"Очи чёрные" или "Благодарность Фелице"?
18-10-2013В свежей октябрьской книжке “Нового мира” опубликована статья, первая часть которой - реакция на мою давнюю публикацию в "Лебеде". Поэтому, мне, наверное, стоит оценить позицию моего оппонента из "Нового мира". Но, сначала я бы хотел поблагодарить редакцию "Нового мира" за внимание к нашему альманаху и его публикациям. В обзорах “Нового мира” “Лебедь” всегда упоминается и даже приводятся краткие аннотации отдельных статей альманаха. Так как я, в основном, сетевой автор, я бы хотел поблагодарить наших бумажных коллег из “Нового мира” за внимание к сетевым публикациям вообще, и в частности, за внимание и к моей публикации. У меня еще есть один повод поблагодарить новомировцев. Дело в том, что “Лебедь” - американский альманах. Сегодня многие российские издания демонстрируют явную враждебность к мнению людей, живущих далеко от России, мол, "свалили, ну и помалкивайте". Публикация в “Новом мире” не поддерживает этой ксенофобии. Ее автор вообще не упоминает об американском происхождении "Лебедя" и обсуждаемого материала.
В отличие от Полуэкта, о котором я пишу в другой публикации этого номера, имя своего следующего оппонента я назову. Это Владимир Губайловский, поэт, критик, член редколлегии журнала. Потому что Владимир Алексеевич никак мою сетевую активность не ограничивал. И ни в чем предрасудительном замечен не был, кроме чрезмерной любви к Вере Павловой. Не как к женщине, а как к поэту.
Однако, в путь.
Вот оригинал статьи.
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2004/10/gub13.html
А мы попробуем цитировать мнение Губайловского и выясним: действительно ли мнение Владимира Алексеевича может претендовать на истину, если не в последней инстанции, то, хотя бы, в первом приближении.
Губайловский пишет:
Количество знающих и слушающих не связано с качеством текстов настолько прямолинейно, как полагает Дорфман. Юрий Лотман писал: “На типологической лестнице от простоты к сложности — расположение жанров иное: разговорная речь — песня (текст + мотив) — „классическая поэзия” — художественная проза”2.
А что у меня? У меня написано:
Главный вывод сделан мной из их текстов. Вот как я это понял для себя. Во-первых, то, что делают лучшие поющие, безусловно — поэзия, и поэзия сильная.
Таким образом, я делаю вывод о том, что известные мне лидеры поющих поэтов сильны именно текстами, а не только тем, насколько удачно они эти тексты поют.
И дальше в своей статье я сравниваю именно тексты Дягилевой и Павловой, и текст Губайловского и Дягилевой, о чем Владимир Алексеевич, разумеется, из-за скромности, умолчал. И я делаю свои выводы, о том, что текст Губайловского опубликованный в "Новом мире" слабее текста Янки написанного в том же размере.
Насколько удачно я это делаю, желающие могут посмотреть сами в моей статье.
Дальше Губайловский, взяв в помощь Лотмана решительно сокращает жизнь песенной поэзии до 50 лет, вернее, он утверждает, что через полвека-век и больше, о песенных поэтических текстах забывают и помнят только написанное для чтения. Вот как он это пишет:
С точки зрения Лотмана, слушать и понимать песню проще, чем читать стихи, поскольку песня — это вообще первый шаг к эстетическому освоению действительности словом. И естественно, слушающих будет несравнимо больше, чем читающих. Но эта статистика касается только сиюминутной непосредственной реакции. Если количество знающих стихи и знающих песни рассматривать на больших временных отрезках — полвека, век и больше, то ситуация резко меняется в сторону как раз пишущих поэтов. Их знают больше, чем поющих.
Ну что ж, мысль интересная. Особенно, со ссылкой на статистку. У Губайловского, значит, есть статистика, которая доказывает, что песни не помнят, а вот чистые стихи, наоборот, вспоминают все больше и больше.
Он даже приводит в пример конкретного поэта, которого, по Губайловскому, декламируют на всех углах. Поэта, который совсем даже не устарел, в отличие от песен его времени. Вот о ком и о чем в данном контексте пишет Губайловский:
Инвариантность песни сравнительно мала. Песня слишком тесно связана с моментом своего возникновения и с течением времени неизбежно стареет. Державин сегодня звучит абсолютно современно, в отличие, например, от песенных текстов конца XVIII столетия4.
Вы заметили цифру сноски в конце цитаты? Сноска важная, приведу ее полностью:
4 Здесь речь об “авторской песне”, неизбежно погруженной в свое историческое время. Законы бытования и развития народной песни, по-видимому, иные.
Ну что ж, возьмемся за Державина и за поэтов-песенников тех времен. Меня могут упрекнуть в том, что я передергиваю, что Губайловский критикует моих "поющих поэтов", которым я отдаю предпочтения перед "пишущими". Но... Владимир Алексеевич сам расширил рамки спора, потому что он написал о временных отрезках в полвека и век. И даже добрался до Державина. Мы не знаем как пел свои стихи-песни гусар Давыдов. Мы не знаем, как исполнял "Венгерку" собственного сочинения Аполлон Григорьев. Так что я не могу спорить с Губайловским только в рамках хорошо нам известных поющих поэтов, начиная с Высоцкого и Галича и заканчивая, скажем, Михаилом Щербаковым и Янкой Дягилевой. Если Губайловский пошел к Державину, я вслед за ним пойду уже не к поющим поэтам, а к поэтам, чьи стихи стали песнями. И посмотрим, что помнят, а что забывают.
Напомню, что по гипотезе Губайловского-Лотмана песни за полвека и, тем более, за столетия, забывают, помнят только стихи. Исключение, согласно сноске, народные песни. Ну и, наконец, точка отсчета и пример абсолютно современных стихов - Державин. Вот первые две строфы одного из самых известных стихотворений Державина. Того, который по Губайловскому "абсолютно современен".
БЛАГОДАРНОСТЬ ФЕЛИЦЕ
Предшественница дня златого,
Весення утрення заря,
Когда из понта голубого
Ведет к нам звездного царя,
Румяный взор свой осклабляет
На чела гор, на лоно вод,
Багряным златом покрывает
Поля, леса и неба свод.
Крылаты кони по эфиру
Летят и рассекают мрак,
Любезное светило миру
Пресветлый свой возносит зрак;
Бегут толпами тени черны.
Какое зрелище очам!
Там блещет брег в реке зеленый,
Там светят перлы по лугам.
Дорогой Владимир Алексеевич!
"Перлы" - это жемчужины, светить по лугам они не могут, что "абсолютно современного" в написанной Державиным глупости? Современное звучание слова "понт", которое употребляет Державин в смысле моря, прежде всего воспринимается словами: "Не бери меня на понт?" "Пресветлый свой возносят ЗРАК",- это не только не современно, это сегодня звучит просто похабно, хоть я понимаю, что имелся ввиду "взор", а не "cpака".
"Румяный взор свой осклабляет"...
точно так же звучит "осклабляет" сегодня на русском. "Осклабился", сегодня, это явно негативное слово, ничего общего с "румяным взором" не имеющее. Где же вы увидели "абсолютную современность"? Заметьте, я взял одно из самых известных стихотворений и не выбирал, а поставил первые две строфы для анализа.
А теперь немного текстов песен, я обращаю ваше внимание, только песен, все примеры взяты из книги "Русские песни и романсы", Москва, Художественная литература, 1989 год. Но не народных, Губайловский своей сноской народные песни мне предусмотрительно запретил. Буду цитировать только тех авторов, имена которых до нас дошли и которые писали во времена Державина. Они, правда, весьма неприхотливы, но я говорю только о языке, а не глубине философского звучания.
П.М.Карабанов. 1780-й год.
Как мне жить, как мне жить?
Как же мне не тужить?
Отъезжаешь, покидаешь, мил-сердечный меня.
Ах, голубчик ты мой
Разлучусь я с тобой.
Здесь не будешь, позабудешь,
Что была я твоя.
По-моему, никакой архаики и никаких державинских "зраков" и "перлов".
И.И. Дмитриев. 1792-й год.
Стонет сизый голубочек,
Стонет он и день и ночь.
Миленький его дружочек,
Отлетел надолго прочь.
И на травку прилегает
Носик в перья завернул
Уж не стонет, не вздыхает
Голубок навек уснул.
Вдруг голубка прилетела,
Приуныв, издалека
Над своим любимым села,
Будит, будит голубка.
То же впечатление.
Н.М. Карамзин.
Не знатен я, не славен
Могу ль кого прельстить?
Не весел, не забавен
За что меня любить?
Я плакал, ты смеялась,
Шутила надо мной
Моею забавлялась
Сердечною тоской.
А вот А.Ф.Мерзляков
Среди долины ровныя.
На гладкой высоте.
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте.
Эту песню, я надеюсь, Владимир Алексеевич и сам певал: за праздничным столом, под рюмочку, ее поют до сих пор. Она написана в 1810 году, Державин жил до 1816-го. Т.е. это его времен песня.
Господа- марксисты на мелодию этой песни сочинили свою, которую любил Ильич Первый:
Замучен тяжелой неволей,
Ты славною смертью почил.
В борьбе за народное дело
Ты голову честно сложил.
А вот еще один поэт-песенник и, как вспоминали о нем современники, даже поющий поэт, песня эта сочинена еще при жизни Державина:
Я люблю кровавый бой!
Я рожден для службы царской.
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мне золотой.
Все читатели нашего альманаха, я надеюсь, узнали Дениса Давыдова, хоть со времени написания этой песни прошло уже почти 200 лет, а вовсе не пятьдесят и даже не сто.
А ведь Державина действительно проходили все без исключения выпускники средней школы. В отличие от Мерзлякова, который "Среди долины ровныя". И не только Мерзлякова. Если дальше пойти по первом половине 19-го века, то мы сразу же обнаружим в народной памяти песни других поэтов, которых в школе не проходили. В школе не проходили, а поют и сейчас, не забывают.
Федор Глинка.
Не слышно шума городского,
В заневских башнях - тишина.
Лишь на штыке у часового
Горит полночная луна.
Песня написана в 1826 году по следам свежих событий на Сенатской площади. И до сих пор щемит душу миллионам людей, родной язык которых - русский.
Но еще более известная песня, которая написана год спустя, в 1827 году и которую помнят абсолютно все
в России. Более того, ее помнит и Европа. Во всяком случае, в "Алисе в стране чудес" эта песня упомянута:
Ее слова написал еще один поэт, которого в школе не проходили, в отличие от Державина. Его имя вы, может быть, и не знаете - Иван Козлов. А вот песню знаете точно:
Вечерний звон
Вечерний звон
Как много дум
Наводит он.
В 1843 году другой поэт, которого не проходили в школе, Е.П. Гребенка сочинил строки песни, первые слова которой на русском языке знают не только в России, но и во всей Европе и Северной Америке. Думаете, что такой песни нет, песни, начало которой знают, да еще на русском, миллиард человек?
Есть такая песня!
Очи черные, очи страстные
Очи жгучие и прекрасные
Как люблю я вас,
Как боюсь я вас,
Знать увидел вас,
Я не в добрый час.
И забывать ее, вопреки теории Губайловского-Лотмана, пока не собираются. Гребенка так же автор замечательной песни, которую не знают на Западе, но хорошо знают в России:
Помню я еще молодушкой была
Наша армия в поход куда-то шла
Вечерело, я стояла у ворот
А по улице все конница идет.
Впрочем, вернемся тем, кого мы в школе проходили. И посмотрим, какие именно строчки известных по школьному курсу по это в помнят решительно все.
Кондратий Рылеев. 1822
Ревела буря, дождь шумел.
Во мраке молнии блистали...
Надеюсь, что Владимир Губайловский не сомневается, что это именно песня.
Афанасий Фет 1842 год.
На заре ты ее не буди
На заре она сладко так спит.
Иван Тургенев. 1843 год.
Утро туманное, утро седое.
Нивы печальные, снегом покрытые.
Николай Некрасов 1861 год.
Чем полна, полна коробушка,
Есть и ситец и парча.
Я думаю, что, если бы Некрасов встретился с Тургеневым, когда тот изрек свое:
"Поэзия в стихах Некрасова и не ночевала",- автору "Коробейников" достаточно было пропеть один куплет великой песни, как ответ на это обвинение.
Кстати, другая знаменитая песня:
Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг
- тоже принадлежит перу Некрасова, в стихах которого, поэзия по Тургеневу “и не ночевала”. Примерно так же, как не ночевала поэзия в стихах Янки Дягилевой или Владимира Высoцкого.
Я бы не хотел трогать великих: Пушкина и Лермонтова. Все и так знаю, что поют, пели, и будут петь на их стихи. Понимаю, что не упоминал Кольцова, Алексея К. Толстого, Языкова, Никитина и многих, многих других... Тех, строки которых помнят обычные люди, именно потому что эти строки поют. Тех, на ком спотыкаeтся и Лотман и, вслед за ним, Губайловский.
Но, если мы покинем 19-й век и перейдем в 20-й, тенденция сохранилась. Поэты, которых знают миллионы и будут знать в последующие века, это поэты, которых поют. Разумеется, Губайловский сам без меня вспомнит соответствующие строчки Сергея Есенина. Надеюсь, что Северянин ему тоже под силу. Помните, Владимир Алексеевич? Вы ведь услышали это:
Это было у моря, где лазурная пена
Где встречается редко городской экипаж…
еще до того, как познакомились с творчеством Игоря Северянина серьезно? И вы не один такой.
Бывало так, что довольно посредственные поэты сочиняли великие тексты, которые тоже останутся на века. Функционера Союза Советских Писателей Алексея Суркова вряд ли будут вспоминать в связи с его стихами. Зато строки из песни, написанной Сурковым, будут петь и повторять пока будет существует русский язык. На столетия Сурков останется в памяти народа за строки
"Землянки":
Бьется в тесной печурке огонь
На поленьях смола как слеза...
Не буду говорить о песнях из "Иронии судьбы", песнях благодаря которым сотни миллионов услышали, может быть, впервые строки Цветаевой и Пастернака, а потом, уже просто миллионы, благодаря песне, раскрыли и ее томик. Это слишком тривиальный пример. Кстати, Губайловскому Пастернак из “Иронии судьбы” не понравился. Его не полностью использовали, выпустили часть текста. Он об этом пишет в своей статье. На это я хотел бы напомнить снова Владимиру Алексеевичу про Некрасовских "Коробейников". Песня "Коробейники" только отрывок из поэмы с таким же названием. Так что вам, Владимир Алексеевич, она должна тоже не нравится по той же причине.
Но вот еще один поэтический текст. И тоже отрывок из поэмы. Я его хотел бы вспомнить, потому что он написан моим великим земляком. В начале семидесятых вся страна услышала эти строки в фильме "Старшая сестра", по пьесе Володина. Их пела Татьяна Доронина. Помните:
И я была девушкой юной
Сама не припомню - когда.
Я дочь молодого драгуна
И этим родством я горда.
Строки эти принадлежат Эдуарду Багрицкому, точнее, источник их в Шотландии, Багрицкий переводил поэму Бернса "Веселые нищие", именно оттуда эта баллада.
Вообще, если мы вышли на баллады, то я хотел бы напомнить уважаемому Владимиру Алексеевичу, что его борьба за хорошую, правильную поэзию вообще не работает в случае с балладой. Баллада часто готовый песенный текст. В случае с крупнейшим русском поэтом 70-х годов, Владимиром Высоцким, это всегда - песенный текст.
Впрочем, наверное, по Губайловскому и Лотману, весь Высоцкий - неправильный. По их теории снова окажется хорошим поэтом Вознесенский. Который похлопывал снисходительно народного поэта по плечу.
Впрочем, Губайловский уже написал в своем тексте про Высоцкого и Новикова. Уже поучаствовал в разоблачении культа личности этого сомнительного хрипуна. А ведь в балладах Высоцкого больше поэзии, чем у тогдашних кумиров: Евтушенко и Вознесенского. Он даже технически умел больше их. Разве это не гениальные ПОЭТИЧЕСКИЕ строки:
Он бывший флотский офицер,
Его нам ставили в пример,
Он был готов, как пионер, всегда готов.
Пришел он в шахту с корабля,
Пришел стране давать угля
А вот сегодня наломал как видно дров.
А эта аллитерация дальше:
Служил он в Таллине, при Сталине,
Теперь лежит заваленный
Мне жаль по-человечески его.
Я бы не хотел сталкивать два действительно великих имени 70-х, Владимира Высоцкого и Иосифа Бродского.
И чтобы их не сталкивать а обьеденить, я вспомню, что первые строки Бродского, которые я услышал в середине шестидесятых были... вы правильно догадались, были песней.
Мимо ристалищ и капищ
Мимо храмов и баров...
Да, именно с "Пилигримов" я начал свое знакомство с поэзией будущего нобелевского лауреата. И не только я. И уже в семидесятых Мирзоян, а не Тимур Шаов, как думают нынешние молодые люди, запел другой текст Бродского:
В ночном саду, под гроздью зреющего манго
Максимилиан танцует то, что станет танго.
И, опять же, вместе с Мирзояном его запели миллионы.
А что в других странах? Как там, считаются ли там хорошей поэзией баллады, которые поют?
Редьярд Киплинг получил Нобелевскую премию по литературе. Он был хорошим поэтом, ее ему дали не зря. Мы с вами Владимир Алексеевич, опять же, первые строки Редьярда Киплинга услышали в песне. Помните?
День, ночь,
День, ночь,
Мы идем по Африке,
День ночь, день ночь
Все по той же Африке.
Впрочем, Губайловский моложе меня, это я еще до появления дуэта Никитиных услышал слова этой песни. А Губайловский, скорее всего, впервые услыхал стихи Киплинга из уст Сергея и Татьяны.
Из ливерпульской гавани всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье к далеким берегам...
Но... Прежде всего, Киплинг писал баллады. И только потом уже лирические и философские стихи. Я надеюсь, что Губайловскому не надо напоминать про афганский цикл Киплинга или "Запад есть Запад, Восток есть Восток".
Кстати, почти все народные песни, тоже баллады. Так баллада это хорошая поэзия, или нет? По Губайловскому, скорее всего, нет. А по мне, баллада это один из главных поэтических жанров, если не главный. И еще…
Я думаю, что и народные песни, которые до нас дошли, то есть, которые прошли отбор временем, стоят вровень с лучшими авторскими поэтическими текстами.
Еще интересный казус происходит со стихами, которые становятся народной песней вынужденно.
В начале тридцатых, штурмовики сжигали книги Гейне. Гарри Гейне, (Генрихом он стал в 27 лет, после крещения) разумеется не подходил настоящей немецкой литературе. Тем не менее, Семен Липкин рассказывает в свои мемуарах забавный случай. Он воевал и дошел до Берлина. После войны он некоторое время оставался в Германии и встречался с немкой. Немецким Липкин владел свободно и немка пела ему немецкие народные песни. В одной из песен он узнал балладу Генриха Гейне. Он сказал об этом девушке. Мол, не народная это песня, у слов ее есть автор. Оказалось, что она никакого Генриха Гейне не знает. Девушка была молодой и ее детство и юность прошли в Германии, в которой такого поэта не существовало. Так вот, Генрих Гейне сохранился в памяти немецкого народа благодаря песням на свои стихи, потому что книги его были сожжены. Такое вот значение песни оказалось.
Итак, я попытался показать Владимиру Алексеевичу, что он очень сильно заблуждается по поводу быстротечности в памяти читателя-слушателя стихов-песен. Несколько слов по поводу тех, кто упомянут в моей статье, помимо Дягилевой, Павловой и самого Губайловского. Если снова вернутся к балладе, то я вспоминал в ней балладу Чижа (Сергея Чигракова)
Она не вышла замуж за хромого еврея
Она не вышла замуж за седого араба
Еe не прельщали ни Чикаго, ни Бейрут ни Ханой.
Она хотела каждый вечер возвращаться домой.
Она жила на Сумской.
Заметьте, Владимир Алексеевич, я говорю о тексте а не о пении Чижа. Хоть поет этот текст Чиж очень хорошо.
По-моему, это отличная баллада, которая сама по себе могла стать сюжетом хорошего романа. И еще, это своеобразный ответ на гениальную народную балладу:
Ах милый барин, добрый барин
Уж скоро год как я люблю
Но нехристь-староста татарин
Меня журит а я терплю.
Ах милый барин, скоро святки
И ей не быть уже моей
Богатый выбрал да постылый
Ей не видать счастливых дней.
Теперь о Земфире, которую тоже с осуждением вспоминает Владимир Губайловский.
Земфира Рамазанова, опять же, сильнее многих пишущих поэтов силой своих образов. Необычайно насыщенных, очень компактных, но максимально концентрированных. Те строчки, которые есть у нее, бьют в цель с такой силой, которой у большинства пишущих поэтов - нет. Я уже писал, что состояние любви, которое передала Земфира в одной только строке своей песни:
- Я помню все твои трещинки
- не имеет аналогов у других ныне живущих поэтов, пишущих лирику. Точно так же не имеет аналогов по силе воздействия и другая ее строка:
Хочешь, я убью соседей,
Что мешают спать.
В статье, которую критикует Губайловский, я сравнивал хорошую поэзию с зарядом атомной бомбы: Максимальная энергия - в минимальном количестве слов. Именно у Земфиры это есть. Хоть у Янки это было еще в большей степени. К сожалению, у Владимира Губайловского самого я такой концентрации поэтической энергии ни разу не встречал. Но, может быть, я его недостаточно хорошо знаю?
Кстати, с того времени, когда была написана статья, я познакомился еще с одним хорошим поющим поэтом. Ее зовут Диана Арбенина. Она - лидер "Ночных снайперов". Я слушаю их альбом "Цунами". Там много хороших стихов.
Особенно мне нравится смелость текста "На границе".
Будет ночь в небесах.
Будет терем в лесах.
Будешь ты со мной.
И доволен останется тот,
Кто так высоко.
Он благословит нас
Своей рукой
И станет, cтанет опять
Так далеко.
Такое отношение к Богу не часто встретишь в поэтических строках.
Несколько замечаний по языку статьи Владимира Губайловского. Он, по-моему, не всегда удачен, некоторые фразы звучат самопародийно. Ну скажем:
Поэтому выбор делается в сторону максимально консервативных средств — то есть средств, пригодных для консервации.
Почему-то вспомнилась знаменитая фраза героя Ильфа и Петрова:
Я это сделал не в интересах правды, а в интересах истины.
Кое-что слишком тяжеловесно для журнальной публикации, впрочем, я не считаю, что и в филологической или литературоведческой диссертации должны встречаться почти нечитаемые абзацы такого типа:
Буквенное письмо со структурной точки зрения — это лишь предпоследний этап этой истории. Его искусственность имеет свой предел. Не будучи связанным ни с каким конкретным языком, оно все же отсылает к звуку (phone) или к языку как таковому. Будучи фонетическим письмом, оно по сути своей связано с наличием говорящего субъекта вообще, с трансцендентальным говорящим, с голосом как самоналичием жизни, которая слышит собственную речь. В этом смысле фонетическое письмо не есть абсолютное зло. Оно не есть послание смерти, хотя и возвещает о ней
Это Владимир Алексеевич пересказывает Жака Деррида. Ну что ж, Деррида, конечно, величина, но ведь "Новый мир", не философский журнал, а литературный. По-моему, сам Деррида пишет очень коряво, во всяком случае, в тех переводах, которые я читал, и Губайловскому не следовало ему подражать, даже его пересказывая.
Когда Губайловский Деррида оставляет в покое, читать его гораздо интереснее. Но... я не настаиваю, что это большой грех, это мое частное отношение к современным модным в России французским философам. Если Губайловский их любит и ценит, дело его.
Теперь о том, где меня Владимир Губайловский по-настоящему огорчил. Вот что он пишет:
Нынешние поющие не “комплексуют”, потому что статус поэта ниже статуса любого рок-музыканта. Я уже не говорю о лидер-вокалистах — а ведь именно они, как правило, пишут тексты, но и последний барабанщик группы “Отставная коза” чувствует себя на голову выше, чем самый знаменитый поэт. Это выражается и в деньгах, которые зарабатывают те и другие — совершенно несопоставимых, и в известности. Для сегодняшнего рок-музыканта поэт — маргинальная личность, существующая где-то на окраине культурного процесса — в глубинах времени и пространства: Пушкин — в XIX веке, Бродский — в далекой Америке и тоже в прошлом. Этим список поэтов исчерпывается. Остальное — отстой.
Уважаемый Владимир Алексеевич! Так нельзя! Может вне контекста ничего неправильного вы и не написали. Но какое к этим вашим строкам имеют отношение Янка и Вера Павлова? Потому что вы пишете о несчастных всеми забытых поэтах вообще, на фоне процветающих и обласканных восторженными поклонниками рок-музыкантов, а потом, совсем не плавно, переходите именно к ним.
Получается что Вера Павлова - та самая забытая маргинальная личность, зато Янка Дягилева - процветающий рокер. Разве можно в таком контексте преподносить читателям именно эти два имени?
Читатели "Нового мира", люди, в основном, солидного возраста, больше половины ничего не знают о Янке Дягилевой, а многие не знают и о Вере Павловой, потому что она - сравнительно новое явление в русской поэзии. И они вам могут поверить. В данном случае, дело обстоит прямо наоборот. Бедная, больная, неприкаянная, никогда не бывшая счастливой, довольной и богатой, Янка Дягилева покончила с собой в уже достаточно далеком 1991-ом году. Она не имела ни семьи, ни денег ни других атрибутов спокойной жизни.
Вера Павлова, лауреат премии А.Григорьева, и она, если я не ошибаюсь, получила больше 20 тысяч долларов, как лауреат. Это большие деньги для любого российского литератора, как я полагаю. Не говоря уже об обычных россиянах, особенно из провинции. Кроме того, она восторженно принимается критикой, в частности, вами, Владимир Алексеевич, так что и моральное удовлетворение у нее тоже есть. И, наконец, она - одна из немногих литераторов, кого показывают по ТВ. О ней сняли целый фильм.
Ничего близкого не имела Янка. И сейчас она ничего подобного не имеет. Никто не присуждает ей посмертно премии, а они бы очень пригодились ее престарелым родителям. Никто не снимает о ней фильмов. Никто не показывает очень немногие случайно сохранившиеся кадры ее концертов. И нынешние двадцатилетние ее не знают. Зачем же вы так передергивает колоду, Владимир Алексеевич?
Моя статья, как раз, ставила своей целью вернуть Янку в русскую поэзию, в которую, скажем возвращается, Каролина Павлова, однофамилица Веры, она писала свои стихи в первой половине 19-го века. Почему же Каролину вспоминают и издают, хоть прошло 150 лет. Что она была гением? Я бы не сказал.
А Янка все-таки гением была. В отличие от двух Павловых.
P.S. Перечитав написанное, я понял, что текст мой получился слишком обширным и не все его прочтут полностью.
Для тех читателей, которые смотрят начало, а потом сразу же заглядывают в конец, чтобы получить какое-то, хоть и не полное представление о написанном, подготовлю небольшое резюме:
Главная идея моего ответа Губайловскому заключается в том, что совсем не интеллектуальная поэзия выживает в веках, т.е. поэзия максимaльно насыщенная сколь угодно глубокими мыслями. Выживает поэзия, в которой есть наибольшая концентрация гениальных образов в единице поэтического пространства. Строки стихотворения "Я помню чудное мгновенье", вовсе не интеллектуальны. Никаких особо глубоких мыслей там нет. Но там есть гениальный образ, всего три слова:
Гений чистой красоты.
И, поэтому, эти стихи будут жить вечно. Половина стихов, которые будут жить вечно - стали песнями.
Губайловский - выпускник мех-мата. Лотман, один из основателей структурного анализа. Покойный Деррида - его французский коллега - структуралист. Для всех их характерно, в той или иной степени, рациональное мышление. Все они хотят "гармонию алгеброй разъять". Мышление образами и понимание мышления гениальных поэтов, не их конек, как это ни прискорбно, несмотря на попытки Лотмана разъять Пушкина, для доказательства своих теорий.
Подобное понимание поэзии, которое демонстрируют учителя Губайловского и он сам, по мне, если называть вещи своими именами, псевдонаучная спекуляция.
Нельзя разъять гармонию алгеброй!
Нельзя и точка!