DEVENIR!

В Бэрретт’с пекут лучшие в мире крабовые котлетки.

Если еще вспомнить, что расположен этот ресторан в самом любимом уголке самого любимого городка самой свободной страны, то получается, что вся душа мира исходит ароматом на тарелке, что эта точка пространства-времени является центром мироздания.

В Бэрретт’c она залетала часто, летом почти каждый вечер, выбирала место поудобнее - у окна или на балке открытой террасы, смотрела на тенистый угол одного из первых университетов в Америке, на многовековые деревья за низкой каменной оградой и развлекала себя звоном посуды и болтовней посетителей. Иногда, проголодавшись, садилась прямо на заветную тарелку, но не задерживалась на ней долго, в страхе потерять полноту душевного восторга.

Это место было ей так дорого, что, если бы она и могла, то побоялась бы кому-то о нем рассказывать.

Сегодня за стойкой у террасы, прямо напротив нее, сидели два необычных посетителя, толстый и тонкий, пили пиво и говорили по-русски. За недели шатаний по коридорам математического факультета она научилась неплохо понимать русский язык, но эти двое говорили очень быстро и гладко, так что, зацепившись за какие-то слова и выражения, ее мысль все время соскакивала. Наверное, журналисты, подумала она.

Худой посетитель в очках был задумчив, его приятель, Бальзак (как она его сразу стала называть) – полон плоти и энергии.

Принесли еду. Бальзак вылил на нее всю чашечку горячего масла, зацепил обе котлетки одним решительным движением вилки и отправил в рот. 12 долларов. Ну, может, еще доллар-два почистить обляпанную белую рубашку. Трудно было даже заподозрить его в жевании – все это время он что-то говорил и смеялся. Ему бы не здесь сидеть, а в пустой комнате, на алюминиевом стуле, лицом к голой стене – зажать обеими руками пиццу и жадно откусывать. И все равно он был бы доволен, полон жизни и буковок, которые продолжали бы склеиваться в его голове, пока работают челюсти, чтобы при первой же возможности заплясать словами в стройном хороводе. Есть люди – как и мухи – которые бывают совершенно довольны собой и миром.

Бывают, возможно, и Дмитрии Карамазовы – “я слишком люблю жизнь, даже противно” – но тем Дмитриям наверняка трудно получить американскую визу.

Порция его приятеля тем временем понемногу остывала. Не то, чтобы молодой человек был сильно увлечен разговором, похоже, его больше занимали свои мысли. “История не создана для совершенства...” Бальзак почему-то усмехнулся и на эти слова, - “логический конец атеизма – исчезновение человека, раз уж он поставил себя на место Бога... По-моему, ничего смешного. Что останется на месте человека? Жалость.

Несмотря на бойкий злободневный разговор, молодой человек, казалось, не принадлежал своему времени, и потому был так задумчив. Бальзак направил ее мысли во Францию, и поэтому она дала его другу имя Андре, по некоторому сходству с Андре Жидом.

Девушка в белом фартуке незаметно подошла слева и заменила пустые стаканы посетителей на полные. Жадно отхлебнув пиво, Бальзак потянулся своей вилкой в тарелку соседа. Ей стало до боли жалко Андре, как бывает в кино, когда здоровый лев вот-вот настигнет хрупкую газель. Нужно было что-то срочно предпринять. Она оставила свое удобное место на раме и смело перелетела на щеку толстяка, приземлившись в сантиметре от промасленных усов. Он смахнул ее рукой, в которой держал вилку. Пришлось отпрыгнуть в сторону и сесть на ободок стакана. Капелька масла отлетела с вилки на очки его грустного собеседника, но тот этого не заметил. Время выиграно, ешь, пожалуйста, скорее. Наконец-то Андре услышал ее мысли и попробовал кусочек крабного шарика. Правда, божественно?

Он улыбнулся и заговорил было о зиме. Но его друг уже не слушал – он уставился на блондинку за соседним столиком и пытался с ней заговорить. Наблюдать это с близкого расстояния было невыносимо. Сказал бы ему Андре, что здесь так не принято, сам ведь не поймет. Он живет в царстве плоти, даже предпочитает ее своим убеждениям. Таких людей только характер может спасти от цинизма. И - Андре снова прочитал ее мысли : сказал, что ему пора идти, расплатился и направился к выходу.

Муха полетела за ним.

Он неспеша перешел дорогу и зашагал по широкой аллее к зданию Сэра Кристофера Рена. Когда-то это было единственным учебным зданием университета. Оно похоже на любой колледж Кэмбриджа – центральное тело и два соразмерных с ним крыла, часовни и столовой - только все меньше, проще и оттого родней. Она любила туда залетать, сидеть размышлять и часто засыпать в тихом торжественном просторе часовни. Поэтому она так обрадовалась, когда Андре направился прямо к двери, чтобы пройти насквозь через здание, вместо того, чтобы обходить его со стороны.

Мемориальные доски у входа – с именами студентов, погибших в мировые войны и – самый длинный список – в Гражданскую войну, другие доски с именами отцов-основателей нации через эти двери, по этим коридорам ходили Джордж Вашингтон, Бенджамин Франклин, Томас Джефферсон. Она никогда не понимала, почему Джефферсон, живший и учившийся здесь много лет, отказался принять это простое совершенство и позже построил неподалеку свой университет, во всем архитектурно противоположный альма матер – мраморные ступени, арки, бесконечные белые колоннады. Неужели он так не любил Англию, что обратился к неоклассицизму?

“Но о чем ты думал? Ах да, о зиме. Моя бабушка когда-то жила между оконными рамами и потом рассказывала про тот белый мир. Наверное, его видели многие поколения ее предков, начиная с самых первых, приехавших на эту землю в трюмах кораблей первых поселенцев. Тихий, грустный, идеальный мир. Мне, к сожалению, никогда не довелось на него посмотреть - все время засыпала до его наступления.”

Андре пересекал главную лужайку, которая казалась ей бесконечной. Разные люди шли в совсем разные стороны она приблизилась к нему вплотную, ей очень не хотелось отстать. Он шел медленным ровным шагом, но иногда, вдруг, словно ободрившись какой-то мыслью, переставал смотреть по сторонам, прибавлял скорости, и в глазах его появлялся озорной соревновательный блеск. Ей неприятно вспомнился его приятель. У многих русских она видела этот блеск таланта” в глазах, но знала, что отмечал он только радость принадлежности какому-то коммунальному остроумию, коллективному цинизму. Андре – ведь именно так зовут героя, как-все-и-даже-немного-больше гения, который так и не стал писателем, потому что дело не в таланте, а в совести. Роман так и называется – Devenir! (“Стань!”). Самой ей эта книга не очень понравилась, но сейчас показалось совершенно необходимым, чтобы Андре ее прочитал.

Он, подумала она, не создан для жизни. Мог бы даже быть революционером, потому что он один из тех, кто готов изменить мир, чтобы изменить себя. Хочет быть всегда прав, и раз не может быть правым вместе со всеми, хочет быть правым против всех. Нельзя жить с другими людьми и быть правым. А быть правым против всех остальных – значит, рано или поздно бежать. Но судьба не балует выбором убежища. Ей хотелось спросить его, “чувствовал ли ты себя когда-нибудь ВМЕСТЕ с другим? Я имею ввиду не через оторванную от людей идею, а вместе-целиком?

Ей вдруг так остро захотелось поговорить с ним, что она вспомнила свою давнюю мечту.

В какой-то книге она прочитала, что лягушки могут превращаться в царевн и с тех пор была уверена, что и она на самом деле царевна. Королева, временно облетающая белый свет в обличие мухи. Все-таки, лучше, чем лягушкой, и опаснее, значит, еще лучше.

Почему-то именно сейчас эта мечта-кокон плотно окутала все ее существо. Наверное потому, что по-настоящему она была уверена только в людях, хотя и знала, что они немногого стоят. Только им можно отдать сердце, и хочется отдать. Она еще не знала, что сердце конечно. Бесконечна только жалость.

...

Так они прошагали-пролетели полкампуса до Свем-библиотеки. Там, в тихом прохладном уюте библиотеки, она не боялась потерять его.

На третьем этаже, где он сел за компьютер, было совсем безлюдно. Она заметила только дремлющую в кресле девушку. С разбросанными по сторонам золотыми волосами, девушка казалось необычайно красивой, почти неземной. Снова заныло тело при мысли о царевне-мухе. Только если раньше эта мысль была аморфной, то сейчас все ее существо переполняло волнение, предвкушение неизбежности – новой жизни, смерти? Как будто судьба уже решила за нее, что из библиотеки она не вылетит. Может быть, спустится по лестнице на первый этаж, и перед ней откроются стеклянные двери. Не случайно откроются, потому что кто-то оказался рядом, но именно раскроются перед ней.

Раньше она не задумывалась о подробностях трансформации, но сейчас ее волновал сам процесс превращения. Оттого, что человек намного больше мухи, сначала, наверное, надо расти, постепенно терять крылья, лишние лапки, большие фасеточные глаза. Только бы он не испугался. Или можно обратиться человеком сразу, ударившись о землю?

Подняться к потолку, собрать все силы, сильно разогнаться и – спикировать на пол. Даже если вдруг не случится чуда, мягкий пол не даст ей забыться, и она поймет, что произошло.

И она закружилась в воздухе, набирая высоту. Вдруг, на втором или третьем круге, ее взгляд упал на экран компьютера и – как будто зарево ослепило ее сознание. На холодном стекле монитора, в окошке гугла, Андре набирал ‘devenir’. “Но так он никогда не найдет”, она и сама не знала, есть ли тот первый роман дю Гара в сети, но если и есть, то немногие его открывают, лучше дать название полностью, с восклицательным знаком.

Не отдавая себе отчета, что делает, она быстро набрала высоту, на мгновение застыла и - стремглав полетела вниз но не на пол, а на клавиатуру, на заветную клавишу, в которой для нее сошелся весь смысл происходящего в тот момент.

... ...

Рука небрежно стряхнула на пол упавший с потолка мусор.

Там, на полу, к ней начали возвращаться чувства, смутно, понемногу.

Стала ли? Кто я теперь?

Вокруг было темно и неопределенно. Постепенно возникали контуры окружающих предметов. Самый ближний к ней предмет был большой и пыльный. Нет! Только не ботинок! Но ни закричать, ни даже пошевельнуться она все равно не смогла бы. И хуже всего, что уже не могла и забыться. Она понимала, что обречена переносить всю сырую человеческую эмоцию, эгоистическую нежность одного живого существа к другому - одна.

ОК, пусть, подумала она, я полечу на пристань, сяду на корабль и поплыву на нем на войну.

Говорят, там много мух.