ТЕОРИЯ ЮМОРА

[Продолжение. Начало в № 388 от 15 августа.]

2. Ложные теории и верные догадки

Было бы совершенно неверным утверждать, что к моменту написания этой работы в области юмора не было достигнуто существенного понимания его природы. Напротив, читая предшественников, нельзя не удивляться, как близко подошли они к разрешению вечной загадки и за каким тонким барьером истина скрывалась от них подчас. Как будто Создатель предлагал им подсказку, но она не была услышана и понята.

Многочисленные исследователи сделали так много, подошли настолько вплотную к разгадке природы смешного, что нам остаётся только связать высказанные предшественниками верные положения в единое целое. Сразу же после этого найдётся множество людей, которые воскликнут: “так это же очевидно!” Это и есть наша цель.

Но верная оценка сделанного возможна только в том случае, если удовлетворительная теория уже известна. Попробуем дать краткое описание тех теорий и догадок, которые кажутся нам ложными или верными. Сделаем это и для того, чтобы было ясно то новое, что вносится данной работой.

2.1. Ложные теории

Иследователей всех времён объединяет одна общая черта. Они наблюдали за юмором и его проявлениями в точности так же, как учёные наблюдают за природными явлениями. То есть, явлениями, существующими независимо от них. Никто не вырастил юмор в пробирке, как гомункулуса, он существует независимо от нашей воли. Скорее всего, он был присущ человечеству с момента его возникновения, а не возник много позднее, с развитием цивилизации. Более того, по мнению некоторых, юмор наблюдается и у животных, причём некоторые черты юмора животных и человека имеют схожесть.

Естественно, что в основе научной концепции смешного должно быть принято, что юмор - один из самых базовых видов человеческой деятельности. Логично полагать, что он является и одним из самых примитивных видов этой деятельности.

Поэтому утверждение А. Лука о том, что “чувство юмора - шире любого определения, потому что это очень сложное душевное качество”, мы позволим себе отнести к разряду ложных положений.

Неверным представляется нам и утверждение Лука о том, “что решающего значения в биологической эволюции и в борьбе за существование эти свойства (юмор и остроумие) не имеют”. Лук полагает, что, “раз обнаружив в себе такие свойства, человек, с некоторых пор, начал их культивировать, развивать. В современном обществе остроумие и чувство юмора ценятся весьма высоко”.

Подобного же (ложного, с нашей точки зрения) взгляда придерживался и Кестлер, который считал смех деятельностью без какой–либо полезной цели, совершенно не связанной с борьбой за выживание, роскошным рефлексом, не имеющим определенной биологической цели.

Лук соглашается с тем, что юмор можно определить “как беззлобную насмешку”. Мы же, вслед за Томасом Хоббсом полагаем, что юмор всегда направлен на достижение превосходства над окружающими.

Положение Макса Истмена о существовании невинных, бессмысленных шуток и о том, что юмор, помимо сексуальной и агрессивных причин, может являться простым желанием человека уйти от неприятной ему реальности, мы также позволим себе отнести к разряду ложных теорий.

Теория З. Фрейда глубока и изящна. Но она не нашла экспериментального подтверждения и роль её в понимании юмора весьма туманна. Хотя многие находки Фрейда весьма ценны и были развиты последователями, в том числе и в данной работе.

К ложным теориям мы отнесём и взгляды М.Чойси, который считал смех защитной реакцией против страха запрета.

У смеха и юмора, как полагает большинство исследователей, совершенно другая функция в развитии человечества как вида.

2.2. Догадки

Приведём те теории и взгляды, которые, будучи скомбинированы логичным образом, приведут нас к разъяснению вековечной загадки. Мы позволили себе отнести к разряду верных не те догадки, которые поддерживают нашу теорию, но только те, которые нашли широкое признание и, более того, подтверждаются экспериментальными данными.

Для удобства разобъём известные нам представления на группы.

2.2.1. Врождённость юмора как психологического явления

      Смех присущ не только взрослым особям рода человеческого, но и детям.

Ещ Плиний отметил, что улыбка появляется у младенцев в первые недели жизни. Смех у младенца могут вызвать ярко окрашенные предметы, пища, звуки музыки, лицо матери, подбрасывание в воздухе кем-либо из родителей и близких, новая, но не пугающая ситуация, щекотка, осторожное поглаживание.
К концу третьего месяца у младенцев появляется улыбка не только на безусловные раздражители, но и на сигнализирующие их условные. Таким образом, первоначальное биологическое значение улыбки и смеха - чисто информационное: сообщить родителям, что их отпрыск сыт и доволен.

Собственно юмор начинается у детей младшего возраста. Экспериментальное изучение поведения детей в Бельгии, Соединённых Штатах и Гонгонге показало, что мальчики чаще пытаются вызвать смех, причём эта тенденция начинается с 6 лет, что многие считают возрастом появления юмора.

Дмитриев исследовал юмор у детей, начиная с дошкольного возраста. Он пришёл к выводу “о наличии у детей какой–то социально–духовной потребности, которую не способны удовлетворить другие культурные образования. Когда ребёнок обращается к другому ребёнку с предложением рассказать анекдот, происходит не просто дурашливое времяпрепровождение, а нечто большее - обмен важнейшей информацией о “взрослой” жизни”. Он предположил, что детский юмор “является мощным источником формирования определённых политических (sic!) ориентаций и моделей мировосприятия в будущем”.

Для детей дошкольного возраста юмор, анекдот, сосредоточен отнюдь не в узкой области их детских понятий, как предположил бы неподготовленный исследователь. Парадоксально, и мы отметим этот существенный факт, что 90% услышанных и записанных в детских садах анекдотов относятся к области политики и быта.

Дмитриев попытался выяснить, насколько велика доля детей, для которых юмор является важным способом общения. Он обнаружил, что “не более 10% детей готовы на просьбу исследователя тут же рассказать вспомнившийся им анекдот про политиков. Но уж если ребёнок знает такие анекдоты, то обязательно расскажет не один, не два, а три, четыре и более. Рассказывая такой анекдот, ребёнок может продемонстрировать перед друзьями или родителями зрелость своих интеллектуальных умений”.

Возьмём на себя смелость предположить, что Дмитриев не сумел в должной степени оценить важность своего открытия, а именно связь между стремлением детей “юморить” и стремлением выдвинуться в обществе. Существует большое количество исследований, говорящих о том, что не все люди предрасположены к лидерству. Доля тех, кто проявляет лидерские стремления, составляет у всех народов около 14%, то есть около 1/7 населения. Это хорошо коррелирует с 10%, найденными Дмитриевым, если учесть ограниченный объём его исследований.

В странах с развитой демократической системой, то есть там, где человек получает возможность наибольшего раскрытия своих наклонностей, существует огромное количество предприятий, крупных и мелких. Некоторые предприятия насчитываают десятки и сотни тысяч человек, некоторые - состоят из одного-двух. Но если провести статистику, то окажется, что среднее количество людей, занятых на предприятии, составляет около ... семи. Не является ли это ещё одним доказательством того предположения, что около 1/7 населения хотят и становятся при определённых условиях лидерами в то время, как остальные 6/7 с готовностью принимают роль подчинённых, ведомых этими лидерами?

Позволим себе предположить, что подобная иерархия возникла не в эпоху демократического свободного рынка, но существовала всегда. Всеобъемлющих данных, подтверждающих этот взгляд, у нас нет, но одно наблюдение имеется. В своё время автор провёл долгие часы в одном закрытом для посторонних учреждении, Смоленском историческом архиве, пытаясь найти письменные источники для составления своей родословной. Тысячи материалов прошли через его руки. Это были древние, писанные от руки книги, содержащие росписи дворян, населявших смоленщину на протяжении нескольких веков. Часть этих росписей носила следы затоплений, вторжения мышей и поползновений бумажных червей. Почерк наших предков был ужасным, а их орфография заставила бы преисполниться гордостью второгодника вечерней школы. Автор, чьё сознание было отравлено передовой марксистско-ленинской теорией, приготовился встретить опись дворянских имений, в которых находились тысячи, по крайней мере сотни бесправных крепостных. К глубочайшему удивлению, таких имений не было найдено почти ни одного. Напротив, количество помещиков, владевших несколькими, иногда одним-двумя крепостными, преобладало. Но среднее количество помещиков (лидеров) и крепостных (ведомых) было на том же мистическом уровне и относилось, примерно, как один к шести.

Читателю предоставляется возможность провести анализ круга своих знакомых и определить, какой процент из них относит себя к заядлым шутникам, остроумцам, душе компании. Не окажется ли этот процент совпадающим с количеством природных лидеров, с той же магической 1/7 от общего числа?

Но является ли юмор настолько примитивным явлением, что может быть найден не только у детей, но и у животных? В дополнение к процитированным ранее наблюдениям Ч.Дарвина над приматами сошлёмся на экспериментальные результаты Мейера, который проделывал опыты над обезьянами, выясняя, какие фигуры и предметы его подопытные предпочитают созерцать в течение длительного времени. Мейер пришёл к выводу, что им присущи начатки эстетического наслаждения, они предпочитают строгие формы, ограниченное разнообразие, те внутренние связи воспринимаемого объекта, которые выражают его информационную ценность. Но ведь без строгого соблюдения метрики и других законов стихосложения и поэзия не может быть прекрасной – провёл параллель Мейер.

Участники одной из дискуссий по поводу юмора, найденной на Интернете, высказались в пользу того взгляда, что чувство юмора присуще и другим животным. Один из них писал: “Из моих нынешних псов старший необыкновенно умён. С несомненным чувством юмора. Мало того, что Бэримор прекрасно разбирается, когда с ним говорят всерьёз, а когда шутят. Он и сам не прочь пошутить. Любимая шутка: стащить женину тапочку и, подбрасывая её в зубах или подбрасывая и ловя, с ухмылкой наблюдать через плечо реакцию людей. В отсутствии зрителей его тапки не интересуют”.

Нам представляется, что приведённые данные свидетельствуют в пользу того, что юмор является врождённым свойством и может быть найден не только у людей, но и у других наделённых мыслительными способностями существ. Если это так, то он несёт в себе какую-то функцию, необходимую для выживания и развития рода. Функция эта, конечно, заключается не в простом развлечении, но должна быть не менее важной, чем еда или секс.

Но примитивен ли юмор, или, несмотря на своё интинктивное происхождение, он является одним из высших выражений человеческого разума?

Если удовольствие от юмора получается в результате удовлетворения примитивных потребностей, не вправе ли мы предположить, что для настоящих мудрецов, людей, близких к вершинам разума, это удовольствие обесценивается? Мы не можем утверждать это с определённостью, но заметим, что не существует ни одной улыбающейся иконы. И нет ни одного свидетельства о том, что Иисус смеялся.

2.2.2. Агрессивная природа юмора

“Представляется удивительным, что люди смеются над несчастьями других. Идёт, к примеру, человек по зимней улице, подскальзывается, бессмысленно машет руками и, наконец, падает. Реакция зрителей разнообразна, но после того, как упавший поднимается и смущенно стряхивает с себя снег, большинство, кажется, улыбается или смеётся - случай оказался несерьёзным. Само же падение оказалось довольно комичным случаем, нарушившим обычный наскучивший ритм жизни”.

Приводя этот пример, Дмитриев полагает, что “зритель расслабляется (ничего серьёзного и опасного не произошло!) и начинает смеяться”. Но в этом ли причина смеха? Является ли сострадание причиной того, что мы получаем удовольствие от описанного приключения?

Давайте зададимся простым вопросом: а что такое смешное вообще? Попробуем дать следующее определение: смешным называется событие (не путать с состоянием), которое вызывает смех. С этим определением большинство читателей согласится до тех пор, пока мы не зададим следующий вопрос: можно ли назвать смешными те ситуации, когда человек смеётся над несчастьями других? С величайшим прискорбием нам придётся признать, что такие ситуации существуют. Экспериментальные данные (Robert R. Provine. Laughter. A scientific investigation, стр. 20) обнаружили, “что мы смеёмся охотнее, когда что-то случается с неприятными людьми, чем приятными”. По мнению автора это является одним из свидетельств (заметьте, не мнений, но свидетельств) агрессивных истоков юмора.

Авторы многочисленных исследований, писатели и историки сообщают нам о том, что “в прежнее время хромые, инвалиды, умалишённые и придворные были унижаемы и даже убиваемы в сопровождении издевательств и смеха”.

Публичные казни преступников напоминали сегодняшние праздничные гуляния. Публика смеялась, развлекалась, как на спектакле, в толпе разносились закуски и напитки, а шуты и скоморохи развлекали её и вызывали ещё большее ликование.

Да что там! Когда Иисус умирал на кресте, многие из толпы находили это забавным и упражнялись в остроумии. Им было смешно.

Но прошло ли это прежнее время? Разве в наше время нет людей, которые веселятся, глядя на физический недостаток ближнего, или покатываются со смеху над тем, как кто-то, поскользнувшись, растянулся на льду или догоняет свою сбитую ветром шляпу (в последнем случае даже воспитанный человек зачастую не может сдержать улыбку).

Но не только это. Увы, и сегодня новости сообщают нам, что насилия, производимые толпой, включая масовые убийства, во всём мире сопровождаются ... хохотом. В 1999 году толпы народа смеялись во время этнических насилий в Индонезии и Косово. В американском городе Littleton, Colorado, произошёл случай, когда двое преступников расстреляли много других людей. Сохранились свидетели этого происшествия. Переживший кошмар Арон Кон рассказал, что оба убийцы “смеялись. Они кричали и хохотали. Они испытывали высшее наслаждение в своей жизни” (“Death Goes to School with Cold, Evil Laugher”, Denver Rocky Mountain News, 21 April, 1999).

А разве большинство из нас не радуются искренне, когда удаётся хорошо найденной шуткой поставить своего оппонента в смешное, невыгодное, часто обидное положение. Причём, для этого вовсе не обязательно показать своё действительно умственное превосходство. Шутка, и в этом её сила, как оружия, не обязательно должна быть хорошо аргументированной. Её назначение – психологически возвысить шутника над соперником, поставить последнего в глупое положение. Важным и несомненным наблюдением, к которому мы не раз будем обращаться, является тот факт, что шутник и вышучивамый воспринимают шутку, особенно обидную, совершенно по-разному. Вышучиваемому, как правило, не до смеха. И это ещё раз говорит нам о том, что юмор является своеобразным оружием в борьбе за социальный статус.

Согласно теории психоанализа, в определённых ситуациях юмор и его производное - смех - служат агрессивному поведению групп. З.Фрейд отмечал, что для тенденциозного юмора нужны, в общем–то, три лица: первое - тот, кто использует смех (остроту); второе берётся как объект для агрессивности; и третье, на котором достигается цель смеха (остроты), извлечение удовольствия (“Я” и “Оно”).

Он же полагал юмор одним из проявлений инстинктов - полового и агрессивного. По Фрейду, юмор - такое же средство привлечения самки, как красивый павлиний хвост или яркий петушиный гребень.

Неожиданное подтверждение этого взгляда предлагает нам современная генетика. Василий Вельков (“Смысл эволюции и эволюция смысла”. Лебедь, №375, 16 мая 2004 года) сообщает нам о том, “что половой отбор направлен на усиление вторичных мужских признаков и, одновременно, на повышение степени их предпочтительности самками. В целом, существует положительная обратная связь между способностью самцов впечатляюще демонстрировать свои вторичные половые признаки и способностью самок их оценивать и затем воспринимать их гены. Чем более привлекательны самцы, тем быстрее и чаще их выбирают самки. И тем скорее их дочери будут делать то же самое, и тем более привлекательными будут их сыновья. При половом отборе процесс эволюции идет с ускорением. Но вторичные половые признаки могут быть не только морфологическими, но и поведенческими: способность к лидерству, к добыванию ресурсов и др. А поведение зависит от общих когнитивных способностей, от степени интеллекта. Моделирование эволюции, когда половой отбор идет на поведенческие, а не на морфологические признаки, показало, что в этом случае эволюция идет ещё быстрей, чем когда отбор направлен только на привлекательный внешний вид”.

“Что касается эволюционного смысла внутривидовой агрессии – это всё тот же механизм, отбирающий наиболее “сильные” гены для передачи следующим поколениям. Генетические программы агрессии всегда действуют одновременно с генетическими программами, агрессию сдерживающими, чтобы не погибла вся популяция. От степени баланса между этими противоположно направленными генетическими программами и будет зависеть эволюционный путь вида – воспроизведение, медленное вырождение или быстрое самоуничтожение.

Существуют две основные, дополняющие друг друга, теории эволюции интеллектуальных способностей Homo sapiens и его предков. Одна из них базируется на том, что высокий интеллект (и связанные с ним преимущества) подвергается сильному положительному половому отбору. Другая, т.н., “маккиавеллиевская”, - на том, что субпопуляции, не обладавшие интеллектуальными способностями к адекватному ответу на агрессию, повергаются сильному отрицательному естественному отбору. Половой отбор на усиление интеллекта обеспечивается за счёт того, что мужские особи с высоким интеллектом имеют преимущество при передаче своих генов потомству из-за того, что занимая лидирующее положение в иерархии имеют гарем или “право первой ночи”.

И эволюционный смысл таких высоких человеческих качеств, как остроумие, красноречие, музыкальность, изобретательность, как полагается, в том, чтобы быть привлекательными поведенческими признаками для передачи их генов следующим поколениям.

Существенно, что в X-хромосомах рядом с генами интеллектуальности расположены гены, ответственные за важные репродуктивные функции и, как недавно показано, нарушения в первых изменяют функции вторых. Действительно, среди людей с низким IQ (ниже 70 единиц) более 30% не оставляют потомства, с IQ от 101 до 110 бездетны 10%, а среди тех, у кого IQ выше 131, лишь 3-4% не имеют детей. Эволюционная роль такого устройства половых X-хромосом очевидна”.

Если данные генетики верны, то чувство юмора действительно относится к основным инстинктам. Можно сказать, что чувство юмора встроено в нас, как в сперматозоиды встроен инстинкт продвижения к яйцеклетке.

Д.Левайне, а затем и Р.Косер распространили тезис Фрейда на социальное поведение в целом, утверждая, что юмор и смех всегда содержат некую агрессивность, независимо от того, направлены ли они на определенный объект или нет.

Albert Rapp (“The origin of Wit and Humor”, New York: Dutton, 1951) и его последователи полагали, что “смех является порождением ненависти и враждебности. Если бы враждебность не была присуща человеку, не было бы и смеха (и, кстати, надобности в смешном). Все современные типы острословия и юмора сохраняют свидетельство его агрессивонго происхождения. В некоторых остротах это проявляется более явно, в некоторых – скрыто. Но во всех эти корни сохраняются, если только есть желание и способность признать этот факт. Но многие просто не проявляют желания.

Насмешка, к примеру, обнажает наши клыки и когти. И огромное большинство острот и шуток, доносящиеся до нас по радио (к моменту написания книги телевидение ещё не было в ходу), содержат элементы насмешки. Конечно, они смягчены. Конечно, человек, живущий в цивилизованном обществе, может их принять. Но дикость до сих пор таится в них”. “Это, - продолжает Rapp, - является одним из величайших парадоксов: в то время, как существует нечто явно враждебное и упадочное в смехе, временами некоторые типы смешного полны очарования и дружелюбности. Хорошее чувство юмора – одно из наших лучших достоинств. Способность видеть смешное в окружающем, заставлять окружающих смеяться, являются нашими излюбленными чертами.

Как же объяснить этот парадокс? Каким образом один и тот же предмет может быть благородным и низменным, дружелюбным и враждебным, потенциальным благословением нашим и потенциальной опасностью? Все важные вопросы, задаваемые людьми по поводу остроумия, юмора и смеха, сводятся именно к этому”.

Rapp сделал попытку реконструкции эволюции смешного: “... единый источник, из которого выросли все современные формы остроумия и юмора, это триумфальный рёв в древней дуэли”. Наиболее вероятным исходом этой дуэли являлся ликующий победитель и скорбящий (в лучшем случае) побеждённый. Способ, которым победитель высвобождал свою энергию, являлся смех, а неудачник ... плакал. Партия победителя тоже хохотала, а принадлежавшие к стану побеждённого грустили. Rapp полагал, что насмешка была первой и долгое время единственной формой смеха. Пещерный человек смеялся над физическими несчастьями других, поскольку они предвещали победу в предстоящем сражении. Впоследствии преднамеренная насмешка стала заменять схватку и, вероятно, являлась одним из путей, с помощью которых побеждённый мог взять реванш.

Rapp считал (и, надо признать, совершенно верно) что тенденция ликовать даже над серьёзными несчастьями других нами далеко не изжита.

Давно ли словесная схватка вытеснила схватку физическую? Произошло ли это когда люди жили в пещерах или когда они стали строить города? Нам представляется, что юмор возник одновременно с возникновением человечества. Действительно, схватки за социальное лидерство существуют и среди животных, но ведь животные, практически, никогда не состязаются до смертельного исхода. Иногда их дуэль ограничивается демонстрацией размеров или эстетического превосходства, как у павлинов. Иногда дуэль приводит к боданию или толканию. Но даже ядовитые змеи не кусают друг друга. У животных есть способы морального” подавление соперника. Почему не допустить, что “моральные” схватки были в ходу и у самых первобытных народов? Мы полагаем, что юмор должен был иметь место и в древнем мире. Он, скорее всего, был частью обыденной жизни пещерного человека, который отнюдь не был глупее нас с вами, уважаемые цивилизованные современники.

В наше время физическая схватка превратилась в дуэль остроумия. Ежедневно мы соревнуемся и отачиваем своё соревновательное мастерство не в физическом, но в умственном превосходстве, где оружием служит наш ум и способность находить решения.

Ещ два мнения.

Martin Grojahn (“Beyond Laugher. New York: McGraw-Hill, 1957) писал так: “Подводя итоги, остроумие начинается с намерения нанести ущерб, хотя наша культура заставляет нас скрывать. ... Чем лучше мы скрываем это, тем удачнее шутка”.

William Fry (“Sweet Madness”, Palo Alto, CA: Pacific Books, 1963) пошёл ещ дальше. Рассматривая отношения между индивидуумами, вовлечёнными в смех, он предположил, что юмор содержит агрессию одного индивидуума против другого. Он провёл параллель между словесной дуэлью и настоящей схваткой в бою. В этом соревновании у нас есть все шансы проиграть, даже не осознавая того факта, что мы участвует в состязании.

Важность юмора для человечества доказывается ещё и тем наблюдением, что очень немногие соглашаются с тем, что у них отсутствует чувство юмора. Стивен Ликок пишет: “... как это ни странно, но я ещё не встречал человека, который бы не думал о себе того же. Каждый признает, когда этого нельзя избежать, что у него плохое зрение или что он не умеет плавать и плохо стреляет из ружья. Но избави вас Бог усомниться в наличии у кого-либо из ваших знакомых чувства юмора - вы нанесёте этому человеку смертельную обиду”. Похоже, что чувство это инстинктивно полагается людьми чем-то жизненно важным для них.

Дарвин и Спенсер полагали, что смех играет важнейшую роль для нашего выживания.

Дмитриев писал, что “вся система творчества и потребления юмора может быть представлена своеобразным зеркалом общественной сути человека, одной из форм его самоутверждения”. Как булыжник – оружие пролетариата, танки – оружие правительства, так анекдот (политический, прим. автора) – оружие интеллигенции”.

Мы с объективностью и некоторым смущением должны признать, что смех имеет отношение к доминированию над другими и его агрессивная природа находит экспериментальное подтверждение.

А если у читателя остаются на этот счёт какие-то сомнения, мы попросим его обратить внимание на два хорошо известных всем факта.

Первый: дети часто жестоки в своих насмешках. Вспомните фильм “Чучело”. Если этого мало, вспомните своё детство, вспомните класс, двор, пионерлагерь. Напрягите свою память.

Второй: проанализируйте отношения самых близких людей, именно, членов одной семьи. Много ли мы можем найти семей, в которых муж, жена, тёща, дети, братья и сёстры не соперничали ежедневно за лидерство, влияние, принятие решений?

2.2.3. Социальное значение юмора

Нам хорошо известно выражение - “начальство шутит”. Но отдаём ли мы себе отчёт в действительном значении этой краткой формулы? Представим себе некоторую группу людей, находящихся в свободном общении, но имеющих разный социальный статус. Было бы неверным связывать этот статус с интеллектульным потенциалом людей, входящих в эту группу. В ней могут быть старшие по возрасту и успевшие стать профессорами или генералами, но в ней могут находиться и одарённые молодые люди, “несущие” маршальский жезл в своём солдатском ранце или аспирантском портфеле.

R. Provine провёл ряд интересных исследований в профессиональных коллективах. Наблюдения над одним из них, состоящем из психологов, показали, что высшие по званию произвели за исследуемый период 7,5 шуток на человека, стоящие чуть ниже по профессиональному статусу выдали “на-гора” только 5,5 шуток, а младший профессиональный состав всего лишь 0,7 шуток каждый.

Можно ли представить себе группу офицеров, разных по званию, которые свободно бы подшучивали друг над другом? Скорее всего, генеральские шутки будут преобладать в этой среде. И нам кажется, это не вызвано тем, что генеральское звание присваивается за умение шутить. Автору пришлось провести некоторое время в военном госпитале, где любимым развлечением пациентов, одетых в уродливые синие халаты, была игра в домино. Она вызывала большое оживление и привлекала зрителей. Неудачливые партнёры высмеивались с военной прямотой и грубостью. В один прекрасный день мы стали свидетелями совершенно гоголевской сцены. Наиболее незадачливый игрок выписывался из госпиталя и пришёл сыграть последнюю партию со своими партнёрами. Играл он так же плохо, но, Боже Праведный, охота смеяться над ним совершенно пропала. Ибо перед прапорщиками и младшими офицерами предстал человек в полковничьей форме. Шутил в этот день исключительно он. И всегда удачно!

В ещё большей степени социальное разделение шутников и вышучиваемых можно наблюдать в странах, где сохранилась кастовая система. В южной Индии, например, мужчины, принадлежащие к низшей касте, хихикают, обращаясь к представителю высшей касты. Но тот же человек внезапно начинает выражаться умно и ясно в присутствии людей из низшей касты.

Зачем, в самом деле, прибегать к шуткам безраздельному монарху или единовластному правителю? Мы все знакомы со сборниками “Физики шутят”, “Музыканты шутят”, но кто видел сборники Короли шутят” или “Генералы шутят”? А вот президенты ... те, да - шутят. Ибо президенты – не короли и не генералы, они – лица выборные. Шутят и кандидаты в президенты, да ещё как шутят. Ни одна предвыборная речь не обходится без юмористических пассажей или сарказма. Юмор в демократической системе является оружием в борьбе за власть. Причём, оружием настолько же убийственным, насколько нелогичным. Когда Рональд Рейган готовился к предвыборным дебатам, его противник Джимми Картер нашёл пробел в программе соперника и часто строил свои вопросы на этом пункте. Во время решающей телевизионной дискуссии мистер Картер задал свой вопрос в очередной раз. Но Рейган и не подумал отвечать на него. Он посмотрел на своего противника с иронией и произнёс с оттенком досады: “Now, there you are again”, то есть, что-то вроде “Ну, пристал, как банный лист”. И ... выиграл выборы. А Картер, который был по существу прав, проиграл.

R. Provine (стр. 30) приходит к несомненному выводу о том, что “юмор имеет настолько высокую социальную ценность, что только старшие по социальному положению могут себе его позволить”.

Но ещё более очевидной становится социальная природа юмора, если мы ответим на вопрос: для кого мы смеёмся? Мы же дышим, можем есть и пить в одиночку. У нас не пропадает желание поесть или выпить стакан воды, если рядом нет никого, кто мог бы эту процедуру наблюдать. Смеёмся ли мы для себя или для других?

R. Provine просил своих студентов заполнять специальный дневник, отмечая случаи, когда они смеются и обстоятельства, сопровождающие смех. Оказалось, что студенты смеялись в присутствии кого-либо в 30 раз чаще, чем в одиночестве.

Автор этих строк провёл своё мини-исследование. Он опрашивал окружающих разного пола и возраста, было ли им смешно в условиях абсолютного одиночества, именно, во сне. Никто из опрошенных не смог припомнить ни одного такого эпизода. Во время сна у нас нет ... аудитории. Для кого же смеяться?

Смех, как и речь, является звуковым выражением, которое мы редко используем, если не находимся в обществе других.

Процитируем ещё два интересных наблюдения. R. Provine провёл исследования над тем, кто смеётся чаще, мужчины или женщины, выступающие или аудитория.

Ответ на первый вопрос оказался неоднозначен, иллюстрацией чему может послужить следующая таблица:

Выступающий	Аудитория	Эпизодов	Смех выступающего	Смех аудитории
Мужчина	Мужская	275	75,6%	60,0%
Женщина	Женская	502	86,0%	49,8%
Мужчина	Женская	238	66,0%	71,0%
Женщина	Мужская	185	88,1%	38,9%

 

Обратите внимание, что мужчины (лидеры по природе) не совсем склонны смеятся над шутками противоположного пола, в то время, как женщины не только смеются чаще, но охотнее смеются над шутками мужчин, чем представителей своего же пола.

Приведённая таблица даёт нам ещё один ключ к пониманию природы юмора. Если бы мы ограничили наше исследование отвлечёнными теориями, объясняющими, что такое смешно и как разрешение противоречия приводит к смеху, нам никогда не удалось бы подойти к ответу на простой вопрос: почему выступающие смеются чаще, чем слушатели. Но из экспериментальных данных следует, что выступающие смеются чаще, чем аудитория. Почему человек, рассказывающий анекдот в тысячный раз, смеётся громче и заразительнее, чем аудитория. В то же время, если среди слушателей находится человек, слышавший анекдот хотя бы один раз, он как правило, не смеётся. Ему скучно.

“Любой человек, - пишет Дмитриев, - контактируя с другими, как правило, стремится сохранить свой образ, поддержать свой престиж. Признание последнего со стороны других лиц является такой потребностью, которая стимулирует активность поведения. Читатель наверняка знает из своего опыта, что рассказчик анекдотов никогда не довольствуется самим рассказом. Признание компании, если, конечно, оно состоится, приносит рассказчику не сравнимое ни с чем удовлетворение”.

Не является ли этот, ежедневно наблюдаемый нами факт, прямым указанием на то, что юмор направлен на достижения превосходства над окружающими, на повышение социального статуса “юмориста”? *

Но почему тогда смеётся аудитория? Можно ли объяснить её смех также стремлением к повышению социального статуса? Ниже мы увидим, что это предположение не лишено смысла.

Легко увидеть, что ни одна теория не может объяснить всё многообразие юмора, если она не учитывает его социальную природу. Возьмём такой распространённый жанр, как пародия. Талантливая пародия неизменно вызывет улыбку и обречена зачастую на более долгую жизнь, чем оригинальное, пародируемое произведение. Все знают и помнят великолепного Александра Иванова и его неподражаемую манеру ведения передачи “Вокруг смеха”. Но все ли помнят и знают имена спародированных им поэтов?

Сымитируем ситуацию. Представьте себе, что вы известный, маститый поэт, лауреат, окружённый членами семьи, приготовившейся к просмотру телепередачи “Вокруг смеха”. Вы недавно опубликовали прекрасные, полные пафоса и человеческого достоинства строки: “Во всяком случае, с Фордом я лобызаться не стану!”. И вдруг с экрана телевизора на всю страну огромную звучат следующие строки В.Лифшица:

“За Робертом Рождественским рыдая мистер Форд:

“Ах, почему ты, Роберт, так нестерпимо горд?

Ты подари мне, Роберт, горячий поцелуй”.

“No, - отвечает Роберт, - no, мистер, не балуй” и т.д.

Члены семьи, особенно дети и внуки, безудержно смеются, но смешно ли вам? Вас, народного поэта, только что едко и справедливо выставили на всенародное осмеяние.

Читатели старшего поколения наверняка помнят “Клуб 12 стульев”, занимавший 16-ую страницу Литературной Газеты”. Рождённый фантазией Вл. Владина великий душелюб и людовед Евг. Сазонов безудержно высмеивал писателей и поэтов в своих талантливых пародиях. Душелюб не щадил никого. Не всем пародируемым это нравилось, но до протестов дело доходило редко. Так продолжалось до тех пор, пока Евг. Сазонов не сочинил пародию на автора многотомной книги о жизни В.И.Ленина, живого классика Мариэтту Шагинян. Это было не первое юмористическое произведение, посвящённое великой романистке. В 20-х годах Александр Архангельский написал ей следующее четверостишие:

“Широту её размаха
Не уложишь в писчий лист:
Поэтесса, лектор, пряха,
Шерстовед и романист”.

Мудрый А.Архангельский знал, что и кому писать в сложное время, в котором ему доводилось жить и трудиться. Эта эпиграмма повышала социальный статус романистки. А вот Евг. Сазонов не оценил ситуацию. Не будучи вооружённым теорией юмора, изложенной в настоящей работе, он опубликовал остроумную пародию на маститого литератора. И литератор ... обиделась. Через пару номеров на 16-ой странице “ЛГ” было опубликовано официальное извинение редакции и признание бестактности и неуместности пародии на Мариэтту Шагинян. По какой-то причине оценки пародии читателями “Литературки и писательницей оказались диаметрально противоположными.

Бергсон полагал, что “смех обладает излечивающим действием. Предназначенный для унижения, он должен причинять моральную боль человеку, на которого он направлен. Посредством смешного общество берёт реванш за те свободы, которые сопровождает смех. Если смех несёт печать симпатии или расположения к объекту насмешки, он не выполняет своей миссии”.

Было отмечено (D.H. Monro, “Argument of Laugher. Melbourne: Melbourne University Press, 1951), что смех может носить и защитную функцию. К этой плодотворной идее мы ещё вернёмся при рассмотрении защитной функции юмора (раздел 3).

Тезис о социальной природе смеха становится ещё более убедительным, если задаться вопросом о том, что является антитезой смешного. Если смех является выражением счастья и подъёма по социальной лестнице, то какое психологическое состояние выражает несчастливое настроение ума и по этой же лестнице спуск?

Этим вопросом задавался Л.Карасёв. В отличие от А.Ахиезера он предложил в качестве антитезы смеха чувство стыда. В этом, на первый взгляд неожиданном, решении есть своя логика, подтверждающаяся большим фактическим материалом, который автор привлекает из самых различных областей, включая сюда философию, психологию, историю, филологию и т.д.

Антитеза смеха и стыда составляет идейный стержень всей концепции исследования Карасёва о прошлом смеха, его происхождении и проблемах смеха сегодняшнего и завтрашнего. Карасёв находит все соответствующие смеху параметры в феномене стыда. Автор отмечает умственный”, рефлексивный характер стыда, неожиданность, непредсказуемость момента его возникновения, невозможность подавить в себе это чувство с помощью разума, хотя по природе своей оно глубоко разумно, сила аффекта, его связь с областями этики и эстетики и т.д.

Согласно Карасёву стыд - это смех, перевернутый с ног на голову. Стыд — “отрицательный модус” смеха, их родство можно обнаружить не только в развитых формах, но и в самой точке возникновения. Стыд, как и смех, тоже оказывается двойственным: есть “стыд тела” и есть “стыд ума”. Если “смех ума” исторически использует уже готовую маску “смеха тела”, то “стыд ума” точно так же использует маску своего примитивного предшественника - “стыда тела”.

“Возникнув, стыд и смех ведут себя очень схоже: и тот, и другой являются непрошенно, завладевают нами полностью, останавливая время и пуская его вспять. Со стыдом справиться так же трудно, как и с приступом хохота. Подобно спазмам смеха, возвращающим нас к чудесному моменту обнаружения нашего превосходства, “спазмы” стыда возвращают к ситуации, в которой наша вина стала явной и осознанной “изнутри”. Причем в обоих случаях действительная, внешне–физическая прагматика отсутствует: стыд, приносящий нам сильнейшие и вполне реальные страдания, на самом деле не связан с какой–то реальной, актуальной угрозой. Смех же, дающий нам не менее сильную радость, никак не соотносится с действительным, “всамделишным” благом. Стыдясь, мы не становимся беднее, а смеясь — богаче”.

Эта замечательное сравнение даёт нам ещё один аргумент в пользу того, что смех связан с продвижением по социальной лестнице вверх (в отличие от стыда, когда мы опускаемся вниз), а юмор является средством для этого продвижения, нашим оружием в социальном общении.

2.2.4. Смех как выражение удовольствия

Вряд ли стоит тратить усилия, чтобы убедить наших читателей в справедливости положения, вынесенного в заголовок. Почти все исследователи единодушны на этот счёт. Смех вызывается удовольствием. Мы смеёмся, когда нам хорошо. Но только в редких случаях человек смеётся просто потому, что ему хорошо. Ему должно быть действительно хорошо! Многие помнят ночной эпизод из фильма “Военно-полевой роман”, в котором открывается окно, из него высовывается мужчина в белье и, смеясь, кричит на всю улицу: “Хорошо-о-о!!! в то время, как счастливая и смущённая жена оттаскивает его от окна. Этого человека можно понять. Ему в этот момент было о-о-очень хорошо!!!

Смех - это врождённая реакция на хорошее настроение, свойственная не только человеку, но и высшим животным - обезьянам, например. Новорождённый младенец очень рано начинает улыбаться. Его улыбка и смех - показатели чисто физического комфорта, удовлетворения его первичных стремлений и потребностей, прежде всего голода. Улыбка и смех - это естественная реакция на удовлетворения стремления. У очень молодых людей смех служит выражением здоровья, избытка и брожения жизненных сил.

    По мере роста, развития и формирования общественных связей человека смех приобретает социальную роль, становится одним из средств социального общения. С возрастом наряду с первичными врождёнными стремлениями у человека формируются вторичные стремления и их конкретные проявления - желания. Удовлетворение их также вызывает положительные чувства и внешне проявляется улыбкой и смехом.

Дмитриев справедливо полагал, что “Смех радости и смех ума выражаются в одной и той же форме - вот в чём причина, — отождествления этих двух различных чувств, и вот в чём причина традиционного противопоставления смеха и плача. Смех - знак радости; оттого так естественно противопоставить его слезам”.

      А.Лук подверждал эту мысль и добавлял, что “наибольшую радость может доставить человеку работа мышления. Известный учёный, автор "Истории физики", лауреат Нобелевской премии Макс фон Лауэ писал, что "понимание того, как сложнейшие разнообразные явления математики сводятся к простым и гармонически прекрасным уравнениям Максвелла, является одним из сильнейших переживаний, доступных человеку".

А вот что рассказал в автобиографических записках великий натуралист Чарльз Дарвин:

      "Я обнаружил, правда бессознательно и постепенно, что удовольствие, доставляемое... работой мысли, несравненно выше того, которое доставляют какое-либо техническое уменье или спорт. Главным моим наслаждением ... в течение всей жизни была научная работа, и возбуждение, вызываемое ею, позволяет мне на время забывать, а то и совсем устраняет моё постоянное плохое самочувствие".

    Будучи физиологическим выражением удовольствия, акт смеха и сам по себе приятен, вызывает эйфорию, чувство благополучия и комфорта: "Из всех телесных движений, потрясающих тело и душу вместе, смех есть самое здоровое: он благоприятствует пищеварению, кровообращению, испарению и ободряет жизненную силу во всех органах", - пишет в "Макробиотике" Х. Гуфеланд - лейб-медик прусского короля Фридриха.

    А вот известное мнение выдающегося английского врача XVII века Сиденгема: "Прибытие паяца в город значит для здоровья жителей гораздо больше, чем десятки мулов, нагруженных лекарствами".

А. Лук справедливо указывал на то, что смех может быть вызван как ощущением комфорта, в том числе физического, так и внезапно устранённой опасностью. Лук полагал, что “акт смеха сам по себе приятен, вызывает эйфорию, чувство благополучия и комфорта, будучи физиологическим выражением удовольствия”.

Но хорошее настроение не является единственной причиной для смеха. Мы не можем смеяться постоянно, даже проживая в этом лучшем из миров. Чтобы вызвать смех, необходимо, чтобы счастливое настроение превышало обычный уровень, имело всплеск, импульс. Нам нужно, чтобы амплитуда этого импульса намного превосходила уровень просто хорошего настроения.

2.2.5. Условия для возникновения смешного

Вопрос, вынесенный в заголовок этого раздела, отнюдь не направлен на раскрытие природы смешного. Определить условия для возникновения смеха и причину смеха – задачи совершенно разные. Все знают, что яйцо, брошенное на стол с высоты 1 сантиметр, имеет шансы остаться целым, в то время, как яйцо, упавшее со стола на твёрдую поверхность пола, таких шансов не имеет. Но для того, чтобы понять причину этого, нужен был гений Исаака Ньютона, сообщившего нам основные законы механики.

Проводя элементарные наблюдения над магнитами, любой может определить, что два магнита иногда притягиваются друг к другу, а иногда отталкиваются. Начальная теория, созданная для объяснения этого явления, “объяснила” отталкивание и притяжение тем, что один конец магнита стали называть “северным полюсом”, а противоположный конец – “южным”. В этом объяснении был очевидный практический смысл, но к пониманию природы взаимодействия магнитов это продвинуло нас не более, чем окрашивание северного полюса в синий, а южного - в красный цвет. И только много позднее, когда было обнаружено, что магнитное поле постоянных магнитов вызывается вращающимися в параллельных плоскостях электронами, усиливающими магнитное поле друг друга, наше понимание расширилось до уровня настоящей физической теории.

Смех, как уже говорилось, существует независимо от нашего желания. С ним приходится иметь дело как с данностью, природным явлением. Очевидно, что начать изучение этого явления необходимо с изучения условий его возникновения. Точнее, с условий возникновения того мощного кратковременного импульса, который даёт нам объективное, хотя и непонятное ещё, ощущение счастья.

Гегель в "Науке логики" привёл оригинальные, глубокие суждения по интересующему нас вопросу. Он подошел к анализу остроумия как формы мышления. Гегель полагал, что “Обычное представление схватывает различие и противоречие, но не переход от одного к другому, а это самое важное”. Он считал, что остроумие несёт в себе противоречие, высказывает его, приводит вещи в отношения друг к другу, заставляет "понятие светиться через противоречие", но не выражает понятия вещей и их отношений. Мыслящий разум, по Гегелю, заостряет притупившееся различие различного, простое разнообразие представлений до существенного различия, до противоположности.

В настоящее время считается общепризнанным, что любое остроумное высказывание основано на своего рода противоречии, некоей неожиданности, противоречащей строгой логике.

Гегель подошёл очень близко к разгадке природы юмора. Но ни он, ни его последователи не сумели преодолеть тонкий барьер, отделяющий их от истины.
Едва ли можно считать, что словесной формулой Гегеля исчерпывается природа остроумного. Слова "светящееся противоречие", как указывали последующие исследователи, сами нуждаются в расшифровке.

Hazlitt приводит длинный перечень вещей, которые заставляют человека смеяться. Например, карикатура человека с носом в форме бутылки, вид карлика рядом с гигантом. Люди смеются над одеждой иностранцев, а они над нашей. Три трубочиста и три китайца, столкнувшись на лондонской улице, смеются друг над другом буквально до упаду и т.д.

З.Фрейд, Ч. Дарвин, Eastman и многие другие считали, что для того, чтобы смеяться, человек должен находиться в счастливом состоянии ума.

Фрейд, кроме того полагал, что человек должен быть подготовлен к восприятию шутки, должен ожидать её.

Мы знаем по опыту, что многие комедианты, даже не читавшие Фрейда, подготавливают публику, сообщая ей, что сейчас последует шутка или смешная история. Иногда они прибегают к объявлению типа: “Это была шутка, шутю я так”. Гениальный приём нашёл М.Жванецкий. Он выходил на сцену и произносил совершенно невинную фразу: “И что интересно: министр мясной и молочной промышленности существует и хорошо выглядит”. После чего следовала пауза. Пауза затягивалась. И только секунд через 10 до публики доходило, что это была шутка и по залу прокатывался нарастающий смех.

Фрейд справедливо полагал, что юмор лучше воспринимается в благоприятствующих его восприятию обстоятельствах. Опытный тамада начинает по-настоящему шутить после нескольких рюмок, принятых гостями. “Разогретые” гости легче настраиваются на юмористический лад. Граница эта очень тонка. Один из записных остряков поведал автору, что однажды и этот приём не сработал. “Понимаешь, - говорил он, - начал я, как обычно, выдавать хохмы после третьей. Вижу – не идёт, не смеются. В чём дело? Потом понял: холодно было в помещении, от трёх первых порций публика не разогрелась”.

Джон Локк в трактате "Опыт о человеческом разуме" также сделал попытку проведения различия между остроумным высказыванием и просто суждением. Суждение, согласно Локку, состоит в тщательном разделении идей. Суждение обращает внимание не на сходство, а на различие, каким бы малым оно ни было. Цель суждения Локк видел в том, чтобы избежать заблуждений, основанных на случайном, несущественном сходстве.

Остроумие, считал он, лежит прежде всего в сближении идей и в их объединении, быстром и разнообразном, которое дает ощущение удовольствия.
Дж. Эддисон, уточняя взгляды Локка, отметил, что не всякое объединение идей остроумно, а лишь неожиданное. Кроме того, в основе остроты может лежать не только сходство идей, но и их противоположность.

А.Лук подошёл очень близко к разгадке юмора, когода пытался проанализировать роль временного фактора в реакции на комическое. Он цитирует Марка Твена в его анализе важности паузы и приходит к выводу, что для уяснения “соли” шутки, анекдота требуется определённое время. “Если мысль эта станет сразу же ясна или, напротив, понадобится слишком долго доискиваться до неё, то эффект остроумия в значительной мере ослабевает, а иногда и вовсе улетучивается. Впрочем, случаи, когда острота “доходит” до слушателей спустя несколько дней и вызывает смех, не так уж редки. Но всё же существует некоторое оптимальное время “уяснения”.

Мирослав Войнаровский (2003) определил юмор как “неожиданность, резко превращающуюся в понимание”. Он, как и А.Лук, подошёл очень близко к разгадке смешного, уделив внимание фактору времени. Войнаровский писал: “Человеку не удаётся предсказать заранее, что будет сказано и наступает некоторая пауза, задержка в понимании. Недаром анекдоты устроены как простые и неожиданные загадки: надо быстро оправиться от неожиданности, а потом разгадать, что же имел в виду говорящий. Поиск отгадки не должен занимать много времени. Не более 10 секунд. Иначе смешной эффект исчезает. Почему это происходит - можно гадать (подчёркнуто нами), но это уже совсем другой вопрос”.

“Еще более важно, чтобы озарение наступало разом, резко, почти мгновенно. Если озарение наступает поэтапно, как при решении задачи, то смешного эффекта не будет. Это значит, что искомая разгадка должна быть очень простой, неразделимой на много шагов, каждый из которых надо отгадывать последовательно. Озарение должно наступить быстро - не более, чем за 1, максимум 2 секунды после того, как человек начал догадываться о разгадке. Тогда возникает этот самый эффект - подобный вспышке, удару барабана или толчку, который внешне разряжается в смех или улыбку.

Однако, когда мы понимаем смысл, спрятанный в аниксе, это доказывает нам, что мы всё-таки достаточно умны. Это снимает с нас подозрение в глупости. Что вызывает радость. Этим же объясняется и требование быстроты озарения. Если мы слишком долго разгадываем аникс, значит мы глупы. Если мы разгадываем его шаг за шагом, плавно, то это выглядит как более серьёзные усилия, чем ответ, полученный мгновенно в результате озарения.

Приятно возвыситься над другими, но особенно приятно возвыситься над великими. Ясно, что трудный путь для честолюбия - совершить нечто великое - в данном случае особенно сложен. Остается лёгкий путь - через унижение других”.

Александр Лук полагал, что “быть может, то общее, что есть во всех приемах остроумия, - это выход за пределы формальной логики". В разобранных им вариантах остроумия: нелепости, ложного противопоставления, ложного усиления и других - этот выход за пределы формальной логики выражается просто в нарушении закона тождества, закона противоречия, закона исключённого третьего и закона достаточного основания. Лук приходит к великолепной догадке: “Отыскание и внезапное осознание логической ошибки, особенно чужой, и есть, вероятно, та пружина, которая включает положительную эмоцию и сопутствующую ей реакцию смеха, - при условии, если нет причин, подавляющих положительное чувство. Смех в данном случае - выражение интеллектуального триумфа от нахождения ошибки”.

Это высказывание А. Лука приоткрывает нам завесу над тайной смешного, но не даёт ответа на главный вопрос. Если смех является выражением интеллектуального триумфа, то почему ещ больший интеллектуальный триумф не сопровождается приступами смеха? Человек ликует, поняв незначительную загадку в телеграмме: “Рабинович не стоит и не лежит” или заметив опечатку в стихотворной строчке: “Шестирылый серафим на перепутье мне явился”. Но почему тот же человек, решив несравненно более сложную интеллектуальную задачу, например, сложный математический пример, или шахматный этюд, или нетривиальное уравнение, то, чем действительно можно гордиться, очень редко разражается приступами смеха?

Все известные автору теории юмора останавливаются перед этим вопросом. Они поясняют, что юмор вызывается противоречием, требующим разрешения, разгадки точно так же, как ранние теории магнита привели к обнаружению полюсов, но в то же время механизм взаимодействия остаётся скрытым совершенным туманом.

Характерным примером являются современные лингвистические теории. Все они сходятся на положении Гегеля, но попытки объяснить природу юмора ведут только к рассмотрению природы неожиданности, “светящегося противоречия” под разными углами, кто с точки зрения семантики, кто - семиотики и прочих сложных предметов, доступных только специалистам.

Между тем, механизм юмора прост и примитивен. Юмор доступен всем слоям общества, более того, низшим слоям в большей степени, чем высшим. Поэтому и объяснение его природы должно быть простым. Простым и понятным любому.

Но такого объяснения мы пока не обнаружили.

2.2.6. Попытки математического подхода

Всякая наука только тогда может называться наукой, когда она получает математический аппарат.

Естественно, что эта задача не всегда под силу представителям психологических и лигвистических наук, но попытки “поверки алгеброй гармонии” делались. Делались они и в области юмора и прилегающих к этой области исследований.

Мозг, как известно, способен выполнять сложнейшие математические и логические операции совершенно бессознательно. Что, если он выполняет такие же операции и при восприятии юмора? Можно ли составить какие-то, пусть приблизительные математические уравнения, описывающие эту работу и дающие в результате величину, амплитуду эмоций. При превышении этой амплитудой некоего (вполне индивидуального) уровня возникает реакция смеха. Малый уровень амплитуды приводит к внутренней улыбке, чуть заметному изменению выражения лица, большая амплитуда растягивает губы, а ещё большая приводит к генерации слышимых отрывистых звуков, называемых смехом.

Не имеющее, на первый взгляд, отношения к рассматриваемому предмету высказывание Лейбница о том, что “музыка есть радость души, которая вычисляет, сама того не сознавая”, на самом деле вполне релевантно и даёт нам намёк на то, что происходит на самом деле при восприятии смешного.

Биркгоф полагал, что эстетическое наслаждение зависит от гармонических взаимосвязей в системе воспринимаемых объектов. Он даже предложил формулу M = O/C,

где M - эстетическая мера предмета, O - упорядоченность , а C - сложность. Биркгоф утверждал, что эстетическое наслаждение можно свести к математическим законам ритмичности, гармонии, равновесия и симметрии.

    Моррис придерживался несколько иной точки зрения. Он считал, что совершенный стихотворный размер настолько монотонен, что становится невыносимым. Вот почему поэты обратились к свободному стиху, к сменам ритма. То же и в области изобразительных искусств: геометрические пропорции внешнего мира являются мерой, от которой искусство всегда должно удаляться. Степень этого удаления определяется не законами, а чутьём художника. Именно это удаление от идеальных законов природы делает произведение искусства прекрасным. В незамысловатом крестьянском горшке, по мнению Морриса, больше очарования, чем в греческой вазе, имеющей совершенную геометрическую форму. Представления Морриса, на самом деле, не противоречат, но дополняют взгляды Биркгофа. На наш взгляд, мы получаем особенное удовольствие, когда производим подсознательные операции (вычисления), соответствующие верхнему пределу наших возможностей. От привычной, монотонной работы трудно получить удовольствие, сравнимое с интеллектуальным триумфом. Именно поэтому пресыщенные четырёхстопным ямбом поэты стали изобретать для мозга более сложную работу, поэтому художники отошли от “Чёрного квадрата и пейзажей с берёзками и занялись поисками новых форм, удовлетворяющих их повышенным запросам.

Юмористы так же заняты поисками новаторских форм. Мы покажем, что высшее воплощение это стремление нашло в так называемых абстрактных анекдотах.

Виктор Раскин предложил следующую формулу смешного:

Х = f(Рассказчик, Слушатель, Стимул, Жизненный опыт, Пcихология, Ситуация, Общество),

причём Х может принимать как положительные (Смешное), так и отрицательные (Несмешное) значения.

М. Войнаровский приводит следующее формальное описание механизма неожиданности и его разгадки, которые мы приведём в сокращённом виде.

“Пусть мы достигли точки неожиданности и пытаемся предсказать последующие события. На этот момент мозгу известны вступление и ловушка и неизвестна развязка. Каждый вариант развязки соответствует одному элементарному исходу: y1, y2,..., ym. Все эти исходы вместе составляют множество возможных исходов M. Когда мы делаем предсказания, слушая речь, наш мозг выбирает некоторое количество случайных исходов yj, для которых максимальна вероятность p(yj). Эти исходы образуют множество наиболее вероятных исходов K, которое является подмножеством M и содержит k элементов (k ≤ m).

Ввиду ограниченного времени и огромного m мозг не способен выполнить оценку вероятностей для всего множества M и потому величина k много меньше m. Естественно, мозг не использует такой надёжный, но медленный алгоритм, как полный последовательный перебор. Вместо этого применяются какие-то другие алгоритмы, для нас до конца неизвестные. В результате во множество K попадает некоторое количество элементов M, соответствующих самой высокой вероятности, а какие-то исходы (тоже имеющие высокую вероятность) туда не попадают. Их вероятность принимается равной нулю, а сумма вероятностей уже оцененных событий нормируется к единице:

p'(yj) = 0 для yjK
и
p'(yj) = p(yj) / S для yjK,
где S = Σp(yj) по всем j таким, что yjK.

Это - неточно, но мозгу остается довольствоваться такой оценкой, как приблизительной и единственно доступной. Надо сказать, что мозг, похоже, делает параллельно много оценок для разных вариантов множества M. Например, возможны оценки насчет того, какое конкретное слово будет следующим или насчет того, какая это будет часть речи: например, глагол или предлог.

Эффект неожиданности заключается в том, что наступает событие yj, которое не было причислено ко множеству K”.

У читателя может возникнуть законный вопрос: каким образом всё приведённое в данном разделе может привести нас к разгадке природы юмора? Не похоже, чтобы мы сумели прийти к пониманию эффекта, вызываемого меткой остротой, анекдотом, куплетом, карикатурой, юмористическим рассказом.

За мной, читатель, и я покажу тебе, что мы стоим на пороге открытия!

*Когда эти строки были написаны, один очень умный человек сделал существенное замечание. Опытные рассказчики (он привёл пример Юрия Никулина и других профессиональных юмористов) сохраняют серьёзное выражение лица. Рассказчики анекдотов высшего класса никогда не смеются”.

С этим мнением нельзя не согласиться. Но нам кажется (и наш собственный опыт говорит об этом), что серьёзное выражение это только маска. Внутреннее удовольствие, которое испытывает записной юморист, душа компании, всегда велико. Он просто умеет сдерживать внешнее проявление смеха. Не думается, что им действительно грустно. Иначе зачем бы они это делали? Профессионалы же, это совсем другая категория. Они выдают свои заученные шутки в обмен на презренный металл.

[Продолжение следует]