ЖЕНА ПАСТОРА

Почему наши люди рвутся за границу объяснять не нужно, а вот встречный порыв с их стороны... Скажем, северные наши соседи норвежцы: ну что их тянет в Мурманск? Дешёвая выпивка – понятно. А что еще?

Километров пять разделяют норвежский Киркинес и бывший советский посёлок Никель, чьи окрестности, облысевшая земля, обугленные основы низкорослых берёз, напоминают “пейзаж после битвы”, той самой последней, после которой уже не осталось ничего, никого. Таковы результаты работы горно–металлургического комбината “Печенганикель”. Ядовитые его пары в соседней Норвегии окрестили “облаками смерти”. Правда, норвежцы не только обмирают в страхе – они предлагают помощь, чтобы устаревшую технологию комбината заменить современной, безопасной. Но, предлагая помощь, поддержку, они считают, что хозяева комбината не должны при этом оставаться в бездействии. Ведь они тоже заинтересованы в результате, им тоже не может быть безразлично здоровье людей. Наивные норвежцы, ёжась, ждут, ну а нашим людям ждать – привычное дело.

Кое–чего дождались: стало возможным приезжать к соседям по приглашению. Раньше Киркинес, до которого от Никеля езды минут тридцать, казался жителям Мурманской области таким же далёким, недоступным, как, например, Париж или Нью–Йорк. И наконец поехали: вы к нам в гости, мы к вам в гости. Интерес оказался обоюдным, а вот условия гостеприимства разными.

Наши люди в большинстве своём готовы были побывать за границей хотя бы в приглядку: на большее с “ деревянными” трудно рассчитывать. Главное – убедиться, что есть она, существует ДРУГАЯ жизнь. Но, убедившись, вернувшись домой, через некоторое время опять как–то не верилось... И снова тянуло взглянуть: правда ли?

В Норвегии довелось бывать в разные годы, по разным маршрутам, добираясь туда разным транспортом: и самолётом до Осло, и круизом по Скандинавским странам, но самое сильное впечатление оставил маленький Киркинес в начале девяностых, на сломе эпох, стыке прежней жизни и новой. То давнее путешествие стоит перед глазами вживе посейчас.

...Пограничный пункт между Никелем и Киркинесом включает в себя еще и таможню, где у нас досмотр производится с устрашающим рвением. У них, как правило, всё ограничивается проверкой документов, но успеваешь подивиться уюту этого казённого помещения, с занавесочками на окнах, где пахнет деревом как в сауне и рядом крутится золотистый ласковый сеттер.

“Заграница” начинается сразу, с порога: после загробной тьмы – праздничная иллюминация, высветки отражателей, сияющие указатели, табло. И дорога как бархатная, ощущение, будто машина летит, её не касаясь.

Поразительно, насколько по–разному можно использовать один и тот же материал, ту же природу, тот же климат. С норвежской стороны – зелёные лужайки перед домами, цветы обжигающей яркости на клумбах и в окнах, фьорды, разрисованные яхтами, моторными лодками. В Киркинесе полторы улицы, но всё есть, и такого же качества, как в столице. Так называемых, “полярок”, надбавок к зарплате, как у наших северян, тамошние жители не получают: им приплачивать не за что. Если у кого–то еще остаются сомнения, какой путь развития для страны предпочтительней, пусть посетят пограничные Никель и Киркинес, будто нарочно придуманные для наглядной агитации.

Но есть в Киркинесе дом, фасадом ничем не отличающийся от соседних, а вот внутри...

Уже в прихожей беспокойство закрадывается. В западную стабильность быта с явным излишеством, чрезмерностью вплавлены, впаяны изделия нашей отечественной промышленности, того же пошиба, что мы обычно для заграничных поездок припасаем, надеясь, что их неказистость воспримется как экзотика – но их тут оказывается столько! Чеканка, майолика, самовары, матрёшки, подстаканники, того типа, в которых чай подают пассажирам в поездах, дефицитная гжель вместе с предметами совсем непонятного назначения, которые даже при товарном дефиците никто не покупает – всё это вместе, бессистемно растыканное, вызывает чувство неловкости, будто вы лично несёте ответственность за такое варварское вторжение в европейское комфортабельное жильё. Да и, честно сказать, не за тем границу пересекали, чтобы чай из самовара пить в обществе разнокалиберных матрёшек. Подвох, провокация? И тут, в довершении еле скрываемой досады, замечаешь знакомый прищур: прямо на вас глядит бронзовый Владимир Ильич Ленин.

Господи, да их, Ленинов, тут целая коллекция: в рост, по пояс, в кепке, без, в гипсе, маслом, карандашом. Вот он, оказывается, где нашёл прибежище, в заполярной Норвегии! Не случайность его здесь присутствия подтверждает и гордо выставленный вымпел, на котором золочеными буквами выведено: “Мы придём к победе коммунистического труда!”

При всём при том вас угощают сёмгой, здесь не считающейся деликатесом, и молоком, которым её запивают, в достатке, производятся местные сыры, лимоны, бананы–киви тут не растут, но в любой лавчонке их вдосталь и по доступным ценам. Ну а двухэтажный с мансардой этот дом, где так чтут вождя мирового пролетариата, принадлежит супружеской паре, плотнику и медсестре, теперь уже пенсионерам.

Они славные, Кристин и Ален, но у них просто какой–то пунктик на всё советское. И постоянно кто–то из наших сограждан у них гостит. Хотя у Кристин с Аленом и без гостей хлопот полно: внуки, подбрасываемые занятыми детьми, с визгом, переворачивая всё на своём пути, носятся по комнатам. Ежедневная проблема как уложить их спасть, что обычно поручается Алену.

На нём дом и держится. Он готовит, убирает, моет, одевает внуков. И дом он собственными руками построил. Начал в молодости, застолбил участок, взял ссуду в банке. Теперь дом стоит миллион. Но Ален нисколько не обуржуазился, не ведёт себя как капиталист, собственник. В семье своей он идеолог, о зорях социализма, свободе – равенстве– братстве может говорить бесконечно. Тут наступает его звёздный час: внуки уложены спать, торт, им изготовленный, одобрен, съеден, можно и на мировые проблемы порассуждать в кругу единомышленников.

Вот почему, наверно, Алена так тянет к нашим соотечественникам. Готов их, безвалютных, полностью содержать: самое главное, он считает, что они разделяют его убеждения. В родном Киркинесе ему не с кем свою страсть удовлетворить, а вот никельцы, мурманчане – те, ему кажется, другие.

Другие... Стали другими, но вот какими? – в этом сами пока не разобрались. Не знают, стоит ли Алену возражать, либо пусть себе треплется. Когда холодильник продуктами забит, посудомоечную машину включили – и все дела, у мужа и жены по автомобилю, легко марксизм –ленинизм превозносить. Но, знаешь Ален, как при тожестве марксизме–ленинизме живут плотники? А медсёстры?

Торт вкусный, но что–то враждебное поднимается к Алену. За его дурость, за хорошо налаженную, по нашим понятиям, райскую его жизнь. И это вместо признательности? Неловко, стыдно.

Стыдно за себя, за свой жадный, голодный, жалкий вид, что, как табличка, указывает, откуда мы явились. Стыдно, что кроме витрин с товарами, нам ничего не интересно. Стыдно, что возвышенное нас раздражает, бескорыстное вызывает подозрение, что всё нам застит обида, разочарование, унизительное состояние обманутости.

А ведь мы привыкли собою гордиться, с чем расстаться тяжело. Чувство смирения нам мало несвойственно, скорее негодование. Нам важно сохранить чувство собственного достоинства, несмотря ни на что, поэтому, когда нам оказывают помощь, принимаем её будто нехотя и даже как бы не замечая – верный способ, считаем, достоинство своё сберечь.

Но вот в других странах нас не всегда понимают. Возникают порой проблемы, конфликты в акциях, так называемой, гуманитарной помощи, участие в которых, как известно, принимает весь Запад, спасая нашу страну “победившего социализма”. Кристин с Аленом тоже активно в этой помощи участвуют, и уже год как из норвежской провинции Финнмарк регулярно уходят трайлеры с продуктами, одеждой для жителей Мурманской области, которая территориально значительно превосходит Финнмарк. Всё – безвозмездно. Рейсы такие сделались привычными, обыденными для наших сограждан: дают – берём. Заботы, правда, при распределении помощи возникают, но, так уж и быть, уважим норвежцев–соседей. Может быть, у них потребность такая, совесть успокоить надо, Бога умилостивить – может быть, им неловко, что у них так всё хорошо, а у нас так плохо? А может быть, всё–таки они, капиталисты, что–то выгадывают на своём якобы бескорыстии?

И Ален с Кристин подозрений не избежали. Приятно, конечно, у них погостить, но они–то сами, норвежцы, что приятного в Мурманске, в Никеле находят? Какая–то просто загадка. Тем не менее, эти викинги в Мурманске, Никеле не только “расслабляются”, а желают жениться! Наши же соотечественницы их за нос водят, оттягивая коварно решающий момент, вдруг будто засомневавшись, стоит ли менять круто свою судьбу, и вправду ли Киркинес краше Никеля?

Такие случаи вовсе не единичны, и свидетельствуют не столько о приверженности к родной почве, сколько о глубинной нашей запутанности, непостижимой здравому европейскому смыслу, да и нам самим, впрочем, тоже. За границу вырваться вроде бы все хотят, но стоит там задержаться подольше или вовсе осесть, начинаются метания, раздрызги. Даже теперь, когда мы всё про себя узнали, и про прошлое своё, и про перспективы, иллюзий не оставляющие, мы всё еще не в силах поверить, что страна наша не Третий Рим, а третий мир.

Интересно, признаться, наблюдать как теряются благополучные, “упакованные” викинги перед непредсказуемостью российских женщин, не блистающих, между прочим, ни молодостью, ни красотой, но почему–то медлящих ухватить свой шанс, устроиться, зажить безбедно, обеспеченно.

Роман крутить – это сколько угодно. Приехать за границу погостить – с удовольствием. Для никельцев, скажем, получить приглашение в Киркинес стало знаком качества, доказательством полноценности. Те, кто сумели уже у соседей побывать, рассказывают о тамошнем житье, вызывая слюноотделение у слушающих. Опять же возможность похвастаться обновками. Валюты нет, зато бартерные сделки вошли в обиход настолько, что власти преследовать за них уже бессильны. Когда в игрушечно–чистенькие Ватсё, Вардё, что уже в Арктике находятся, но где между тем всегда в продаже свежие розы, пристаёт наш туристский теплоход, ну, например, “Клавдия Еланская”, мерный, слегка сонливый ритм этих городков сшибается лихорадкой торгов. Наш десант ведёт себя сплочённо, но вместе с тем и нервозно: теплоход стоит сутки, а надо всё успеть. Товар, всё те же матрёшки, самовары, водка, предлагается местным жителям с устрашающей агрессивностью. Останавливают машины, кидаются прохожим наперерез. Оказавшись тут свидетелем, очень не хочется признаваться, что эти люди – твои соотечественники. Но и судить их строго права нет. Страну, Россию, довели до унизительного нищенства, а нищий люд не заботится о хороших манерах.

Другое достойно удивления: почему, несмотря ни на что, со стороны нас находят привлекательными. Это могло бы быть лестно, если бы прошлое своё забыть. И закрадывается тревога, особенно в гостях, где интерьер портит назойливое присутствие вождя. Ведь именно в добротных, буржуазных домах родилось в своё время социальное мечтательство, казавшееся безобидным, безгрешным, пока оно не выходило за рамки застольной беседы. В результате таких вот “мечтаний” мы превратились в толпу голодных рабов. Теперь это у нас уже глубоко в подкорке засело и надолго, верно, отбило охоту “мечтать”. А другие? Хотя важнее с собой разобраться. Кто мы, чего хотим, где, в чём ищем счастье?

Вот одна из наших соотечественниц, назовём её Любой, приехав из Мурманска в Норвегию по приглашению Алена и Кристин, познакомилась у них в доме с пастором–вдовцом. Запахло в пастерском доме борщом, пирогами, и принялась Люба за изучение Евангелия. Способной оказалась и к молитвам, и к норвежскому, но нарушается в жизни пастора покой, когда причаливают к тамошней гавани наши туристские теплоходы. Тогда дом пастора превращается в бивак, матрасы на полу раскладываются, и давние Любины мурманские подружки, вдосталь наговорившись, остаются ночевать. Уже ближе к утру. А до того слышит пастор через стену, говор, смех, развесёлую музыку, и заснуть не может. Не выдержав, встаёт, приоткрывает дверь, и, не успев толком ничего разглядеть, получает, как щелбан по лбу, звонкий окрик от своей благоверной: “Ну что тебе еще, Карл–Генрих? Дай хоть немного пожить!”.