Окончание следует.

  • 37 Корректор, видимо, родом из Одессы…
  • 38 От более детальных комментариев на эту тему имеет смысл воздержаться: определённая группа особо активных” читателей в этот момент, увы, полностью утрачивает способность к здравому рассуждению…
  • 39 См.: К. Поппер. Нищета историцизма”.
  • 40 Цитата из письма от 23 февраля 2004 г.
  • 41 Более подробно о состоянии образования и об отношении к нему в Третьем Рейхе можно прочесть, например, здесь и здесь.
  • 42 Martin Heidegger. Sein und Zeit. 15. Aufl. Tübingen, 1979, S. 167, 160, 85. Перевод А. В. Михайлова. Выделено мною. — Д. Г.
  • 43 В сб.: Современное западное искусство. ХХ век. Проблемы и тенденции. М.: Наука, 1982. С. 174–175.
  • 44 Грубая ошибка корректора: правильно — не чем иным (подробнее см. приложение IV).
  • 45 “Weltgemeinschaft der Juden”, 1936.
  • 46 Любопытно узнать хотя бы об одном сознательном инстинкте!..
  • 47 Впрочем, если Ботстайн цитирует Фенихеля так же “добросовестно”, как он раньше цитировал Хайдеггера, тогда, конечно, ситуация будет выглядеть уже совсем по-другому!..
  • 48 Видимо, имелось в виду двоеточие — но корректору, похоже, всё равно…
Комментарии

Добавить изображение