ЭСКИЗ

05-08-2004

Эта фотография нигде не публиковалась прежде. Мне вручил её на-днях писатель Джонатан Котт 1). Оригинал фотографии хранился у матери Дж.Котта, которая получила снимок много лет назад от кого-то из своих ленинградских друзей. В Петрограде, несомненно, и был сделан этот снимок – по всей вероятности, в начале 1920-х годов.

Справа – ректор Петроградской консерватории Александр Константинович Глазунов (1865-1936).

Рядом с Глазуновым стоит скрипач Натан Миронович Мильштейн (1903-1992).

Слева стоит пианист Владимир Самойлович Горовиц (1903-1989).

Юный музыкант, заключённый в тёплые объятья В.Горовица – это… 2)

Рождённые в разных местах Российской империи (Глазунов – в Санкт-Петербурге, Горовиц – в Бердичеве, Мильштейн – в Одессе), они, вероятно, единственный раз сошлись вместе в Петрограде, чтобы вскоре, один за другим, проститься с Россией. Глазунов окончит свой век в Париже, Мильштейн – в Лондоне, а Горовиц – в Нью-Йорке.

Но неизменно при встрече даже двух людей непременно найдётся по меньшей мере один человек, незримо связующий их. Что уж говорить о ТАКИХ музыкантах-современниках! Например, Сергей Васильевич Рахманинов – его образ, его имя объединяет Глазунова и Горовица. И он, Рахманинов – в моих глазах – словно запечатлён здесь. Я сообщу о, практически, неизвестном, ныне забытом событии.

Из своей сегодняшней телефонной беседы с профессором Джульярдской школы Дэвидом Дюбалем, дружившим с “поздним” Горовицем, донёсшим до нас его неповторимый голос на компакт диске, издавшим несколько превосходных книг о нём – из слов Дюбаля я узнал, что Горовиц в беседе с ним вспомнил о своём исполнении Третьего фортепьянного концерта Рахманинова в Петрограде, когда за дирижёрским пультом стоял Глазунов. Горовиц сказал Дюбалю: “Мне тогда было лет семнадцать”. Значит, речь идёт приблизительно о 1920-м годе. Как известно, творческие сношения Глазунова и Рахманинова омрачил трагический провал Первой симфонии Рахманинова, которой Глазунов дирижировал ещ в 1897 году. Эта беда (о причинах и обстоятельствах которой говорить сейчас неуместно) вызвала трёхлетнюю тяжёлую депрессию у Рахманинова – он отнёс скандальную неудачу на свой счёт.

С Горовицем же Рахманинов дружил – уже в США. Они часто виделись и, подчас, по вечерам музицировали вместе на двух роялях.

Я не уверен вполне, что мир тогдашних взаимоотношений между поколениями музыкантов будет доступен иному читателю этих строк. Великий, легендарный Глазунов! Как он, при всей своей строгости, при характерной сдержанности петербуржца, мог безошибочно распознать подлинный талант, обрадоваться ему, поддержать его, помочь ему – и словом, и рублём! Бесценно было покровительство Глазунова юному Шостаковичу; бесценно, тем более, потому, что музыкальный язык Шостаковича не был близок Глазунову. Но для Александра Константиновича был важен сам масштаб дарования, обнаруженного им в юноше, дарования, за развитием которого он пристально следил в годы своего директорства. Ближайшее же будущее показало, что Глазунов не ошибся. К 1929 году о Шостаковиче заговорила Европа и США. Когда я думаю и о том, что ныне в Нью-Йорке фестиваль музыки Шостаковича, учреждённый исключительно американскими музыкантами и спонсорами, стал ежегодным событием (наряду с фестивалем музыки Моцарта), я невольно склоняюсь и перед тенью Глазунова, провидца.

А как современный читатель отнесётся к такому эпизоду? Опять же, он связан с С.В.Рахманиновым. Его кузен и учитель Александр Ильич Зилоти (1863-1945) в 30-х годах преподавал в Джульярдской школе. И в середине 30-х годов эта школа стала испытывать серьёзные финансовые затруднения – до такой степени, что возникла потребность избавиться от одного из профессоров школы. “Жалкий жребий” пал на Зилоти, поскольку он был уже в преклонном возрасте. Собралась фортепьянная кафедра Джульярда – всего несколько человек, среди которых были Иосиф и Розина Левины – и, узнав о беде, нависшей над коллегой, члены кафедры единодушно предложили администрации школы ежемесячно отчислять из их жалования определённую сумму в пользу А.И.Зилоти. Таким образом легендарный учитель Рахманинова был спасён от изгнания – а вместе с ним были спасены и таланты его учеников, и честь Джульярда, и – шире – традиция русской музыкальной школы.

Возможно ли в наши времена нечто подобное? Опасаюсь отвечать.

Дух Глазунова ещё витал, ослабевая на глазах, в Ленинградской консерватории, когда я обучался там. Наши студенческие отношения с педагогами; их, педагогов, отношения друг с другом – всему этому словно покровительствовала тень Глазунова. Несмотря ни на что. Я подчёркиваю – несмотря ни на что. Вспоминаются слова куратора нашего курса, Марии Всеволодовны Карандашовой (светлая ей память!), произнесённые ею при первой же совместной встрече: “Ребята, поверьте мне, Вам повезло. Делайте всё, чтобы взять от консерватории как можно больше. Сейчас ещ это возможно”. Она не произнесла того, что, бесспорно, ощущала, но разрушительный удар по глазуновским традициям был нанесён вузу спустя три года. А бедная Мария Всеволодовна… она не ведала, что через несколько лет бездарности, орудуя локтями, вынудят её оставить Ленинград и окончить свои дни в Москве.

В первый же день, когда один из последних ректоров консерватории, Владислав Александрович Чернушенко, занял свой пост (это был, приблизительно, 1980 год), в ректорский кабинет вошёл профессор И.Д.Гликман и, как бы в отстранении, стал глядеть на своего бывшего ученика. После паузы он, вместо поздравлений, сказал: “Слава, я заглянул к Вам, чтобы посмотреть, КАК Вы смотритесь в кресле Александра Константиновича Глазунова”. Рассказав мне об этом много лет спустя, В.А.Чернушенко сказал – “Исаак Давыдович нашёл единственно точные слова: он одновременно и ободрил меня, и сделал словно осязаемой всю ответственность, выпавшую на мою долю!”.

Сейчас же я говорю с друзьями из Петербурга и узнаю, что в коридорах и классах вуза обсуждаются (в общем и целом) такие темы, которые были бы немыслимы ещё не столь давно. Я узнаю, что – не боюсь преувеличить – великий современный пианист, которого носит на руках, практически, вся Европа, Григорий Соколов почти лишился т.н. “нагрузки и его пребывание в консерватории – под вопросом. В это не верится. Это – страшный сон. Если Г.Соколов вынужден будет покинуть консерваторию, над Искусством в этом заведении захлопнется крышка гроба. И что может возродиться на этом пепелище не представляю себе.

Прошлое не следует вешать на стену в качестве иконы, но и расправляться с ним столь безжалостно – преступление. “Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам” пребудут с нами, никуда нам от них не скрыться. Но если бы к этим двум чувствам добавилось и третье: любовь к ещё живущему, трепещущему, тому, разумеется, что достойно любви!

Я выражаю свою благодарность альманаху “Лебедь” за бесценные усилия – в т.ч., сохранить память о нашем прошлом и, таким образом, вселить в нас надежду, что лучшие традиции России выживут – на каком бы континенте ни бился их пульс.

Поздравляю всех с юбилейным выпуском альманаха!

Примечания.

1. Джонатан Котт (Jonathan Cott) – автор пятнадцати книг, включая “Разговоры с Гленном Гульдом” (Conversations with Glenn Gould, The Akadine Press, 1999).

2 мне пока не удалось выяснить, кто он. Но обещаю, разузнав, завершить эту заметку в будущем. А пока пусть этот мой скромный дар юбилейному выпуску альманаха останется интригующим эскизом, последний штрих к которому, надеюсь, будет нанесён позднее.

Комментарии

Добавить изображение