"ДОМО, ДОМО, АРИГАТО!"
29-08-2004И не думала я, и не гадала. 1994 год. Звонит как-то Алик (Аркадий) Эскин:
Привет! В Японию со мной поедешь?” Алик – известный шутник, и иногда трудно догадаться о переходе им границы серьёзного к “лапше на уши”, поэтому включаюсь в тон: “Можно бы, только мы ещё Америку не отработали”. Но на сей раз выяснилось, что правда, и дело наше завертелось с бешеной скоростью.
Скрипочка моя пылилась в бездействии уже много лет, уступив активному “басению”, ну а тут и пришлось её расчехлить. Понадобился, оказывается дуэт: скрипка и фортепьяно, вот мы и зашевелились, наскоро репетнули, записали по быстрому “демо” кассету, собрали какие-то документы и отправили всё в Москву. Очередная “утопия”, сколько уже было таких попыток… ан нет! Проходит время, и выясняется, что нас утвердили.
Мы с Аркадием едем в Японию на три летних месяца! Не верилось своим ушам! В настоящую Японию! Я начал завидовать сам себе… Поездка и её детали были окутаны мраком. Нас вообще никогда бы там не оказалось, если бы не Алик и его старые связи. Он умел и умеет дружить, в чём я убеждался и не раз. В данном случае друзья его обнаружились среди московских циркачей. Остальные подробности предстояло выяснять по ходу дела, и это немножко беспокоило.
Наступил июнь, огромная масса друзей и родственников пришла проводить нас на вокзал. Волнительная сцена прощания. Мы окрылённые и растерянные. Последние напутствия:
“Хлопцы, только с саке сильно не балуйте! – Что привезти? – Жвачку, конечно…” – поезд в Москву медленно отчалил. “Что день грядущий нам готовит?”
В Москве предстояло подписать какие-то документы в фирме, отправляющей нас, и… на самолёт. Прибываем туда с провинциальной настороженностью. Контора напоминает Геркулес” – все снуют куда-то с озабоченным видом. А мы под завистливые взгляды бюрократов с понимающим видом подписываем какие-то бумаги, пытаясь безуспешно уловить подвох.
Нет, всё вроде в порядке, и к вечеру уже в аэропорту “Шереметьево-2”. Это не первая заграница и для меня, и для Алика, но отсутствие начальников придаёт некоторую неуверенность. Как порядочные, мы в аэропорту часа за три, слоняемся и ждём попутчиков.
Опытные московские цирковые артисты уверенно появляются перед самым вылетом. И их основная часть – это группа известнейшего Эмиля Кио. Москвичи ведут себя раскованно и шумно, чувствуется опыт и хватка. Поглядывают на нас свысока, придётся, видимо, втираться в доверие. Дружно погружаемся, длительный перелёт, и мы в Токио!
Прилетели опять почему-то вечером, куда-то везут на автобусах, и оказываемся в морском порту. Сажают на огромнейший паром, и отправляемся в романтическое ночное путешествие на северный остров Хоккайдо. На пароме под незнакомые звуки и запахи начинается знакомство со страной восходящего солнца.
Паром напоминал огромный город, передвигающийся практически бесшумно. Плыть предстояло всю ночь, но спать не хотелось. Наступал период акклиматизации, смешивающийся с периодом жуткого любопытства. Чего только не было на этом городе-пароме. От ресторанов и кинотеатра до магазинов, банка и даже бани. Посетив последнюю, я начал присматриваться к незнакомым японским банным традициям. Сон пришёл легко, в голове смешивался этот калейдоскоп первых японских впечатлений.
Утро на следующий день было ослепительным. Взойдя где-то поблизости, солнышко не успело отдалиться и наполняло наши души оптимизмом. Пора было и подкрепиться, тут мы и познакомились с ещё одним музыкантом в нашей группе – Володей Мильманом, соло пианистом из Москвы. Будучи человеком необычайно общительным и с опытом пребывания в этой стране, он взялся нас немножко опекать, поясняя незнакомые японские премудрости.
Первой премудростью было осознание того факта, что в Японии ты не можешь ничего купить на американские доллары. Обменять их можно было только в закрытом в это время банке, что повергло нас в жуткое уныние. Страшно хотелось есть, пришлось обратиться за помощью к уважаемому Эмилю Кио. У его группы видимо от прошлых поездок остались йены, и они тратили их с лёгкостью направо и налево.
Эмиль Эмильевич удивительно быстро согласился нам помочь, и мы, довольные, заказали себе какой-то восхитительно пахнувшей лапши в первом попавшемся буфете. Тут начались наши мучения
и постижения следующих японских премудростей.
Процесс поедания этой лапши тремя еврейскими музыкантами вызвал большую радость и оживление всей московской тусовки. В конце концов, они все собрались в этом злополучном буфете, наслаждаясь нашим унижением, и давая свои едкие рекомендации и комментарии.
Ложек и вилок в этом буфете не предполагалось совсем, а приложенные к лапше палочки делали этот процесс близким, но недоступным. Мильман, будучи поопытнее, приспособился первым, давая наглые советы. Мы с Аркадием избрали же свои, доселе неизведанные, пути использования этих проклятых палок под дружный хохот окружающих.
Алик решительно взял в каждую руку по палочке, и, приподнимая ими лапшу, пытался вовремя подставить голову под норовящую выскользнуть восхитительную японскую пищу. Я же, недолго думая, приподнял тарелку, и смахивал при помощи палок в нужном направлении, ускользающую навсегда лапшу. Кое-что иногда и попадало по назначению. Явно ощущалась наша недостаточная домашняя тренированность.
“Ну, ребята, так Вы классные артисты!” – смахивая слезу, резюмировал кто-то из москвичей под бурное одобрение окружающих, а я себе дал слово, что за три месяца просто обязан овладеть этой хитрой японской премудростью. Слово удалось сдержать, и гораздо раньше. Новая техника пришла очень скоро, вместе с предельно надоевшей за этот срок лапшой.
Наконец – остров Хоккайдо, отсюда уже до Сахалина и рукой подать. Опять автобусы, едем в Саппоро, центральный город. “Говорит и показывает Саппоро!” – вспоминался голос спортивного комментатора Николая Озерова с предыдущих зимних олимпийских игр. В этом симпатичном и оживлённом современном городе находилась штаб-квартира нашего будущего босса, мистера Хонма Конгио.
Мистер Конгио – японский миллионер, владелец крупного гостиничного бизнеса на острове Хоккайдо. А жена его – наполовину русская. И благодаря этой весьма приятной даме многочисленные советские артисты имели многолетнюю и хорошо оплачиваемую работу. Она, обладая весьма хорошим вкусом, покровительствовала многим артистам, обеспечивая туристический бизнес мужа приличными развлечениями.
Эмиль Кио имел с хозяином многолетний контракт, приезжая туда раз в год на шесть месяцев. Он даже весь свой огромный реквизит оставлял в Японии, уезжая домой. Его группе, в качестве исключения и с большими сложностями, удавалось продлевать трёхмесячное государственное ограничение на работу в этой стране. Это был уже не первый их приезд, и они чувствовали себя, как рыба в воде.
Идея же привлечь ещё и музыкантов была нова, и нам предстояло не ударить лицом в грязь, находясь в столь профессиональном артистическом окружении. Мы с нетерпением ожидали встречи с хозяевами. Всё было очень мило, шикарный отель в Саппоро, крутой банкет с безумного вкуса незнакомой рыбой и небольшой концерт циркачей для хозяина и его жены.
Высокий и статный японец, мистер Конгио, вёл предпочтительно ночной образ жизни. После банкета все убедительно были приглашены на появившееся новое в то время развлечение, Караоке”, где до утра в назначаемом порядке веселили прилично надравшегося хозяина. Нас с Аликом, к счастью, петь тогда не заставили, и мы только наблюдали со стороны эту некоторую жестокость по отношению к очень уставшим с дороги людям.
Назавтра предстояло распределение. Там мы и узнали, что нашим конечным маршрутом будет небольшой посёлок в горах со славным названием – Сонкио. Место, где в результате и пришлось провести все три летних месяца. Остальные артисты, в том числе и пианист Мильман, время от времени перемещались по другим городам Хоккайдо, другим отелям хозяина, внося в свою монотонную жизнь хоть какое-то разнообразие. Мы же “отсидели”, что называется, от звонка до звонка, что, как впоследствии выяснилось, оказалось совсем непросто.
Поначалу всё складывалось весьма удачно. Сонкио оказалось очень милой и живописной деревушкой. Типично туристическое место крохотное, с многочисленными сувенирными лавками, канатной дорогой в горы, и несколькими приличными отелями, два из которых были собственностью нашего хозяина.
Рядом с нашими отелями, оказывается, были горячие источники, и принятие этих удивительных природных ванн, вкупе с банями, тоже входило в комплекс услуг, оказываемых туристам. Публика, в осно
вном средний класс, приезжала, как правило, на один день развеяться и наскоро передохнуть. Туристы появлялись в послеобеденное время в многочисленных автобусах, и, заходя, приветствовались бесконечно повторяющимися поклонами обслуги и фотографов, снимавших всех подряд.
Затем они разбегались по номерам, снимая гражданскую одежду и дружно облачаясь в одинаковое гостиничное кимоно, не снимаемое аж до следующего утра. По отелю постоянно и шумно перемещались группы людей в одинаковой робе, напоминая арестантов.
Далее в программе отдыха было посещение бань, ужин вместе с концертным шоу и после для любителей продолжений – ночные шоу с советскими артистами, обильной выпивкой, караоке и консумацией в составе стайки японских профессионалок. Те, приодетые в одинаковую форму своего клуба, появлялись очень организованно и по свистку “бригадирши с наигранным оптимизмом разбегались по столикам уже прилично осоловелых японцев, разнося какую-то дешёвую алкогольную гадость. Уже к утру они также организованно, и по свистку исчезали, демонстрируя даже в этом вопросе повышенное чувство японского коллективизма.
Стало интересно, куда же приткнёт фортепьяно и скрипку наш миллионер? Может, в баню? Спросить было не у кого, все были заняты расселением. Комнатка, где предстояло жить, напоминала небольшую клетушку, в которой помещалась двухъярусная кровать, маленький столик с телевизором, крохотным холодильничком и два стула. Правда, было ещё и открывающееся окно, достоинство которого удалось оценить только впоследствии. Никаких кондиционеров, а впереди предстояли жаркие июль и август. Но мы не роптали, мы были счастливы, и поскорее хотелось начать всё это отрабатывать. Но когда?
Вскоре появился мальчик-посыльный. Он осторожно постучал нам в дверь, сунул помятый маленький клочок бумаги и мгновенно исчез. В шифровке было всего две строчки:
“7.30a.m. – 8.15 a.m.
6.00 p.m. - 7.00 p.m” … и всё.
Оказалось, что это часы нашей “изнурительной” японской работы. Жизнь прояснялась прямо на глазах, мы почувствовали, что не забыты.
Первое вечернее выступление пролетело мгновенно и… при пустом зале. Местом нашего расположения был шикарный холл перед рестораном. Стоящее там электронное пианино “Ямаха” играло вполне самостоятельно при вставлении диска. И даже при этом нажимались клавиши, что было для нас в диковинку, но хозяева, к счастью, предпочли живое исполнение.
В холле была очень красивая и дорогая мебель, огромные, изумительной красоты вазы, и приличная акустика, то есть все условия для нормальной работы, кроме одного – не было публики. Вечернее время, выбранное перед ужином, было неудачным, и это немножко угнетало первые дни. Тем не менее, возвращаясь после первого выступления по улице в свой отель, мы с Аликом понимающе переглянулись и улыбнулись друг другу. Разве это тяжёлая работа? Санаторий, да и только. Какие мы счастливые!
Зато утром после завтрака был аншлаг. Мы очень удачно расположились между обязательным завтраком и отъезжающими автобусами, провожая гостей с музыкой. А на улице выстраивалась шеренга обслуживающего персонала во главе с директором отеля, дружно помахивающая и кланяющаяся уезжающим туристам. И так каждый день, без выходных, потихоньку мы втягивались в этот исключительно “суровый” режим.
Через неделю хозяйка специально приехала нас послушать. В этот вечер дуэт был в ударе, ну а после русского романса “Ты жива ещё, моя старушка”, исполненного исключительно эмоционально, глаза её наполнились слезами, и она долго жала нам руки, благодаря от души. От рукопожатий остались также и небольшие конвертики с фантастическими поощрениями, но самое главное – это был мальчик-посыльный. Он появился буквально через час с другой бумажкой, в которой наше вечернее время было передвинуто на полтора часа позже. Мы стали работать уже после ужина, приобрели публику, успех и это было первой победой нашей японской дипломатии.
Репертуар был самым разнообразным. Что называется – по морям и океанам. От лёгкого джаза и популярной классики до Аллы Пугачёвой, “Миллион алых роз” которой проник аж до Японии. А несколько японских шлягеров, включённых в программу по просьбе администрации, тоже были весьма кстати. В нашем исполнении они почему-то удивительно напоминали песни советских композиторов 50-х годов.
Мой замечательный партнёр моменталь
но нащупал кратчайший путь к сентиментальному японскому зрителю. Алик держался строго и с достоинством, правда, позволяя себе в конце вечера пару обаятельных улыбок, обращённых к восторженной публике. Это была неотразимая тактика, я тянулся за ним, как мог, мы потихоньку “спелись”… и дело пошло. Отсутствие надзирателей и командиров, вызывавшее поначалу некоторую неуверенность, потихоньку начинало нравиться появляющимся новым ощущением независимости и ответственности, и это окрыляло.
Очень скоро стала тяготить не работа, а её отсутствие. Особенно это сказывалось по утрам. После нашего переселения поближе к рабочему месту процесс отделения сна от работы был нами доведен до фантастической цифры в 10 минут. Это иногда чувствовалось по затухающему в первых утренних произведениях пианино. Мы были единственными артистами, работающими в это странное время, но после работы делать было абсолютно нечего. Остальная советская богема, как правило, начинала шевелиться только к обеду. Вернуться к подушке в силу моего жаворонского характера я уже не мог. Вариантами оставались: посещение бань, велосипеды, чтение и приготовление пищи.
Бани и горячие источники посещались нами практически каждый день, помогая убить пару часов. Они вкупе с автоматическим массажным креслом были великолепными, но, как впоследствии выяснилось, пользоваться ими надо было гораздо умереннее, чтобы не провоцировать обострение своих болячек.
Моим же самым любимым развлечением по утрам была велосипедная прогулка к водопадам – достопримечательности местечка Сонкио. Три прекрасных японских “велика”, найденные на улице и отремонтированные советскими цирковыми артистами, будучи в общем пользовании, валялись рядом с отелем. Утром на них никто не претендовал, и было большим удовольствием, возвращаясь с водопадов, просто катиться с горки отпустив педали.
Пытаясь что-то понять для себя об Японии, я захватил с собой книжку В. Овчинникова “Ветка сакуры”. Журналисту, прожившему там много лет, хорошо знающему язык, культуру, эта страна представлялась загадкой, какого же было нам? Мы находились практически на отшибе, английский был обоюдно плох, а потому представления о стране и людях были весьма смутными, но всё же потихоньку они складывались.
Потихоньку запомнились пару японских слов, из которых, безусловно, самыми необходимыми были “Домо, домо аригато! (Большое спасибо!) Постоянно повторяя эти слова при бесконечных поклонах, японцы невольно напоминали нам о родине, позволяя надеяться, что и в наше отсутствие дома всё будет “аригато”!
Телефонная связь с родными была почему-то недоступна в Сонкио, и автобус, выделяемый всей нашей артистической тусовке раз в 10 дней, был большим праздником. В основном, вывозили на пару часов в соседний городок Асахикаву позвонить домой, сходить в банк и закупить продукты.
Поскольку питались мы самостоятельно и готовили сами на крохотной кухоньке, закупка всего необходимого продукта для этого дела была весьма необходимой частью нашей жизни. В этом страшном изобилии и среди сплошных иероглифов только ушлые советские цирковые артисты безошибочно нащупывали соль, масло, сахар и всё остальное. Прицепившись к кому-нибудь в первое время, я тщательно перенимал опыт, а к концу срока уже с удовольствием передавал его новоприбывшим новичкам.
Высокий и худощавый японец мистер Ямамури-сан был наместником нашего миллионера в Сонкио. Он и организовывал эти поездки, уважая группу Эмиля Кио, ну а остальные уже были примазавшиеся. Ямамури-сана, работавшего с советскими артистами уже много лет, часто покидало чувство японской сдержанности при общении с ними. Ходили слухи, что он был разжалован хозяином с должности директора отеля на эту должность за подпольную связь с артисткой циркового балета. Жена пожаловалась в “местком” и…
Может быть и этим объяснялась его замкнутость и некоторое высокомерие, правда, и на него находили приступы доброты и веселья. Ямамури-сан иногда любил поприсутствовать на дружно отмечаемом всеми дне рождения какой-нибудь артистки и даже выпить водочки за её здоровье, нарушая привычную дистанцию. Он улыбался, женское обаяние пересиливало в тот момент должностные обязанности. Мне же он здорово помог, доставая некоторые лекарства и, объясняя их назначение, предупредил, указывая на одно: “Only больно!”. Вот на такой языковой смеси мы и общались.
Реальным же человеческим общением было общение с нашим артистическим окружением. Не будучи до этого знаком с цирковой средой, я был поражён их изобретательностью, рукоделием, талантом. Цирковых можно было спокойно высадить на необитаемом острове без опаски за будущее. Своими руками они творили просто чудеса.
Записав по просьбе одного московского клоуна на магнитофон несколько мелодий на скрипке, я вскоре увидел на представлении у него в руках маленькую скрипочку. Неуловимым движением головы он нажимал на тумблер, соединённый с чудом японской техники – маленьким магнитофончиком, помещённым внутри скрипочки, и изображал бродячего скрипача. Другой умелец, фокусник – раскатывал по сцене в туфельках благодаря вделанным в них роликам. И таких примеров было множество.
Встречаясь днём на кухне за совместным жареньем котлет, мы по вечерам наблюдали, как симпатичная жонглёрша каждый день приподнимает на ниточке над головой огромнейший острый меч без права на ошибку. Бросая по вечерам кинжалы с огромной скоростью, братья-грузины, облачившись в японское кимоно, днём обсуждали цены на видеоаппаратуру. Мы всё же рисковали значительно меньше, подвергая исполнению песни народов мира, и наше восхищение талантливыми советскими артистами было вполне искренним.
Два человека – это уже коллектив, в котором автоматически происходит распределение обязанностей. Желательно без борьбы, как и было в нашем случае. Музыкальные проблемы решали сообща, коллегиально, а вот всё остальное… У каждого были свои приоритеты, и я добровольно назначил себя ответственным по питанию и закупкам, министром торговли и командиром разведки.
Мой партнёр смиренно нёс обязанности начальника штаба, главного аналитика и министра иностранных дел. Находясь в течение дня в расслабленном, полусонном состоянии, он поразительно напоминал льва перед охотой, экономившего энергию перед броском. В нужный момент всегда сходу включалась третья скорость, пока другие только чухались.
Этот талантливейший человек каждый день демонстрировал чудеса артистизма, важнейшего атрибута нашей профессии. И не только на сцене, но и в быту. Он умел поразительно быстро находить контакт с людьми, языкового барьера просто не существовало, ответная симпатия вызывалась мгновенно, ну а после пяти минут разговора с нашими соотечественниками тут же обнаруживались общие знакомые по Харькову и другим городам.
Голова его работала как компьютер, просчитывая варианты. Когда в связи с отъездом Кио наши автобусные вылазки стали проблематичными, я, будучи “командиром разведки”, прохаживался по отелю, “лениво” интересуясь ближайшими перемещениями артистов по городам. Эти ценные сведения докладывались “начальнику штаба”, анализировались, и мгновенно принималось верное стратегическое решение.
Назавтра мы уезжали с автобусом, увозящим одних, а возвращались с прибывающими артистами, успевали позвонить домой и закупить необходимые продукты, вызывая зависть остававшихся в отеле малосообразительных. Они встречали нас, нагруженных сумками, на пороге отеля со скрещёнными на груди руками и фразой: “Кто рано встаёт – тому бог подаёт!”
Стараясь вовсю оправдать себя на кухне, я изощрялся, как мог, пытаясь безуспешно конкурировать с женой “начальника штаба” Кларой и даже иногда наталкивался на комплименты шефа. Белорусские же драники имели огромный успех у японской обслуги, почему-то постоянно жаривших на этой же кухне селёдку с рисом.
К концу нашего “срока” в местном деревенском магазинчике появились несколько табличек на русском – “Хлеб”, “Масло”, “Молоко”, помогающие ориентироваться постоянным покупателям из России. А вот пытаясь как-то купить брынзу, я принёс домой какие-то рыбные отходы. Мы их осторожно попробовали, и я был одарён уничтожающим взглядом “шефа”. Пришлось быстренько жарить яичницу, чтобы уладить “конфликт”.
И ещё сильно удивляло, что в любой час дня и ночи можно было прямо на улице подойти к соответствующему автомату, бросить монетки, и к вам скатывалось пиво, саке или даже бутылка водки. Рай для алкоголиков – это Япония!
Желание как-то разнообразить нашу жизнь слегка помучивало и, к третьему месяцу “ссылки” созрела мысль о продаже собственных аудиокассет. Тем более что желающих приобщиться к прекрасному было более чем достаточно. В результате были закуплены чистые кассеты, сделаны фотографии и запись. Неделю мне пришлось заучивать на японском фразу, объясняющую наши действия клиентам.
Но вот продавать без разрешения было нельзя и… сообща был придуман план торговой операции. Днём кассеты тиражировались на купленном нами двухкассетнике, а вечером они складировались на маленьком столике, стоящим в уголке нашей сцены и предусмотрительно покрытым салфеткой. Он не привлекал внимание администрации, время от времени появляющейся на горизонте.
После выступления, чувствуя отклик слушателя, мы оглядывались, оценивая обстановку, и если администрации не было, я мгновенно выкатывал вперёд столик, смахивал салфетку, и на чисто японском провозглашал громко:
“Ваташи тачи ноу кьёку дез!” – что в переводе означало: “На этих кассетах записана наша музыка!”
Повисала пауза, но постепенно до слушателей начинало доходить моё изысканное произношение и смысл наших действий, а величавый жест рукой “шефа”, и его очаровательное “Пли-и-из!” – служило им последним шлепком. Через пять минут торговая точка была свёрнута с необычайной ловкостью – общение с Кио не прошло даром. И посетители, и музыканты, страшно довольные друг другом, расходились по местам постоянного дислоцирования.
Среди отдыхающих иногда попадались и не японцы. И, выступая, мы старались прощупать их по национальному вопросу, наигрывая песни народов мира. Попадание всегда отражалось на их улыбающихся лицах. И только в один из последних наших дней угадать происхождение двух грозных гостей, напоминающих итальянцев, нам не удалось. Реакции на разнообразные музыкальные тесты не последовало, и это заинтриговало.
Как вскоре выяснилось, это были представители чеченской мафии, приехавшие на переговоры со своими японскими коллегами. Столкнувшись с ними в бане, цирковые артисты были серьёзно впечатлены соответствующей росписью на теле. Гости не задержались надолго в Сонкио, но уже на обратном нашем пути в Москву, пробираясь в самолёте к своим местам, мы натолкнулись на их “дружелюбный” взгляд.
“О! Сонкио!” – завопил я весьма неосторожно. Алик сделал страшные глаза. Чеченцы переглянулись и стали шептаться, советуясь, убирать ли меня сейчас или по прилёту. “Проходи, музыкант!” – мой шеф похлопал меня по скрипичному футляру, покручивая пальцем у виска в моём направлении. С его помощью “ликвидация” была перенесена на более поздний срок.
В Сонкио для артистов действовало правило, запрещающее без предупреждения покидать деревушку. Да и бывалые предупредили нас, что в Японии не принято водителям останавливаться и подвозить, но к концу нашего пребывания, простояв минут 20 с поднятым пальцем, мы были успешно подобраны помойной машиной и подвезены в соседний городок со словами уверения в адрес японско-русской дружбы.
На обратном пути машина, едущая в обратном направлении, развернулась, и водитель не только подвёз нас назад в отель, а и настойчиво предлагал свозить на экскурсию на водопады. А всегда очень сдержанный администратор отеля, узнав, что мы собираемся организовать прощальный вечер, предоставил нам ключи от банкетного зала с полным набором посуды. Вот вам и “хвалёная” японская замкнутость и некоммуникабельность.
Прощальный банкет вылился в чудный вечер обоюдных признаний в любви и уважении трёх покидающих Японию музыкантов и остающейся артистической братии. Предстояла долгая дорога домой и долгожданная встреча с близкими.
Прощай Сонкио, прощай Япония!
* * *
После этой поездки я долгое время пытался понять, что же изменилось во мне за эти три жарких японских месяца. И, наконец, понял – я стал другим, я почувствовал вкус свободы, и избавиться от этого вкуса было уже невозможным… да и не нужно
“Домо, домо АРИГАТО тебе – ЯПОНИЯ!”