ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА

25-04-2005

Давид Черневский Способность к большой настоящей страсти, до поры дремлющей на дне утлой филологической души, подтверждается специалистами. Где-то в заметках у Ю.Лотмана совсем кратенько упомянут был эпизод, случившийся вскоре после реформы русского языка 1918 года. Через некоторое время после смерти А.Блока группа филологов Академии Наук приготовила к изданию сборник избранных произведений поэта. Печатать книжку в старой орфографии ("...имя твоё - пять букв...") взялся трест "Петропечать". В это же самое время на базе треста стали создавать Госиздат, позже известный как Ленгиз, и директором туда посадили нового человека. Им стал Илья Ионович Ионов, он же Бернштейн, он же муж сестры верховного пролетарского комиссара Григория Евсеича Зиновьева, будущего врага народа. Бернштейн-Ионов когда-то учился на филолога, но курса не кончил, отсидел глупую молодость свою в Шлиссельбургских казематах за уголовные и политические убийства в малоросских губерниях. Октябрьский переворот передёрнул замызганную колоду его судьбы, вытащив из кучки мелкой одесской швали олимпийский столичный туз Пролеткульта. Вступив в должность директора, Ионов первым делом распорядился перейти окончательно на новую орфографию, без "еров", "ятей" и апострофов. К тому времени половина объёма "Избранного" Блока уже была напечатана "по-старинному". Новый директор приказал допечатывать оставшиеся страницы "по-новому". Весть об этом добралась до Академии. Четверо ученых-филологов отправились на Невский, дом 5 (где нынче цветочный с аптекой) на приём к директору издательства. Их встретил маленький немолодой человек в пенсне и кожаной куртке. На ремешке через плечо у него зачем-то болтался небольшой деревянный чемоданчик. Ионов трижды назвал пришедших "коллегами", усадил их в на диване в своём кабинете и рапорядился подать чаю. Ученые, гремя как первоклассники ложечками, размешивали давно забытый сахар, осторожно принюхивались к бризу с неведомых колониальных плантаций и деликатно покашливали. Глаза их блудливо скользили по комнате, перепрыгивая с роскошных полок с книгами на висевшую в красном углу странную черную икону в белом окладе, покуда полностью не сфокусировались на ней.

— Это этот, как его, суп... супрематич... суперматематический концепт нашего бытия, освоенный товарищем Малевичем, - ни к кому не обращаясь, похвастался Ионов, - копия № 38 с личной подписью автора, между прочим. Не у всякого имеется...И книжки эти конфискованные тоже из моего собственного собрания... Хозяева, подлецы, всё бросили, приходится спасать для народа.

Директор подхватил пару томиков в из стоящей на полу стопки книг, бросил их в камин и пошуровал кочергой.

Это излишки, - смущенно улыбнулся он, - ставить уже некуда, а они всё носят и носят.

Молчание усиливалось.

— Ну-с, зачем пожаловали, коллеги? - ласково обрывая паузу, улыбнулся хозяин кабинета.

— Да нам... Да мы... Да вот... Короче, книжку бы допечатать, ага! - галдя и перебивая друг друга, выкрикнули "коллеги".

Не сомневайтесь, товарищи, продукт будет выдан на-гора в срок...Нет, даже раньше срока! И гораздо в большем количестве! Я сей же час распоряжусь, - стеснительно улыбнулся, сверкнув стёклышками, директор. Он приставил к уху задом наперёд серебряный стетоскоп и, не глядя, крутанул что-то пальцем в ворохе бумаг на столе.

Алё, Семёныч? Заказ И-Сэ-Бэ-Эн 5-210-01483 помнишь?... Да-да.. Нет, не кронштейн, а блок... Объём удвоить... И чтобы как штык не к Новому Году, а к 25 Октября.. Тьфу, чёрт... К Седьмому Ноября..., - он прикрыл трубку ладошкой и доверчиво улыбнулся в сторону дивана, - Затрахали эти реформы!

— Вот и нас тоже!... - вскочили с дивана учёные, расплёскивая чай, - допечатать книгу непременно надо в старой транскрипции... Из уважения к памяти....

Глупости какие, - ухмыляясь, улыбнулся начальник, - у меня вот Декрет имеется об новом правописании. Он вытащил из стола копию какого-то постановления с лиловыми штемпелями и помахал ею в воздухе.

— Это нонсенс, книга начата по сути при старом режиме и должна...

— Никто теперь никому ничего не должен, - звеня вставными зубами, раздраженно улыбнулся директор.

Но, помилуйте, вы можете себе представить книгу, которую вы читаете и которая напловину написана по-русски, а на другую половину...

Конечно могу, вся
наша жизнь есть такая наполовину написанная книга, - с ненавистью улыбнулся Ионов, - если бы знать ещё, какая половина.

Книга должна...

— Нет!

— Мы будем жаловаться Луначарскому!

— Да хоть папе Римскому!

Директор откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Как он устал на этой собачьей работе! За его спиной матово светились переплёты эльзевиров и альдинов, редчайших изданий XVIII века. Теснились собрания альманахов, дворянские альбомы, Библия Пискатора, роскошнейшие юбилейные издания Данте, прижизненные издания Шекспира и Диккенса на тончайшей индийской бумаге, рукописное “Путешествие из Петербурга в Москву Радищева, книги из библиотеки Феофана Прокоповича и множество других книг с автографами современных писателей. Ионов отключился, в пол-уха следя за обстановкой. Филологи бегали по кабинету, размахивали руками.

— Орфография есть геральдика языка, её нельзя изменять по произволу всех и каждого, молодой человек! - потрясал указательным пальцем филолог, похожий на гимназического учителя.

Орфография, порнография, - пробормотал, впадая в забытье, директор

О, как бы я хотел дотянуться до его печени, - пищал коротышка в плаще с короткими рукавами, - я бы ему показал!

— Надо послать Аньку-домработницу в деревню, пусть привезёт гуся... Нет ничего на свете лучше гуся,. - мечтал с закрытыми глазами Ионов, - ах, как хорошо залить гусиную печёнку молоком и сотёрном на пару часов, а потом поставить минут на сорок в лёгкую водяную баню...

При мысли о фуа-гра рот его наполнился слюной, а губы защипало, как от испаряющегося на языке шампанского.

— Дайте же мне белые перчатки, я хочу съездить по его свинячей физиономии, - заливался самый старый и длинный филолог, тряся бородой...

— Боже, дядя, зачем тебе белые варежки, если тебе самое время примерять белые тапочки, - ускользало за горизонт ионовского сознания.

— Льдинка в руке... Птичка на языке... И с такими скотами нам предстоит вместе жить и работать! - голосили академики.

Атмосфера эмоционально напрягалась.

Через минуту директор издательства очнулся, поправил соскользнувшее с греческого носа пенсне и обнадёживающе улыбнулся своим собеседникам.

— Сейчас всё уладим, товарищи.

Все замерли в ожидании. Он поднялся из кресла, торжественно обошел вокруг стола, приблизился к учёным и ловко раскрыл висевший у него на боку чемоданчик. Филологи вытянули шеи, пытаясь разглядеть содержимое. Ионов в одно мгновенье выхватил из чемоданчика маузер и, хорошенько размахнувшись, влепил рукояткой между глаз самому длинному. Стаканы подпрыгнули в подстаканниках, ложечки дрынькнули доминантным септаккордом. Тело в пальто упало, не шевелясь, с раскрытым ртом цвета несвежей лососины.

Вот так у нaс в стрaне Сoветов прoисходит бoрьба разумнo oрганизованной вoли трудoвых мaсс пpотив стихийнoсти в челoвеке, котoрая по существy своемy eсть не что инoе, как инcтинктивный рaзрушительный анaрхизм личнoсти, - вышагивал вдоль дивана, где сидели потрясенные слушатели, Ионов, - культура есть насилие разума над зоологическими инстинктами людей! Диспут по вопросам орфографии объявляю закрытым.

Через несколько минут директор, ласково улыбаясь, прощался с посетителями за руку.

Заходите, коллеги, если что.

Два неизвестно откуда взявшихся типа в красноармейских шинелях вывели на крыльцо тело и помогли ему погрузиться на извозчика.

Книжка Блока вышла раньше срока наполовину с "ерами" и "ятями" и сегодня является страшной коллекционной редкостью.

Комментарии

Добавить изображение