ТРИНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВ, или РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ НА ПОМОЙКЕ

17-02-2005

ВОСПОМИНАНИЯ ВЕЛИКОГО АВАНТЮРИСТА

 

ПРЕДИСЛОВИЕ ЛИТЕРАТУРНОГО НЕВИДИМКИ

Персональный пенсионер всесоюзного значения, заслуженный деятель науки, техники и всех искусств, лауреат поощрительной премии ВЦСПС и Союза писателей СССР за лучшее произведение о современном рабочем классе и колхозном крестьянстве Остап-Сулейман-Ибрагим-Берта-Мария Бендер проживал на двенадцатом этаже высотного дома на Кудринской площади (бывшая площадь Восстания) в квартире номер 153.

Фамилия у него была Иванов-Ольховский. Так, во всяком случае, значилось на медной дверной табличке. Но это могло обмануть лишь того, кто хотел быть обманутым.

Я не сразу решился нажать кнопку звонка. Все-таки волновался. Очень.

Этого человека я искал всю жизнь. Не то чтобы специально только этим и занимался. Нет, я жил своей жизнью, добывал, как мог, хлеб свой насущный, но одновременно - как охотничья собака инстинктивно принюхивается к окружающему - всматривался в большие и малые явления нашей жизни, пытаясь отыскать в них следы его личности.

Занятие это, на первый взгляд, было безнадежным. Убежденный индивидуалист, не скрывавший, что ему скучно строить социализм, великий О.Бендер вполне мог быть истерт жерновами ежовщины и бериевщины, сгинуть в лихолетье Великой Отечественной войны или бесследно исчезнуть в лабиринтах ГУЛАГа. Но я в это не верил. Он не мог погибнуть. Он был бессмертен, как бессмертны человеческие скудоумие, алчность, тщеславие, чиновничья тупость и продажность госслужащих. Но если все это бессмертно, а мы еще худо-бедно живы, значит что-то этому противостоит?

И я продолжал поиски. Записывал устные рассказы, делал вырезки из свежих газет, просиживал в "ленинке" над старыми подшивками, одновременно умиляясь и поражаясь тому, что когда-то казалось вполне нормальным.

"Партия торжественно заявляет: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!"

"Бороться с недостатками на положительных примерах!"

"Экономика должна быть экономной!"

А в год 100-летия со дня рождения Ленина во всех городах и весях на многометровую глубину закладывались капсулы с местными газетами за 1970 год и рапортами трудовых коллективов. С тем, чтобы через сто лет наши потомки вскрыли их и узнали, как мы жили. Да было ли это? Было. При сем присутствовал. Но лишь теперь представил, что же подумают о нас потомки, когда в 2070 году вскроют эти капсулы и прочитают эти газеты, как марсианские хроники.

Только один человек мог придумать эту идею. Только один.

Нет, он был жив, этот великий комбинатор и ехидный оптимист. У меня даже закралось подозрение, что на историческом сборище Ельцина, Шушкевича и Кравчука в Беловежской пуще четвертым был О.Бендер: с таким изяществом и веселым авантюризмом, всего тремя росчерками пера, была похерена великая империя под названием СССР вместе с ее зрелым социализмом с человеческим лицом.

И я продолжал поиски.

Лишь в последние годы, когда вся страна от Мурманска до Владивостока покрылась всевозможными фантасмагорическими "Рогами и копытами", мои надежды на успех начали блекнуть. Ну как тут различить руку великого комбинатора и как не спутать ее с загребущей дланью его вечного антагониста, незабвенного Александра Ивановича Корейко?

И тут мне наконец повезло. В "Вечерней Москве" в разделе "Частные объявления" между непонятным "Выполн. байрамикс" и вполне понятным "Приворожу, интим не предлагать" я увидел: "Откр. т-ну 13 ст. 121069, а/я 44, О.Б."

Объявление было платным. Значит, не шутка.

Сначала я не поверил своим глазам. Перечитывал снова и снова. Нет, не померещилось. Так и было, черным по белому:

"Открою тайну тринадцатого стула. Остап Бендер".

Он дал о себе знать!

И я догадывался зачем.

Первым моим побуждением было схватить лист бумаги и написать письмо с просьбой о встрече. Но я остановил себя. Не годится. На месте О.Бендера, если это действительно был он, я никогда не стал бы иметь дело с человеком, не способным придумать что-нибудь не такое банальное.

Почтовое отделение с индексом 121069 находилось на Садово-Кудринской, эту справку мне дали на главпочтамте. Я оставил своего видавшего виды "жигуленка" под знаком "Стоянка запрещена" и вошел в операционный зал. В расчете на то, что почтой заведует средних лет милая дама, я приготовил душещипательную историю о том, что по своей писательской рассеянности я перепутал индекс почтового отделение, и сюда, к ним, а не на мою почту, должно прийти письмо от любимой женщины, и нельзя ли мне узнать координаты абонента а/я 44, чтобы все-таки получить это важное письмо, от которого зависит счастье наших двух не очень юных сердец.

Но домашняя заготовка не пригодилась. Девушка-оператор, шлепавшее штемпелем по конвертам, сообщила мне, что - шлеп! - заведует их почтой не милая дама, а - шлеп, шлеп! - старый пердун, который по утрам вместо молитвы читает служебную инструкцию, а вечером – шлеп, шлеп, шлеп, шлеп! – ее повторяет.

Номер не прошел. Я вышел на улицу, раздумывая, как быть, и обнаружил возле своей машины гаишную "пятерку" и молодого, но уже утомленного жизнью старшего лейтенанта, который жезлом показал мне на знак и утомленно объяснил, что в зоне действия этого знака можно стоять не больше пяти минут, а мои "Жигули" стоят уже шесть с половиной минут и следовательно.

- Будем платить или как? - завершил он свой монолог.

В другое время я бился бы с ним, как лев, но сейчас лишь спросил:

- Сколько?

- Стольничек, - утомленно оценив мою платежеспособность, ответил он. - Не обездолит?

- Согласен, - сказал я. - Но сначала ненадолго зайдем на почту.

- А что мне там делать? - удивился он.

- Ничего. Стоять и молчать.

Сотня - для него это было, конечно, не ахти что, но тоже на дороге не валяется. Он поразмышлял и согласился.

Вместе со старшим лейтенантом я вошел в кабинет заведующего и ненадолго раскрыл перед ним внушительного вида красную книжицу Союза писателей СССР, прикрыв пальцем слова "членский билет".

- Кто арендует у вас абонементный ящик номер сорок четыре?

- А что случилось? - всполошился старый пердун. Как я и ожидал, смотрел он не на мой документ, а на молчаливо стоявшего у дверей старшего лейтенанта.

- Проверка. Много корреспонденции приходит этому абоненту?

- В последние дни очень много, писем по двадцать в день.

- Наводит на размышления, - многозначительно изрек я.

Через минуту у меня в руках был листок с домашним адресом арендатора а/я 44.

Иванов-Ольховский.

Остап Ибрагимович.

Все сошлось.

Выходя из кабинета, я оглянулся: заведующий схватил телефонную трубку и поспешно набирал какой-то номер.

- Ну что, инспектор, будем расплачиваться или как? - спросил я, когда мы оказались на улице. В знак серьезности своих намерений я раскрыл бумажник, из кармашка которого высовывался, нахально алея, краешек моего писательского билета.

- Предупреждать надо! - буркнул старший лейтенант, вернул мне права и умчался на своей "пятерке", для чего-то включив мигалку.

Почти по-бендеровски получилось. В его стиле. А в чем, собственно, его стиль? Ему было стыдно отдавать живые деньги. Очень он этого не любил. Как и я. Как и все нормальные людям. Это нас как-то роднило.

И вот, наконец, я нажимаю кнопку звонка квартиры номер 153. Дверь открывается. На пороге - высокий, жилистый, как бойцовый петух, старик в длинном темно-красном халате, в красных сафьяновых туфлях с острыми загнутыми носами, с могучей седой растительностью на груди. Загорелое лицо его все еще хранит былую медальную четкость, а вот от роскошной шевелюры не осталось и следа: орлиная голова лысая и блестящая, а обилие седых волос, прущих из ушей и из носа, невольно наводит на мысль о том, что волосы у него проросли внутрь.

Да, это был он.

Великий Остап Бендер.

Он молча смотрел на меня, а я на него. Затем он величественно вопросил:

- С чем пожаловали, студент?

Студент - это было не слишком точно. Меня и молодым-то человеком можно было назвать только с очень большой натяжкой. Но с гималайских высот его возраста и житейской мудрости я был просто зеленым юнцом.

И я сказал:

- Здравствуйте, папа!

- Однако! - пророкотал он и еще некоторое время с сосредоточенным интересом рассматривал меня, пытаясь проникнуть в тайну моего происхождения и понять, имеет ли он к этому какое-то отношение. Напряженная работа мысли отражалась на его высокомерном лице. Мог иметь. Мог не иметь. В жизни всякое бывало, много чего, всего не упомнишь.

- Нет, - наконец заключил он. – Слишком плюгавый.

- Для меня большая честь считать себя вашим духовным сыном, - пояснил я. – Вы не можете мне этого запретить. Вы же не спрашивали у лейтенанта Шмидта разрешения называться его сыном, не так ли?

- Логично, - еще немного подумав, кивнул он и посторонился, пропуская меня в орлиное свое гнездо.

Гнездо было однокомнатное, с просторным холлом, обставленное добротной финской мебелью. Письменный стол, заваленный бумагами и конвертами. На книжных полках - сотни томиков "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка" на всех языках мира.

Но для меня было важно другое: огромное количество мемуаров - от знаменитой брежневской трилогии "Целина", "Малая земля" и "Возрождение" до политиздатовских кирпичей, с помощью которых номенклатурная челядь - руками писателей-невидимок вроде меня - пыталась возвести себе нерукотворные памятники. А заодно и срубить капусты.

- Два порождения социализма продолжают раздражать меня до сих пор, - своим звучным, хорошо поставленным голосом произнес О.Бендер, заметив, что я ищу взглядом какие-нибудь тапки. - Одно из них: идиотский обычай разуваться в гостях. Не могу даже представить себе кавалергарда, снимающего в гардеробной ботфорты и проходящего босиком в бальную залу!

- А какое второе? - поинтересовался я.

- Земляничное мыло, - коротко ответил Бендер и указал на мягкое кресло: - Углубляйтесь. - И, подумав, добавил: - Сын мой.

Он устроился за письменным столом в жестком канцелярском кресле с деревянными подлокотниками и взглянул на меня со снисходительным любопытством.

- Прежде, чем приступить к беседе, хотелось бы взглянуть, чем это вы размахивали перед носом моего друга-почтмейстера?

Он повертел в руках мой писательский билет, хмыкнул:

- "Союз писателей СССР". Знавал-с. Но сейчас эта субстанция не существует. Я прав?

- Да, она развалилась, - подтвердил я. - Сначала на шестнадцать частей, по числу республик. А потом еще на десяток более мелких.

- К какой вы относите себя?

- Ко всем десяти. Когда ко мне стали приходить прельстительные письма, я всем отвечал: конечно, буду рад стать членом именно вашего союза, сочту за честь. Я растиражировал себя в десяти экземплярах.

- Смысл?

- На юбилей буду получать поздравления из десяти адресов. А если снова введут продовольственные заказы, буду получать пайки в десяти местах.

- Предусмотрительно, - согласился Бендер. - Да, мы живем в такое замечательное время, когда каждый день приносит много нового и интересного. Но то, что ново, не интересно. А то, что интересно, не ново. А что за милицейский чин сопровождал вас во время вашего визита на почту?

- Обыкновенный гаишник. Я обещал ему за это стольник.

Старый орел нахмурился:

- Отдали?

- За кого вы меня принимаете? Разве после этого я осмелился бы предстать перед вами? Конечно, не отдал. Он сам был готов отдать мне сотню.

- Взяли?

- Нет, - со вздохом признался я. - Он слишком быстро уехал.

- Проворней надо быть, сын мой! Итак, вы хотите узнать тайну тринадцатого стула?

- Нет, магистр, - перевел я наши отношения на другой уровень. - Я ее и так знаю.

- Да ну? - с интересом прищурился он. - В чем же она?

- Мы вернемся к этому позже.

- Тайна бриллиантов мадам Петуховой вас тоже не интересует? Или вы поверили, что на них был построен Центральный клуб железнодорожников?

- Нет, не поверил. Деньги на постройку клуба были выделены целевым государственным финансированием. В архивах сохранилась смета. В ней нет ни слова о внебюджетных ста пятидесяти тысячах.

Бендер даже подался вперед:

- А куда же, по-вашему, делись сокровища тещи Кисы Воробьянинова?

Я укоризненно покачал головой:

- Я понимаю, магистр, что за свою долгую жизнь вы имели дело не с самыми умными представителями социума, именуемого советским народом. Но нельзя же всех считать дураками. Не было никаких бриллиантов ни в двенадцати гамбсовских стульях, ни в тринадцатом, миф о котором вы запустили в газетном объявлении.

- Конгениально! - возмутился Бендер. - Значит, мои биографы, глубоко чтимые мною Илья Арнольдович Файнзильберг, он же Илья Ильф, и Евгений Петрович Катаев, он же Евгений Петров, обманули миллионы читателей во всем мире? И вы имеете наглость говорить мне это прямо в глаза?!

- Не горячитесь, магистр. Обман был невольный. Вы невольно обманули своих биографов. Они - тоже невольно - своих читателей. Вас невольно обманул Киса Воробьянинов. А вот его - и вполне злонамеренно - обманула его теща мадам Петухова.

Это была ее последняя месть зятю, промотавшему состояние ее дочери.

- Так где же, по-вашему, бриллианты? - вопросил Бендер. - Или их вообще не было? Может, вы и в это не верите?

- В это верю, - ответил я. - Бриллианты были. Их изъяли при обыске, о котором упомянуто в разговоре Воробьянинова с тещей. Я понимаю, очень обидно сознавать, что столько времени и сил было потрачено на поиск несуществующих сокровищ. Допускаю, что вы поняли это не сразу. Но не понять не могли.

- А как это поняли вы?

- Я всего лишь внимательно прочитал книгу. Вспомните: перед аукционом вы осматривали выставленные на торги десять гамбсовских стульев. Осматривали?

- Да, - подтвердил Бендер.

- Внимательно?

- Он спрашивает!

- Заметили ли вы на обивке какого-нибудь из стульев заплату?

- Нет, разумеется.

- А между тем... Вы позволите? - Я взял с полки томик "Двенадцати стульев" и отыскал нужное место. - "Тут Клавдия Ивановна деревянным, равнодушным голосом сказала: - В сиденье стула я зашила свои бриллианты". "Зашила", - повторил я. - Значит, была бы заплатка или хотя бы шов. И не заметить этого вы не могли.

Бендер возразил:

- В том же месте сказано: "Я спрятала бриллианты в стул".

- Совершенно верно, - согласился я. - Есть и это слово: "спрятала". Осматривая стулья, вы заметили морщины обивки, неровно забитые гвозди?

- Нет, - вынужден был признать Бендер.

- Вот и ответ. Неужели вы допускаете, что старая барыня, которая до революции и молотка в руках не держала, смогла бы в спешке, перед самым обыском, так же аккуратно натянуть обивку и забить шестьдесят два медных гвоздя, как это

сделал сам мастер Гамбс?

Бендер долго молчал, нахохлившись в своем кресле, потом угрюмо пророкотал:

- Вы и в миллион, который я приватизировал у подпольного миллионера Корейко, не верите?

- В это верю. История, описанная в "Золотом теленке", представляется мне вполне правдоподобной, - искренне заверил я.

- И на том спасибо, - буркнул Бендер.

- Кстати, как поживает Александр Иванович Корейко?

- Алекс давно в могиле.

- Не может быть! Это совершенно невозможно! - вскричал я. - Он бессмертен! Как и вы, магистр!

- И тем не менее это так, - подтвердил Бендер. Он стал жертвой собственной непоследовательности. Он всю жизнь грабил государство, но при этом верил в него и все деньги держал на сберкнижках. А когда государство ограбило его, проведя либерализацию цен, сердце не выдержало. Но дело его живет. Он и сейчас живее всех живых.

- Что пишут вам ваши корреспонденты? - решил я сменить тему перед решающей, самой ответственной частью нашего разговора.

На орлином лице Бендера появилась презрительная усмешка. Он взял одно из писем, прочитал вслух:

- "Дорогой О.Б.! Мы окружим вас нежнейшей семейной заботой, если вы завещаете нам свою жилплощадь..."

Брезгливо отбросил письмо, взял другое:

- "Братан! Я понял твой намек насчет брюликов. Наведи, я вырою этот стул хоть откуда. А если кто скажет, что я хочу тебя кинуть, так не бери в голову..."

В третьем письме было:

- "Милый незнакомец О.Б.! Мне 26 лет, я стройная, игривая, с в/о без в/п. Если в твоем "мерседесе" свободно кресло рядом с водительским, я буду рада составить тебе компанию..."

- И так далее. Скучно, девушки! - Бендер непритворно зевнул и воззрился на меня. - Так что же, новоявленный сын мой, привело вас ко мне?

- Вы меня призвали.

- Вот как? Каким образом?

- Объявлением.

- Но вы же не верите, что бриллианты были в тринадцатом стуле!

- Не верю. Секрет тринадцатого стула не в бриллиантах. Совсем в другом. В том, что это стул, на котором можно сидеть вечно. Как раз на таком стуле вы сейчас и сидите. Готов поспорить, что сзади прибита такая овальная жестянка с инвентарным номером. Или была прибита.

- Была, - усмехнувшись, кивнул Бендер. - Вы пришли узнать, как на таком стуле можно просидеть вечно?

- Боже сохрани. Я вообще не сяду на этот стул. Но как вам сиделось на нем - это мне, действительно, интересно. И не только мня. Но и миллионам ваших почитателей. Вы закончили свои мемуары?

Старый орел насторожился:

- Кто вам настучал, что я пишу мемуары?

- Но это же естественно, магистр! Кому как не вам писать мемуары? С вашим жизненным опытом, с вашим знанием людей! Это ваш прямой гражданский долг! Никогда не поверю, что такой человек, как вы, может уклониться от выполнения своего гражданского долга. Хотя вполне допускаю, что в понятие "гражданин" вы вкладываете свой смысл. Поэтому я даже не спрашиваю, писали ли вы мемуары. Я спрашиваю: вы их закончили?

- Допустим.

- Вот за ними я и пришел.

- Конгениально! Почему вы решили, что я отдам их именно вам?

- А кому? Этим? - кивнул я на заваленный письмами стол. - Ваши мемуары, насколько я разбираюсь в таких вещах, это алмаз, требующий огранки. А я как раз и являюсь таким специалистом. Если бы вы знали, магистр, сколько я сделал конфеток из дерьма!

Бендер с сомнением покачал головой:

- Не знаю, какой вы специалист, но от скромности вы не умрете. Впрочем, я и сам никогда не считал, что скромность это единственное украшение советского человека.

- Ну-ну, не жеманьтесь! - поторопил я. - Прочитайте что-нибудь из своей нетленки.

Остап-Сулейман-Ибрагим-Берта-Мария Бендер смахнул со стола все письма, положил перед собой увесистую папку, развязал ботиночные тесемки и извлек из нее первый лист.

- Название, - торжественно произнес он. - "Пятьдесят лет в строю". Как?

- Сперли у дипломата Игнатьева.

- Как это спер, как это спер? - заклекотал старый орел. - Кто такой дипломат Игнатьев? Дядя твой дипломат Игнатьев? Папа твой дипломат Игнатьев? Остап Бендер ни у кого ничего никогда не спирал!

- Скоммуниздили, - поправился я.

Бендер глубоко задумался.

- Звучит благозвучнее. Столько новых слов появляется, - пожаловался он. – Лизинг, толинг, шопинг, роуминг, маркетинг, дистрибьютер, дискурс. Такое впечатление, что мы в оккупации.

- Не отвлекайтесь, - мягко вернулся я к теме. - С названием разберемся потом. Поехали дальше.

Бендер взял из папки второй лист и с той же торжественностью прочитал:

- "Я прожил долгую жизнь, и вместе со всем советским народом пережил все невзгоды и бури, которые выпали на долю моего героического поколения..."

- Магистр! - укоризненно сказал я.

Старый орел слегка смутился и, словно бы извиняясь, объяснил:

- А что, не так? Да, я пережил все бури и все невзгоды. Вместе с советским народом. Правда, я сделал это по-своему.

- Как?

- Как, как! По-разному бывало.

- Вот это и есть самое интересное, - сказал я и включил диктофон.

Так и составилась эта книга. Из мемуаров, собственноручно написанных О.Бендером, из его устных рассказов, а также из глав, представляющих собой то, что в литературоведении называется художественной реконструкцией событий.

А теперь, любезный читатель, я оставляю тебя наедине с этой книгой в надежде, что она не только слегка развлечет тебя, но и даст пищу пытливому и взыскательному уму.

Глава первая

ОСТАП БЕНДЕР В ТЫЛУ У ВРАГА

Ранним утром в конце сентября 1937 года к причалу енисейского порта Дудинка пришвартовалась, круша молодой припай, ржавая самоходная баржа, сидящая в воде по самую ватерлинию. На берегу ее ждали человек пятьдесят молодых красноармейцев в белых дубленых тулупах, с винтовками с примкнутыми штыками. С десяток сторожевых овчарок лежали и сидели на снегу у ног охраны. Несколько молодых командиров в шинелях с кубарями в лазоревых петлицах стояли в сторонке, курили "Казбек".

Как только матросы набросили на причальные кнехты швартовы и перекинули с берега на низкий борт узкие деревянные трапы, люди на берегу пришли в привычное, согласованное движение. Одни пробежали на борт баржи и встали с винтовками наизготовку у трюмных люков, другие рассредоточились, образовав широкий коридор, один конец которого был у трапов, а другой подходил к узкоколейке, на которой стоял длинный состав теплушек.

Прозвучала команда, лязгнули открываемые люки трюмов, овчарки рванулись на поводках и зашлись хриплым лаем. Из трюмов полезли один за другим одинаковые, как тени, фигуры в серых ватниках, в кепках, шляпах и редких драных ушанках на втянутых в плечи головах. Подгоняемые злобными, как лай собак, командами, они пробегали по трапам и послушно, не дожидаясь приказа, садились на снег, сцепив на затылках руки.

Лишь один немного замешкался. Это был высокий молодой человек с медальным профилем некогда смуглого, а теперь серого, как у всех, лица, в таком же ватнике. На голове у него была капитанская фуражка с выломанной кокардой и черным от грязи чехлом, шея обмотана грязным вафельным полотенцем. Но и при этом в позе его чувствовалась независимость, а полотенце выглядело, как артистически наброшенный шарф. Окинув взглядом окружающуюся причалы колючку, теплушки с темными зевами, хмурые пакгаузы и теснящиеся на пригорке вдалеке избы поселка, он покачал головой и, ни к кому не обращаясь, произнес:

- Нет, это не Рио-де-Жанейро.

- Сидеть, блядина! – кинулся к нему конвойный, клацнув затвором.

Молодой человек обаятельно улыбнулся ему:

- Уже сижу. Зачем так нервничать?

Он опустился на снег, принял положенную позу и повторил:

- Не Рио-де-Жанейро. И близко нет.

Причина, по которой сын турецкого подданного Остап-Сулейман-Ибрагим-Берта-Мария Бендер оказался в местах, ничем не напоминающих город его мечты, была…

На этом рукопись обрывается.

Комментарии

Добавить изображение