АПОКАЛИПСИС МАЛОГО МАСШТАБА

14-07-2004


современная притча о будущей Москве

Я проснулся в густой вязкой тьме. Будто все вокруг забито душной черной ватой. Я поискал взглядом окно, но вспомнил, что оно было плотно завешано одеялом. Постепенно остатки сна унеслись, как клочья тумана, оставив одну обнаженную реальность. Действительность оказалась такой же, как вчера, неделю и месяц назад, и это было в ней самым гнусным.

Снаружи не доносилось ни звука. Впрочем, от уличного гомона, лязга и скрежета я давно отвык. Зато удивительно быстро примирился с отсутствием электричества, с умолкшим радио. Трансляция включалась на час в сутки, но час этот определить заранее было невозможно, это уж как повезет. Да и передавали по городской сети только последние “послания” правительства Мерюхрюдкина, которые не отличались особой мудростью. В основном “послания” сводились к мусорной проблеме - кого и когда застигли за выбросом отходов. При этом шел подробный перечень - каких именно и какой свежести.

Вообще борьба с мусором поглощала основные усилия “правительства”. На серых уличных стенах ветер трепал вкось и вкривь расклеенные плакаты: “ТЫ ЗАПИСАЛСЯ ДОБРОВОЛЬНЫМ СБОРЩИКОМ СОРА И ГРЯЗИ?”. Неспособные выдумать что-нибудь новенькое, мерюхрюдкинцы всё тащили у старых властей.

Окрест автопарка тянулись вереницы брошенных машин. Автобусы стояли впритык друг к другу, зияя разбитыми окнами и выломанными дверьми. Оттуда тянуло дерьмом - в салонах давно испражнялись.

Я миновал пустынные улицы и вступил на длиннющий Кладбищенский мост. Тут приходилось держаться востро: домов со спасительными подъездами вокруг не было. Под мостом тянулись бесконечные железнодорожные пути. Рельсы уже проржавели и между ними мирно зеленела травка. На мосту не было спасения от велосипедных банд подростков. Они ездили змейкой по десять - двадцать машин в полном молчании, только слышался шелест шин. Но стоило подвернуться случайному пешеходу, и змейка по чьей-то безмолвной команде тут же перестраивалась во всю ширь улицы. С улюлюканьем, напоминавшим не то крик Тарзана, не то боевые вопли индейцев, малолетки окружали жертву, сжимая кольца, стараясь задеть ее рулем. Человека сбивали с ног и он уже не поднимался. К вечеру появлялся патруль Мерюхрюдкина, подбирал труп и увозил в Кремль, на собачий кормокомбинат. Часы на кремлевских башнях давно не били; приглушенный брех вечно голодных псов и рычание хищников далеко разносились из бывшего Дворца съездов. В опустевшей столице бесхозные трупы ценились как жратва для личного зверинца Мерюхрюкина.

С Божьей помощью я преодолел опасную часть пути. Вот и угол Декабрьской улицы и Студеного переулка. Тепленькое местечко! Здесь начиналось кладбище, одно из главных во всей Москве. Здесь, у кладбищенских ворот, и был мой рабочий пост. Я сел, привалившись к облупленному каменному забору. Справа разместился Строго Говоря, профессор математики, милейшей души человек. Слева устроился незнакомец, тоже на вид человек ученый. Я сердечно поприветствовал Строго Говоря, затем обратился к незнакомцу:

- Чем изволите промышлять?

- С вашего позволения - ониромантикой, дешифровкой снов.

-Разрешите полюбопытствовать. К чему снится, к примеру, э…кладбище?

- Городское или деревенское?

- Городское.

- Просто кладбище или отдельные могилы?

- Просто кладбище. Кладбищенский ландшафт.

- Ухоженное или запущенное?

Я на мгновенье задумался, затем сказал:

- Запу-ущенное, аж жуть. Последние похороны состоялись при Государе-императоре. - Хотя это было мне решительно безразлично. Тем более, что никакие кладбища мне отродясь не снились. Снилось так, что-то серенькое, едва различимое.

- Вообще-то запущенное - к отчуждению, - сказал ониромантик. - Например, вы отчуждены от народа стеной гордыни. Или у вас конфисковывают имущество… Есть полоса отчуждения у железной дороги. Вам-то что больше походит?

- Решительно ничего. А, скажем, мертвец?

- К перемене погоды. Впрочем, если вы ведете с ним диалог, то это означает, что на вашей душе - мир и спокойствие.

- Надо бы вам прихватить с собой атрибуты профессии, - вмешался Строго Говоря. - Ну там череп, игральные кости, какую-нибудь мудрую книгу. Они это любят.

- Была у меня “Книга мертвых”, “Бардо тодол”, подростки отобрали и кинули в костер,- вздохнул ониромантик. - Да, я не представился. В т о й жизни -профессор практической психологии.

- Филолог, - скромно сообщил я, а Строго Говоря приветливо сказал:

- Математический анализ. Прошу любить и жаловать. - Скажите, есть ли какая-нибудь логическая связь между абстрактным покойником и погодой? - спросил я Ониромантика.

- Ни малейшей, - живо отозвался Психолог. - Но вы, помнится, справлялись не о покойнике, а о мертвеце.

- Какая разница!

- В теории сновидений отличие весьма значительно… Но нам лучше отсюда ретироваться!

Мы едва успели отступить за ограду, как мимо в полной тишине прошелестела цепочка велосипедистов. И тут же из хаоса могил и аллей возник Артемыч, квадратный мужик с грубыми манерами.

- Гоните дань! А с тебя (это Ониромантику) еще за прописку.

- Побойся Бога, Артемыч, клиенту рано еще.

- За вами глаз да контроль… А ты (это Ониромантику) попомни насчет прописки. Я прослежу! - сказал и растворился, будто провалился в могилу.

Появились первые клиенты, одни женщины. Уму непостижимо, как они угадывали в Ониромантике толкователя снов, но вскоре он сидел в окружении четырех баб, послушно ему внимавших.

Строго Говоря обладал энциклопедическим складом ума и завидной памятью. В голове он держал тысячи рецептов из журналов “Работница” и “Крестьянка”, уйму “Маленьких хитростей” из “Науки и жизни”. Он давал советы, как избавиться от накипи в чайнике, что делать, чтоб не лез голубой песец и как бороться с колоннами маленьких рыжих муравьев, наводнивших московские квартиры.

У меня же специализация была узкой, но зато она тесно смыкалась с прошлой профессией. Я составлял надгробные надписи. Мог сочинить эпитафию, замогильный афоризм, рифмовал двустрочные просторечия, составлял целые элегии. Только платите! За свадебными песнями и озорными частушками народ перся тоже сюда, на кладбище; здесь как бы зеленел оазис прежней культурной жизни.

За культуру нам платили натурой. Деньги-то давно превратились в мусорные бумажки. Банда Мерюхрюдкина взломала все крупные банки и под лозунгом “Богатство - народу!” устроила раздачу денег населению. Дикая торговая вакханалия длилась несколько дней, пока деньги не потеряли всякую ценность.

Обычно с нами расплачивались остатками от поминальных пиршеств. В основном это были блины, винегрет и кутья, реже доставались холодец, соленые огурцы и капуста. К вечеру мы уплатили “дань” - досыта накормили и напоили Артемыча и сдали ему на хранение свои поролоновые коврики. Мы не торопились расходиться, ждали, когда вновь возникнут подростки. Вот они не спеша въехали на мост, колесо в колесо, ровной безмолвной цепочкой. Я определил среди них двух девчонок. Замыкал вихлявый мальчишка. Колесо под ним выписывало восьмерку, велосипед натужно скрипел, дребезжало помятое крыло. Неожиданно мальчишка перегнулся к нам и, прицелившись, харкнул. Плевок достался ониромантику. Психолог, негромко чертыхаясь, погрозил кулаком вслед уже далекой цепочке и оттер физиономию рукавом. Платков никто из нас не носил, отвыкли от этой привычки.

На следующий день все повторилось. Утром подростки спустились с моста и растворились в городских кварталах. Вечером возвращались обратно.

Ониромантик издалека узнал своего обидчика. Тот сегодня заметно отстал. Велосипед дребезжал еще сильнее и, кажется, заедая, лязгала цепь передачи. Все это я осознал потом, когда кадры событий мелькнули как бы в обратной перемотке. В руках Психолога откуда-то возникла палка. Он прятал ее под ковриком, иначе мы бы отсоветовали. Так вот, он вытянул ее из под коврика и неторопливым рассчитанным движением сунул паршивцу в колесо. Как ни мала была у мальчишки скорость, спицы брызнули звонкой мелодичной гаммой. Колесо, лишившись прочной связи с центром, вмиг отвалилось и протащилось плашмя несколько метров. Оно держалось на двух-трех уцелевших спицах. Одновременно паршивец пропахал носом асфальт.

Какая-то неведомая сила подняла меня с коврика и бросила на поверженную машину. Я прыгал на уцелевшем колесе, ломая спицы, я остервенело топтал раму, руль, давил звонок и он отзывался жалостным погребальным треньканьем. Я вкладывал в уничтожение всю ярость, накопившуюся за это время. А Строго Говоря и Психолог размеренно, в такт прыжкам, хлопали ладонями. Подросток поднялся на четвереньки, постоял так, словно в раздумье. Выпрямился. Нос и щека были изрядно покарябаны тесным контактом с асфальтом. Размазывая сопли и кровь, паршивец побрел восвояси. На ходу он переваливался с боку на бок, будто ехал на велосипеде. Такая уж это была вихляющая натура.

Мы закончили вечер в сторожке Артемыча. (Хозяин бродил по кладбищу с колотушкой.) Нам хотелось выпить. Кроме того, было что обсудить. Дружно сошлись на одном. Мы должны их побить интеллектом! Подогретые мимолетным успехом и бутылкой белесого самогона, мы смаковали детали побоища и твердо верили, что наш светлый профессорский разум развеет черные банды подростков.

Наступившее серое сентябрьское утро добавило новые заботы. Я целый час добирался до кладбища, при каждом шорохе забиваясь в первый попавшийся подъезд. Товарищи мои уже сидели у ворот. Лица их были хмуры и озабочены.

- Боюсь, что мы проиграли, - сказал Психолог. - Это вполне в русских традициях: интеллигентов всегда бьют.

Словно в ответ на его слова, слева с моста показалась змейка велосипедистов. Они проехали, не глядя по сторонам, но мы физически ощутили их глухую враждебность. На этот раз девчонок с ними не было. На багажнике последней машины трясся наш вчерашний паршивец; под свой тощий зад он подстелил подушку в кумачовой наволоке, из подушки, белые на красном, лезли перья. Паршивец обернулся и долго смотрел на нас, пока не скрылся в глубине кварталов. Было что-то заячье в его мордашке.

Иногда клиент шел косяком. Однажды мне сказочно повезло. Сердобольная тетка подробно изложила биографию покойной сестры Маруси и выложила аванс: трехлитровую бутыль самогона и целый таз холодца. Я попросил ее с часок погулять, отнес богатства в сторожку Артемыча и уселся сочинять эпитафию. За спиной шелестели кладбищенские вязы (а может, грабы?), навевая свои траурные ритмы. Постепенно улеглась тревога и наступило спокойствие. Писалось легко:

Здесь покоится Марусино тело.
Детей не было. Говорят, не хотела.
Сделала тридцать три аборта.
В конце жизни была похожа на чёрта.*

Сердобольная сестрица пришла в восторг и привезла в детской коляске еще две бутыли самогона и два таза холодца. Тазы стояли в коляске один над другим.

Пока я совершал свой творческий подвиг, ониромантик со Строго Говоря тоже не сидели без дела. Психолог занимался дрессурой своей фантазии перед толстенной подмосковной бабищей, чьи черты неуловимо напоминали корову. И корова снилась проклятой бабище из ночи в ночь. Именно корова! Нет бы чего-нибудь из Конфуция.

-Корова-то хоть молочная? Упитанная? Или тощая? - дотошно допытывался ониромантик.

-Кажись, тощая, ребра наружу. А даеть ли она молока, то хто ее знаеть, - отвечала бабища. - Она на костылях шкандыбаеть.

-Кто шкандыбает?

-Она, жавотная.

-За вами гонится? Или отбрасывает костыли за ненадобностью?

-А я не пойму, так бегить, или на костылях. Ты погляди-то в книгу, там должно быть прописано…

И Психолог начинал фантазировать в пределах теории сновидений.

-Отбрасывая костыли, та корова борется с трудностями, и вам от этого страшно. Но если вы от нее убежите, корова снова станет молочной. Регулируйте сном вашу скотину и заодно подачу молока. Понятно я выражаюсь?..

Тем временем Строго Говоря учил подростков делать батарейки из раствора поваренной соли и старых пятаков. В отношениях с малолетками наметился некоторый перелом. Наш паршивец вел себя тихо и никого не задирал. Кстати, он как-то вернулся на новеньком велосипеде. Интересно, откуда взял?

В руках у Строго Говоря были две дощечки, сложенные буквой “Г”. С одной стороны к дереву привязана пробирка с монетами, переложенными кружочками поролона, с другой - укреплена маленькая лампочка. Осветительный прибор ярко горел в угасающем свете дня. Паршивец ухватил это чудо своими граблями и стал недоверчиво нюхать.

Вся наша троица была при деле. Кладбищенский оазис цивилизации функционировал вовсю…

Наше сознание всегда сверлила мысль: куда это подростки ездят по утрам? Где проводят день? Откуда возвращаются? Я проник в эту тайну случайно. Мне давно полагалось навестить близкую знакомую аспирантку. Аспирантка жила в Малом Кисельном переулке, путь туда шел через Лубянку.

Я осторожно выдвинулся на площадь и замер. На всем пространстве от заколоченного входа в бывшее метро до здания, где когда-то размещался Комитет госбезопасности, пылали костры. Иные уже догорали, другие, наоборот, только набирали полную силу. На месте, где раньше высился железный Феликс, пламя вздымалось на несколько метров и вокруг, взявшись за руки, плясали подростки. Я разобрал нестройное пение:

Замочим! Замочим!
О камень хрен подрочим,
Газетку почитаем
И снова начинаем!..

Велосипеды лежали железными грудами в скверике, примыкавшем к Политехническому музею. Здесь, вероятно, наш паршивец и обзавелся новой машиной.

Но откуда топливо для костров в этом, сплошь каменном, городе? И, словно в ответ, я увидел, как подростки выкатили со стороны Мясницкой тачку, груженную книгами. На Мясницкой находился знаменитый сотый магазин с огромными книжными подвалами. А возможно, подростки тащили книги не только из магазина. Брошенные квартиры наверняка привлекали их внимание.

Так и есть! Вслед за тачкой подростки волокли маленького упирающегося человечка. Пламя костра взметнулось повыше, рассыпав сноп искр. На всю Лубянскую площадь волнами набегали нестройные голоса:

Замочим! Замочим!
О камень хрен подрочим…

Площадь была велика и слова с запозданием подхватывались у дальних костров.

Господи, что, если они добрались до Малого Кисельного переулка!..

……………………………………………………………………………………………………

Они добрались до профессора математики. Подростки спешились и уселись вокруг Строго Говоря.

- Научи нас варить пиво, - потребовал их вожак.

- Строго говоря, нужен ячмень, - ответствовал Строго Говоря. - Есть у вас ячмень? Пшеница, рожь, овес? Или, строго говоря, кукуруза? - Вопрос был чисто риторический, ибо Москва сидела без хлеба. Ни одна пекарня не работала, кроме мерюхрюдкинской. Там пекли хлеб из зерна, отобранного у подмосковных крестьян. И Подмосковье же снабжало столицу мутным белесым самогоном. Парфюмерные фабрики, все аптеки и аптечные склады были давно разграблены. Самогон раздавали даром, на Красной площади, по пятницам, в прочных трехлитровых сулеях. Подростков, понятное дело, туда и близко не подпускали. Вот они и рыскали повсюду, прежде, чем съехаться на своей любимой Лубянке.

-Может, тогда научишь нас делать колеса?

-Нюхайте лучше бензин, - посоветовал Строго Говоря, сообразив, что колеса - это таблетки, сиречь наркотики.

Вечером в сторожке Артемыча бывший профессор-математик ронял горючие слезы:

-Погибла нация! Выродилась или устала…

-Племя молодое, незнакомое. Кто знает, что там на душе? - сказал Психолог.

-Ничего там нет. Строго говоря, одна наркота. И смутные воспоминания о пиве, призраке счастливого детства.

-И страсть мочить интеллигентов и складывать штабелями в общественных сортирах, - подлил я масла в огонь.

Строго Говоря возразил:

-Положим, в общественный сортир сейчас не зайдешь. Слишком грязно даже для подростков.

-Подростки всегда мучили кошек, это у них в крови от Стеньки Разина да Емельки Пугачева, - сказал Психолог.

-Тогда уж и от Филиппа Второго, испанского короля. Это он изобрел кошачий клавесин. Клавиши соединялись с острыми штырями, штыри вонзались в животы несчастных кошек, те истошно мяукали, - поведал я профессорской аудитории.

-Подростки, как вожди и короли, слишком тупы. Малолетки не знают, что кошки устроены так же, как мы. Вожди, наоборот, уверены, что народ изготовлен из теста пополам с отрубями, - вставил Психолог. Он был немножко философом.

- Не слишком они тупы, просто им на всех наплевать, - цинично сказал я. - И вождям, и подросткам.

Если б мы знали, что последний раз сидим вот так, втроем и мирно беседуем! Может быть, вместо никчемных рассуждений нашлись бы другие, более сердечные слова. Слова прощания…

Наутро математик не пришел. Мы дождались вечернего проезда велосипедистов и отправились к нему домой. Сердце ныло в предчувствии недоброго. Профессор жил на Большой Грузинской, напротив затихшего зоопарка. Зверей частью съели, частью разобрали по домам, хищников и слона перевели в Кремль, поближе к апартаментам Мерюхрюдкина. На Большой Грузинской теперь стояла зловещая тишина.

Квартира профессора была не заперта, по комнатам гуляло эхо, спички повсюду высвечивали следы дикарей. Малолетние вандалы навалили кучи дерьма на письменный стол, кресла, постели. Кучи были почти свежие, значит, Строго Говоря выволокли отсюда сравнительно недавно, не позже нынешнего утра. Наверняка профессора выволокли вслед за колясочками, на которые погрузили его библиотеку. На один такой детский возок, сломанный и брошенный, мы наткнулись, выходя из подъезда. Я сунул руку в его нутро и нащупал нечто деревянное, напоминавшее букву “Г”.

………………………………………………………………………………………

Ониромантик, бывший психолог, погиб у меня на глазах. Его погубила любовь к кошкам. Мы сидели, прислонившись к ограде, как вдруг невесть откуда перед нами возник взъерошенный кладбищенский котенок. Наверное, котенок был забавный, какого-то морковного цвета, и хвост его, толстенький и короткий, торчал вверх перевернутой морковкой. Вот он поравнялся с нами и затрусил к середине Студеного переулка. И в этот момент со стороны Кладбищенского моста показались велосипедисты. Котенок, не видя опасности, нюхал щербатый асфальт. Опасность увидел Психолог. Он ринулся наперерез, но опоздал на какую-то долю секунды. Вихляя тощим задом, паршивец домчался до котенка, перегнулся с седла, сгреб его с асфальта, размахнулся и швырнул о каменную ограду. В этот миг он походил на тощего орангутана, выдрессированного ездить на велосипеде. Паршивец не успел отъехать. Психолог со всей яростью врезал ногой в колесо, подросток соскочил с падающей машины, и тут же был сбит с ног. Психолог обезумел. Сперва он порывался зубами достать горло паршивца. Но быстро пришел в себя и достойно встретил конец. Хотя какое это, к чертям собачьим, “достойно - быть забитым насмерть велосипедной цепью…

………………………………………………………………………………………

Я остался один.

Завтра наступит моя очередь. Я это точно знаю.

Господи, помоги! Мне страшно…

______________________________

* Стихи Игоря Холина. Цитируются по памяти.

Комментарии

Добавить изображение