ИТАЛЬЯНСКОЕ КАПРИЧЧО

18-07-2004

“ - Ну, а слова, слова-то вы любите?

- О! Я обожаю слова, но при чем здесь слова? Слова – потрясающее сырье, слова - сакральные ингредиенты.

- Ага! Значит, метафора это кулинария. А готовить еду вы очень любите.

- Нет, месье, метафора - вовсе не кулинария. Кулинария – это скорее синтаксис. Метафора это сплошная мистификация: надкусываешь морковь, а ощущаешь вкус помидора, надкусываешь помидор, а ощущаешь вкус дыни, вгрызаешься в дыню и чувствуешь вкус горькой редьки, затем...

- Да-да, я понял, можете не продолжать...

- Ничего вы не поняли. Для того чтобы вы по-настоящему поняли, что такое метафора, мне следовало бы продолжать эту незатейливую игру в течение многих и многих часов, ибо любитель метафор не останавливается никогда; он продолжает сыпать метафорами до тех пор, пока какой-нибудь доброхот не заткнет ему рот кулачным ударом в рыло”.

Амели Нотомб, “Гигиена убийцы”

1

Александр Логинов Ссохшийся в лодочку листик каштана нервно скользил по лоснящимся шишкам каменной мостовой, лениво сползающей под гору в сень примостившейся у подножья кипарисовой рощи. Легкое колыхание распаленного предвечернего воздуха, задающее хитроумный рисунок исполняемому лодочкой танцу, морщило оловянной рябью прильнувшее к роще озеро и обдавало мартеновским жаром лица ошалевших от зноя туристов.

Листик внезапно подпрыгнул и, подчиняясь прихоти неведомого хореографа, покинул пределы раскаленной булыжной реки, юркнув в радушную дверь ресторана Gloria di Verona, совмещающего функции трапезной и вестибюля одноименной гостиницы вполне респектабельной категории.

Притаившийся в коридорном провале жирный паук-метрдотель бросил тяжелый взор на споткнувшийся о его ноги горчично-коричневый чёлн и, поколебавшись секунду-другую, подлым тычком лакированной туфли отправил непрошенного клиента в новое плавание.

- Uffa! Zut! Verflixt! Mierda! Shit! – разрядил кто-то лихо в пространство обойму визгливых вавилонских проклятий.

Метрдотель отпрянул с каменного крылечка гостиницы в горловину кургузого коридора и спрятался за одну из створок распахнутой внутрь помещения двери.

Через мгновенье он опасливо высунул из-за створки обширную голову.

В проеме парадного входа изящно корчился человеческий силуэт.

- Так-то вы встречаете изголодавшихся странников, нелюбезный синьор! Чуть коленную чашечку мне не расквасили, не расколошматили чугунным своим башмаком! Ой-ой-ой-ой! Ну, если трещина, конечно, еще под великим сомнением, то синячище я точно заполучил! - потирая ладонью ушибленное колено и пританцовывая от боли, причитал глухим патефонным бельканто с придушенным иностранным акцентом пожилой джентльмен в ладном костюме слегка кабачкового цвета.

Оплошавший чревослужитель, состряпав на широкоформатном лице фальшивую маску скорби, сноровисто расшаркался, когтисто подхватил джентльмена под локти и, нашептывая ему на ухо тривиальный набор извинений, неотвратимо повлек его в дубравный полумрак заведения.

2

В ресторанчике было не так уж темно, но глаза незнакомца, скоротечно лишенные разноцветия улицы, принимали уютную приглушенность отцензуренного занавесками света за поздневечерние сумерки.

Спустя секунду через редеющий полумрак начали проступать смуглые спины квадратных дубовых столов, застывшие в осанистых позах рослые стулья с красными атласными спинками и сиденьями; с левого бока открылась уползавшая куда-то под потолок массивная лестница, отороченная бордовыми кожаными перилами.

У витражной двухстворчатой двери, симметрично раздраивающей дальнюю стену зала, задрапированную пурпурным бархатом и по обе стороны увешанную почерневшими от времени и безделья стилетами, алебардами, арбалетами и прочими еще более хитрыми артефактами для умерщвления ближних и дальних, перешептывались двое официантов, облаченных в черные брюки неоклассического покроя и романтические лилейные сорочки с раскосыми красными бабочками на кадыках.

Ресторан был удручающе пуст.

Лишь в правом дальнем углу под угрожающе нависающими рыцарскими доспехами расположилась за одним из дубовых столов моложавая парочка: спортивного вида плечистый шатен с чуть приметной курчавинкой в волосах и слюдянистой искринкой в серых, доверительно подслеповатых глазах и худенькая миловидная брюнетка, всклокоченные пряди волос которой (модная и дорогая прическа “just from a bed”) прихватывались выше лба солнечными очками. Карие глаза смуглянки, темно-янтарный кулон на золотой паутинке, массивный медового цвета браслет на точеной руке и бокал кока-колы составляли гармонически совершенный ensemble.

Моложавые люди вдохновенно черпали из огромных хрустальных вазочек оплавленную бледножелтую массу с розовыми прожилками и с наслаждением прихлюпывали почерпнутое коктейлем цвета медного купороса, напоминая двух симпатичных пчелок, обшаривающих хоботками пушистое сердце благоухающей чайной розы.

Метрдотель еще продолжал громыхать соболезнованиями, когда потерпевший, вглядевшись в героическое убранство таверны, сменил гнев на милость, принял нестойкую театральную позу и, воздев сухие в подпалинах руки в сторону семенящих навстречу халдеев, тоном трагика-аматёра громко продекламировал на стилизованном под латынь итальянском:

- “Восславь богов, о путник истомленный, что привели тебя в волшебный сей чертог”!

Затем он выудил из нагрудного кармана кабачкового пиджака скукоженную, но белоснежную носовую салфетку, смахнул зрелые капли пота с испаханного морщинами, в ухабах и рытвинах, лба и уже почти безмятежно продолжил:

- Прав, прав, стократно прав божественный старина Виргилий! Эту харчевню положительно можно расценить как щедрый дар благоволящей ко мне судьбы. Насколько я понимаю, при ресторане у вас и гостиница есть? Или наоборот – у вас здесь ресторан при гостинице? Впрочем, какая разница – что при ком или кто при чем?! У вас на пару дней можно будет остановиться? Дабы перевести потрясенный дух после поездки на скоростной электричке.

- Конечно, синьор, - позволил себе дружелюбный оскал метрдотель. – И не только на пару дней, а и на пару недель, если пожелаете. Вот, извольте, по этой лестнице наверх и после первого марша – направо по коридорчику. И сразу увидите дверь с табличкой “Amministrazione”. Это наша приемная. Она работает двадцать четыре часа в сутки. Если дежурный задремал, то просто легонько потрясите его за плечо. Там всё оформите и комнату подберете. Клаудия! Клаудия!! Клаудия, черт побери!!! Принимай постояльца!

- Погодите-погодите, - перебил пожилой человек метрдотеля, ткнув его фамильярно сухим указательным пальцем в сатиновую припухлость, блеснувшую сквозь приоткрытые створки хитинового панцыря фрака. – Для начала я хотел бы основательно отужинать. С утра почти ничем съедобным желудок не баловал. Лишь в поезде во время “пёти дежёнэ” употребил крошечный круассан да прозрачный ломтик грюйера, не считая чашечки типично железнодорожного капуччино. Удивительно, почему в вагонах-ресторанах так отвратительно кормят? А комнату вы уж мне сами как-нибудь подберите. Маленькая или большая, чистая или грязная, с видом на озеро или на городскую свалку – мне все равно. Но главное, чтобы ночью полнейший покой был обеспечен. В ближайшие дни мой мозг должен пребывать в полной боевой готовности. Мне предстоит опаснейший рыцарский турнир. Ха-ха! Вот вам бумажник – там все необходимые документы. Передайте их этой вашей Клаудии. Но, чур, ничего не терять!

- Ну что вы, синьор!

- Кредитные карточки принимаете? “Dinner’s Club”, “SBS Transatlantic Platinum”?

Закашлявшегося некстати метрдотеля выручил сутулый официант с неброским испитым лицом:

- Си, си, синьор. И “Dinner’s club”, и “SBS Transatlantic”, и “American Express”. Ну, и все прочие, разумеется.

- У нас заведение хоть и не высшей, но далеко и не низшей категории, - с вежливым вызовом заметил оправившийся метрдотель. – Тем более, что…

- Интересно, а вы по какой шкале качество обслуживания замеряете: по Рихтеру или Меркалли? – перебил его пожилой джентльмен.

- Простите, не понял, - искренне сконфузился метрдотель.

- Синьор, видимо, шутит, - вынырнул из-за его спины второй официант, тощий вертлявый малый с чуть брезгливой улыбкой на астеничном лице, и ненавязчиво потянул залученного постояльца к свободным столикам у окна. – Прошу вас нижайше во-о-он за тот столик. В позапрошлом году за этим самым столом изволил полдничать сам Рикардо Песталоцци. Не верите? Он даже запись благодарственную в гостевой книге оставил.

- Клаудия!!! – рявкнул вдруг метрдотель, - тащи-ка сюда гостевую книгу !!!

3

- Нет-нет-нет! - замотал головой овощной господин. – Я не люблю у окна сидеть. Никогда не понимал и не разделял свойственной плебсу привычки тупо таращиться сквозь иллюминаторы ресторана на случайных собак и прохожих. Нет, нет и нет! В ресторане меня прельщают прежде всего аппетитная аура гастроделической отрешенности и хлебо-булочный аромат задушевного разговора. А посему я с превеликим удовольствием расположился бы за столиком рядом с ...э-э-э... вот этими симпатичными молодыми людьми. Полагаю, что я нисколько их не стесню…

Красные бабочки затрепетали асимметричными крыльями.

- Боюсь, что вы их все же стесните, - усомнился шепотом метрдотель. – Это наши постояльцы. Уже третьи сутки у нас живут. И ужас как любят уединение.

- Очаровательные люди. Молодожены или любовники, - вдруг пробасил громогласно официант с подержанной физиономией.

То ли он знал, что парочка не понимала итальянского, то ли ему было на это глубинно начхать.

Однако незнакомец уже никого не слушал; пришаркивающим скоком, с легким креном на правый бок, но уверенно огибая выраставшие прямо по курсу стулья, он устремился в угол к любовникам-молодоженам и почти с разбегу приземлился на лишний стул за их столиком.

- Не помешал беседе? – галантно осведомился он, сверкнув воробьиным глазом.

Мужчина и женщина неприязненно и вместе с тем растерянно на него смотрели. Видимо, по-итальянски они действительно не говорили. Женщина звякнула ложечкой и тихо сказала что-то мягким певучим тоном.

- Мы же с тобой пари заключили, Лаура, говорим только по-французски. Второе и предпоследнее тебе предупреждение, – сказал мужчина на превосходном, но несколько блеклом французском.

Брюнетка сверкнула порожней улыбкой и лихорадочно повела плечами:

- Ну и хам, однако, этот итальянец, - процедила она по-французски с едва заметным поющим акцентом.

- Погоди, Лаура, я сейчас все улажу. Это просто недоразумение какое-то.

- Хамство это обыкновенное, а вовсе не недоразумение, - начала закипать Лаура.

- Синьор, я бы все-таки попросил вас пересесть хотя бы за соседний столик, - заканючил подоспевший тощий официант. – Ей-богу, вам там удобнее будет.

- А, может быть, мне просто уйти? – холодно парировал напористый незнакомец. – Предварительно сделав в гостевой книге благодарственную запись о том, как по-хамски со мной обошлись. Да еще чуть было коленную чашечку не расплющили. Синьора Песталоцци-то, небось, с почетом приветили, роскошными кушаньями удостоили, а меня – в два прихлопа за дверь? Вы, кстати, знаете, с кем имеете честь беседовать ?

- Простите, если я вас чем-то невольно обидел, - официант оглянулся на метрдотеля, ища у него поддержки. Метрдотель кашлянул и тактично отвернулся к окну.

- Значит так, - сухо продолжил кабачковый пришелец. - Прежде всего пожалуйте бутылочку отменного chianti. Повторяю - отменного! То есть родного розлива и урожая семьдесят первого или, на худой конец, девяносто восьмого года. Затем что-нибудь незамысловатое, но наисвежайшее овощное: спаржа, там, латук, базилик, артишоки... Ну, в общем, сами сообразите. На горячее – любое хорошо приготовленное мясное блюдо, кроме козлятины и конины. Только без крови. Крови терпеть не могу. Потому что я – законченный пацифист. Ха-ха! Да! И непременно с неострым картофельным или кукурузным гарниром. Ну, а с десертом и кофе мы потом разберемся. Einverstanden?

- Что он там официанту лопочет? Господи! По-моему, он заказ делает, - неэстетично округлила глазки брюнетка. – Гони его отсюда, Илларион!

- Спокойно, Лаура, я сейчас всё улажу!

Мужчина, которого, как только что выяснилось, звали Илларион, слегка приподнялся, выбросил резко вверх длинную правую руку с призывно торчащим указательным пальцем.

- Любезный официант! Этот синьор, по всей вероятности, несколько погорячился с выбором места, - сказал он умеренно раздраженно на хорошем английском. – Подберите ему, пожалуйста, удобный столик, причем, желательно, где-нибудь за пределами радиуса досягаемости тихого шопота.

- Yes-yes-yes, sir! - затараторил с готовностью официант, одновременно записывая в блокнотик заказ чудаковатого гостя.

- По-моему, он тебя не понял или не расслышал, - сказала Лаура.

- Любезный официант, не соизволите ли вы, наконец, уделить мне толику вашего драгоценного времени?

- Yes-yes-yes, sir! – вновь застрекотал официант, не отрывая глаз и руки от блокнотика.

- Я хотел бы вас попросить…, - начал было снова Илларион уже более героическим тоном, но кабачковый эксцентрик вмиг разметал, как гнилую солому, стальные штыки британского инглиша, овладев вниманием официанта с помощью красивого обходного маневра:

- Кстати, а что это за доспехи  столь угрожающе нависают над нашим столиком? Бутафория из папье-маше? Творение местного чудо-жестянщика ?

- О, нет, синьор! – оскорбился официант. - Доспехи подлинные. Герцога Альфонсо Бесстрашного, достославного героя Семнадцатого крестового похода. Его верный слуга Джованни не уберег хозяина от гибели, зато спас от сарацинов его бренное тело и бесценные доспехи. Два года Джованни пробирался ночами из бусурманской Палестины в родную Италию, волоча за собой двуколку, груженую вперемешку доспехами и останками своего господина. Я очень рекомендую вам посетить усыпальницу отважного рыцаря на пьяцца ди Сольди. Обратите внимание на это отверстие размером с монету в два евро. Вот здесь, с правой стороны шлема, чуть повыше забрала. Это - след отравленной стрелы, нанесшей Альфонсо Бесстрашному смертельную рану во время жестокой битвы при Аль-Амхатауте. Неизвестный яд в кратчайшее время умертвил храброго крестоносца, но с другой стороны оказал на его останки чудесное бальзамирующее воздействие. Тело рыцаря находится в прекрасном состоянии и по сей день. Вы можете убедиться в этом сами, посетив усыпальницу на пьяцца ди Сольди. Билет стоит всего двадцать пять евро. Для студентов и пенсионеров – 20-процентная скидка...

- Позвольте-позвольте, а причем здесь студенты и пенсионеры? Вы что, таким образом намекаете, что вот эти молодые люди – желтоклювые студиозусы, а я – в некотором роде общипанный жизнью пенсионер?

- Ну что вы! Как вы могли такое подумать! Мы всем туристам и гостям нашего города говорим эту стандартную фразу. О Джульетте Капулетти наслышан каждый малолетний ребенок, а вот о достославном Альфонсо Бесстрашном, к сожалению, знают далеко не многие иностранцы...

- Ладно, оставим эту рекламную бестактность на вашей совести. А что же доспехи? Почему они не в усыпальнице? Не в музее?

- Хороший вопрос. Эти доспехи хозяин нашего постоялого двора давно порывается передать в дар Муниципальному историческому музею, да всё никак не находит сил с ними расстаться. Говорит, что доспехи Альфонсо Бесстрашного принесли ему богатство и благополучие.

- А каким образом они оказались у вашего хозяина ?

- О! Дело в том, что наш хозяин – прямой потомок герцога Альфонсо Бесстрашного…

- Любезный сэр! – Илларион напряг голосовые связки до регистра едва контолируемого раздражения. - Не соизволите ли вы прекратить шушукаться с этим престарелым синьором? Я обращаюсь к вам в третий и последний раз…

- Во-первых, я далеко не престарелый синьор, а вполне крепкий мужчина зрелого возраста, - вмешался вдруг непрошенный гость на безупречном английском. - Un homme d’age mûr, как говорят французы. Вы ведь говорите по-французски, не так ли ? Я случайно - поверьте,  je ne l’ai pas fait exprès, - подслушал кусочек вашей беседы с очаровательной вашей подругой. А посему предлагаю перейти с наречия demos vulgaris на сладкоструйный французский, ибо судя по выражению лица вашей прекрасной дамы, - навязчивый компаньон вытянулся вперед, устремил медоточивый взор на Лауру и душным полушепотом просипел что-то вроде mademoiselle, vous êtes ravissante, - владение бульдожьим британским говором вряд ли относится к числу ее сильных мест. Est-ce que je me trompe? - Затем хамовато-галантный “homme d’age mûr” шепнул что-то неуловимое официанту, и тот упорхнул от стола трезвой тропической птичкой.

Лаура косилась на старца как на назойливого воробья, вычирикивающего причитающуюся ему порцию черствых крошек по праву завсегдатая и приживалы летних фаст-фудов и рестораций. Хотя после молниеносно-дотошного освидетельствования агрессора Лаура вынуждена была признать, что он вовсе не так уж стар, как ей это показалось с первого взгляда.

- Гони его прочь, Илларион, - тихо, но вполне отчетливо пропела по-французски Лаура, устало мотнув четырехглазой головкой.

4

Но Илларион заартачился, легонько тронул ее за плечо – погоди, мол, постой.

Он как-то весь подобрался, набычился или скорее напыжился, его непримечательные глаза студенисто застыли, заиграли изнутри холодными всполохами, однако отсвечивали не примитивной животной злобой или вульгарной гневливостью, а бесхитростной детской обидой с неопасной для окружающих примесью доброкачественной раздражительности прирожденного эгоиста.

Было видно, что он собирался отбрить “незванного гостя” и лишь затем отпустить его восвояси, униженного и оскорбленного.

- Ну, что ж, давайте перейдем на французский, - деланно тяжко вздохнул Илларион и выдержал пристрельную паузу. – Послушайте, удивительно назойливый месье…

- Месье Маттенлокк. Месье Иштван Маттенлокк. Доктор прикладной атеогерменевтики, адъюнкт-профессор Гаагского университета, председатель-соучредитель международной неправительственной организации “Суммум бонум”, имеющей официальный статус при Социальной комиссии Совета Европы. Позвольте мне вручить вам свою визитную карточку…

- Так вот, месье Маттенлокк, - с наслаждением перебил адъюнкт-профессора Илларион, отклонив фехтовальным движением протянутый ему золотисто-бежевую картонку. - Месье Иштван Маттенлокк. Атеогерменевтик-соучредитель половозрелого возраста... – “Черт возьми! Что за суконный юмор из меня прет! Кретин! Идиот!” - мысленно высек себя Илларион, но нашел в себе силы на ходу перестроить авангардный клин своих реплик. - Примерно пять или десять минут назад вы бесцеремонно нарушили наш покой, вторглись в огражденное от посторонних суверенное пространство…

- Ого! Огражденное? Вот оно даже как! – радостно вскинул брови месье Маттенлокк.

- Да-да, именно так! Данный поступок я расцениваю как акт беспримерного, беспрецедентного, беспредметного хамства, недостойный высокого звания образованного и воспитанного человека. Иными словами, звания джентльмена. Я просто отказываюсь верить, что обладатель столь откровенно плебейских манер и замашек где-то что-то преподает…

- Да не где-то, уважаемый молодой человек, а в знаменитом Гаагском университете, и не что-то, а основы прикладной атеогерменевтики, - проворно вставил ничуть не смущенный месье.

- И к тому же занимается общественной деятельностью…

- Весьма активно и плодотворно, - вновь заметил шустрый адъюнкт-профессор.

Лаура громко звякнула ложечкой и закатила глаза в пароксизме крайнего возмущения.

- Ну, а теперь, во избежание дальнейшего обострения конфликта и гораздо более нелицеприятных инвектив в ваш адрес я предлагаю вам удалиться. Без шума и ответных словоизвержений. Однако прежде, чем это произойдет, нам очень хотелось бы, чтобы вы произнесли одно короткое волшебное слово. Не знаю, знакомо ли вам оно. Если нет, то хочу вам его напомнить. Речь идет о слове “извините”…

- Короткое? Вы в этом уверены? Это - смотря на каком языке извиняться. Даже на современном компактном французском минимально приемлемое извинение в настоящем случае должно звучать приблизительно так: “Я вас слезно прошу принять мои самые искренние извинения” (Je vous prie de bien vouloir accepter mes excuses). Между тем, на языке обитающего в Сальвадоре народа…

- Увольте! – поспешно скривился Илларион. – Давайте оставим в покое экзотику. Предлагаю вам извиниться на “сладкоструйном французском”. Или, в крайнем случае, на “бульдожьем английском”. На английском уж точно короче выйдет.

- А может быть лучше на вашем родном?

- А вы что, полиглот? Да к тому же еще и тонкий филолог, способный определить по произношению говорящего страну его происхождения? – слегка изумилась Лаура.

Илларион, склонившись к правому уху дамы, сделал ей деликатное замечание по поводу мизерного грамматического огреха.

- Можно сказать, что да. В широком смысле этого слова, - туманно отреагировал месье Маттенлокк. – Вы, наверное, знаете, что хороший механик по малейшему диссонансу в тембре мотора может определить его первопричину. Но ведь дело-то, собственно, не в этом, а в сути извинений, которые мне предлагается принести. Чем же это я перед вами так провинился? Не понимаю. Поистине страшные времена настали: объективно присущая человеку тяга к взаимообщению клеймится как посягательство на какой-то там иллюзорный суверенитет.

- Суверенитет частной жизни, - уточнил Илларион.

- Но я отнюдь его не нарушал, как не нарушает принцип государственного суверенитета судно, заходящее в порт иностранной державы с визитом вежливости. Я просто хотел подарить вам частичку своего драгоценного времени, благо что мне есть чем поделиться с представителями молодой европейской поросли.

Для идентификации собеседников в качестве представителей “молодой поросли” месье Маттенлокк использовал французское выражение “bois-jeune”, что заставило их переглянуться в крайней растерянности.

- Ну, а если же экстрагировать самую суть, то я просто вошел в ресторан, увидел, что в уголке скучают приятные молодые особы, и, подчиняясь порыву своей широкой души, немедля решил составить им, то есть вам, компанию.

- А отчего вы решили, что мы скучаем? – не без доли жеманства полюбопытствовала Лаура.

Семинар с чудаковатым ученым, похоже, начал ее забавлять.

- Насколько я знаю, вы в Вероне уже три дня. За это время, небось, все городские закоулки поисходили-поистоптали. К тому же, - о-ля-ля! – невиданная жара навалилась на город. Вот и сидите здесь, мороженое уплетаете, да скучаете. На молодоженов или скороспелых любовников вы не похожи. Все друг про друга знаете: сокровенные тайны и тайночки давно разгаданы, задушевные разговоры и разговорчики переговорены. Растворились бесследно счастье, страсть и любовь в кислотном болоте обыденной жизни.

- Неправда, нам вдвоем вовсе не скучно, - вяло возмутилась Лаура.

- Совершенно нескучно! – с энтузиазмом подхватил Илларион.

- Неужели не угадал? Значит, прав был официант, и вы только недавно познакомились и еще не успели друг другу надоесть?

- Мы с Илларионом знакомы с раннего детства, - строго сказала Лаура.

- Да-да, дружили с первого класса, - педантично уточнил Илларион.

- Поразительно древняя дружба! Но тогда о чем же вы до сих пор друг с другом беседы ведете?! - подпрыгнул на стуле месье Маттенлокк и, ойкнув от боли, вцепился руками в ушибленную гранью стола многострадальную коленку.

- О путешествиях, - бесхитростно и светло сказал Илларион.

- О путешествиях, - светло и бесхитростно повторила Лаура.

На лицах и прежде всего в глазах Лауры и Иллариона занимался робкий, но неумолимый рассвет.

Однако этот, казалось бы, незамысловатый ответ возымел на дотошного господина престранный эффект. Он резко отпрянул назад, громыхнув костлявой спиной о твердокаменную спинку стула, сипло закашлялся, замахал стремительно и нелепо руками, будто отгоняя прочь докучливую осу, и вдруг разразился заразительной трелью дребезжащего смеха.

Продолжение следует

Комментарии

Добавить изображение