ПОСЛЕДНЯЯ ЛИНИЯ ОБОРОНЫ

Дважды в день, по пути на работу и домой, я проезжаю вдоль южной границы Залива. У американцев есть основания называть его просто – the Bay – как одну из самых больших естественных гаваней мира, а десятки миль его заселенных берегов – the Bay Area. Эта область включает и живописный гористый север, и промышленный нефтеперерабатывающий северо-восток, и Беркли с Окландом на востоке, и Сан Франциско на страже узкого входа в Залив под Золотыми Воротами, и все массивное тело Силиконовой Долины с головой в Пало Алто – Стэнфорде, сердцем в Маунтан Вью и желудком в Сан Хосе.

На отрогах залива, между насыпями и кочками, раскинулись мили болот. Немного этой пограничной территории между сухой и мокрой природой заняла хай-тек индустрия под светло-серые коробки низких зданий с ожерельем разноцветных машин на парковках. Но стоит отойти от них несколько шагов, оказываешься на просторах бурой травы и высохшей грязи, терпеливо переживающих прохладу утра, настойчивое дневное солнце на вечно-голубом небе, тихий вечер и шуршащую зверьем ночь – в неведении ни времен года, ни сторон света.

Посреди этих пустынных просторов встречаются оазисы бесформенных озер в тростниковых берегах – соборные площади птиц.

Одно из таких озер блестит на моем пути, его видно с дороги. Тихая ребристая поверхность его невелика, и более половины ее занято разнообразными птичьми семействами – уже издалека я могу различить пеликанов, уток и белую цаплю, стоящую в стороне и строго следящую за порядком. Я знаю, что если подойду поближе и задержусь подольше, то увижу и фрегата, и ибиса, и кулика, веретенника, кроншнепа, чомгу, эгрета, баклана – в общем, кого только не увижу : количество прилетающих или постоянно обитающих здесь видов превышает сотни. Рядом нет ни гольфового поля, ни зоны отдыха, ни лавочки для уставшего любителя-орнитолога, ни асфальтовой дорожки для велосипедиста, и так необычно оказывается появление этой неприрученной жизни посреди забывшихся в сухом сне болот и коммерческого рая.

Я остановилась поодаль, где кончилась дорога. Протоптанной тропинки я не увидела, но примерно знала направление. Идти пришлось минут двадцать, мимо зарослей засохшего двухметрового укропа, перепрыгивая с кочки на кочку и перешагивая через сплетения труб – озеро, наверное, уже числилось в зоне дренажных интересов.

Я подошла ближе, и под ногами захлюпало, но в меру – болото выражало свое недовольство тем, что я его потревожила. Впереди поблескивала поверхность воды, на ней шевелилась жизнь, и что-то белело. Я ступила на открытое место и у самой кромки воды увидела большое белое тело пеликана. Посреди размеренного и непрерывного оживления, он казался особенно неподвижным и удивлял своей белизной. Никто к нему вплотную не подплывал и не обращал на него внимания. Интересно, отчего он умер? В стороне от него плавали другие птицы, и вместе с ними он продолжал оставаться частью – пусть и неподвижной – жизни, как и раньше. Как и раньше, жизнь была к нему безразлична. Вокруг продолжались полеты по делам, плавание в поисках обеда и отдых – сидение часами на пятачке грязи с сородичами.

Как я люблю это безразличие! Зимние дожди изменят его краски, но не суть. Пропитанная влагой земля родит сочную траву, и будет казаться, что кто-то прошелся гигантской кисточкой с зеленой краской, почти без оттенков, по всей картине окрестностей от холмов до Залива. А сейчас, осенью, бурая земля начинает сереть – давно высохшая трава устает держаться на ветру и стирается в пыль, и из ветхой почвы торчат колючки стебельков как редкие обелиски на месте некогда многолюдного поселения.

Все, что отделяет этот мир от суеты, это полоска сухой неровной земли, за которой начинается человеческая организация. С таким улыбчивым лицом газонных клуб среди новеньких машин и ровных зданий, и с такими бесполезными и бессмысленными страстями за этим фасадом. Со словами, словами. Впрочем, кажется, что дело не в словах, но в материале, из которого они сделаны, в вере. Без нее они выглядят дешевыми пластиковыми поделками настоящих слов, как можно к таким относиться серьезно? Любая мысль полимера рождается под грудой отходов памяти – горой такого же пластика, одноразового и потому сразу потускневшего и бесполезного.

...

Для дороги назад я нашла протоптанную тропинку, но, пройдя по ней несколько шагов, остановилась. На моем пути стоял старик. Точнее, это был не целый человек, а только ботинки – мужские, небольшого размера, не сношенные, но старомодные, почему-то сразу восстанавливающие перед глазами образ владельца. Они упрямо упирались в землю, как будто обутые на еще крепкие ноги, в полушаге друг от друга. Из-за неровностей дороги, я вынуждена была смотреть вниз, но даже подняв голову и никого не увидев, не поверила, что ботинки стояли безхозные. Наверное, человек все-таки был, только невидимый и молчаливый, - и я аккуратно обошла его. Через пару минут я обернулась не сбросил ли он плащ-невидимку. Нет, не решился. Я повернула назад и подошла снова к ботинкам, на этот раз их носки были обращены ко мне. Не передавая враждебности, они своим видом и положением не допускали возражений – охраняли озеро. Я взгянула на свои туфли – все в болотной грязи, они, казалось, приобрели такой же решительный вид. Секунду поколебавшись, я сняла их и поставила рядом с ботинками. К машине я вернулась босиком.

Эта пара оставленных на посту воинов заставляла мою мысль возвращаться к охраняемому ими месту – я с нетерпением дождалась следующего вечера, чтобы их навестить. С собой я взяла подкрепление – сапоги мужа, 43 размера.

Тропинка выглядела по-прежнему, солдаты охраны стояли на своих местах. На озере продолжалась будничная возня птичьих семейств. Мертвый пеликан осунулся и пожух, и больше не был похож на птицу. Меня удивило, почему эта копна старых перьев не погрузится глубже в воду, возможно, чучело уже лежало на самом дне мелководья.

Потом я еще трижды я приходила на болото с новобранцами, и в последний раз уже не видела тела большой птицы. Ресурсы обуви у меня оказались скудными, но, в конце концов, главное не число, но дух.

Однажды утром младший сын проснулся в волнении, сказал, что повторился сон, напугавший его раньше. Подробностей он не помнил, какой-то коктейль из документальной войны и терминатора – результат насилия голливуда над детской психикой – стреляют, бомбят. Но он остается невредимым, потому что я его защищаю, и взрывают меня. Когда он рассказал мне похожее в первый раз, я сначала удивилась, потому что никогда не давала повода для геройства, а потом стало досадно от ожидающего сына разочарования – у меня бывали подобные сны, и я знаю, что не способна укротить свой панический страх перед смертью.

Но сейчас я об этом не думала. Во мне поселилось какое-то радостное предвкушение. Помнишь ли ты, во что я была одета? И что было на ногах, кроссовки? Какие?” Он точно не помнил, но склонялся к моим новым. Что ж, раз я все равно в них погибла, пусть служат в армии духов.

...

В последующую неделю я была занята и забыла об озере – озабоченная своими мыслями, я не замечала его на своем пути. Поэтому однажды, взглянув в его сторону и увидя у воды человеческую фигуру, осознала необычность картины только спустя несколько минут. Я вернулась, оставила машину на прежнем месте и зашагала в знакомом направлении.

Уже издалека я наблюдала за приближающимся ко мне человеком и подправляла свой маршрут, чтобы с ним встретиться – кто это, что делает он на этих диких просторах?

Мы поравнялись. Человек оказался пожилым китайцем, немного ниже меня. У него был сосредоточенный, но в то же время спокойный вид. Я улыбнулась и поздоровалась. Мне очень хотелось поговорить с ним, или хотя бы обменяться парой фраз. Но – кроме легкого кивка - я не увидела и признака того, что китаец меня замечает. Его лицо было невозмутимо как остановившиеся часы, и мне пришлось сделать вид, что я тоже иду по важным делам и думаю о смысле жизни.

Отряд обороны не отступил. Я стала его обходить и поняла, что что-то в его рядах изменилось. Да, конечно, изменилось! Куда-то пропали мои новые кроссовки. Я мгновенно подумала о китайце – почему я не посмотрела на его ноги? Но тут же отказалась от такой беспричинной подозрительности : здесь не место для суетных мыслей. Тем более, что общий вид войска ничуть не уступал прежнему, но, напротив, казался более решительным.

Я присмотрелась внимательнее. На месте моих пластиково-синтетических кроссовок в рядах обороны стоял новый воин в потертых, но добротных кожаных ботинках.

Я присела у воды. Птицы возились в прибрежной траве, и я следила за ними – как через сто лет, когда меня давно уже нет, но есть кто-то другой, кто наблюдает эту неспешную и настоящую жизнь.

Но я была рада, что могу кому-то о ней напомнить.