ПО СЛЕДАМ "НАДЕЖДЫ"

11-07-2005

Литературное расследование

Примечание

У меня и у моего друга - майкопского поэта и журналиста Александра Адельфинского была одна игра: мы искали двусмысленности в текстах известных песен. К примеру, тексты многих советских песен несут в себе тайную информацию о стихийных бедствиях: "Спорим, что река станет морем", "Как серёжками, качая люстрами, качая люстрами, танцует дом" (находки Адельфинского) или "Дом на бабушке моей - целых восемь этажей" (а это - моя находка). Саша Адельфинский подал мне идею данного материала, подробно обосновав её. Именно поэтому я считаю Адельфинского вторым автором материала - несмотря на то, что литературное оформление его высказываний полностью принадлежит мне.

К. Анкудинов

Кирилл АнкудиновПесня "Надежда" была написана в 1973 году известным советским композитором Александрой Пахмутовой на слова поэта Николая Добронравова. После её исполнения Анной Герман, эта песня стала самым настоящим шлягером. Сейчас, наверное, нет человека, принадлежащего к русскоязычной культуре, который бы не знал песни "Надежда". Думаю, что эта песня безусловно вошла в культурное наследие второй половины ХХ века. Хотелось бы разобраться в причинах её необыкновенной популярности, удивлявшей даже авторов.

Очевидно, что эти причины скрыты в тексте песни, далеко не столь простом и однозначном, как может показаться на первый взгляд. Необычно композиционное решение этого текста: я бы сравнил его композицию с композицией короткого рассказа аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса "Дом Астерия" - вначале несколькими лаконичными штрихами даётся общая сюжетная ситуация, легко подвергающаяся простому толкованию, затем исподволь в текст вводятся загадочные детали, вступающие в противоречие с принятым толкованием, постепенно этих деталей становится всё больше и больше - и наконец - в финальных строках - раскрываются главные обстоятельства текста, не имеющие ничего общего с первоначальными читательскими (слушательскими) догадками. Правда в финале "Дома Астерия" автор всё разъясняет окончательно; не так обстоит дело с "Надеждой" - текст этой песни рассчитан на очень внимательное восприятие. Подавляющее большинство слушателей довольствуются поверхностным восприятием смысла песни, не обращая внимания на "подвохи". При этом "подвохи" запечатлеваются в подсознании - что всемерно усиливает интерес к песне.

Зададимся вопросом: в каком хронотопе (говоря по научному) находится герой-нарратор (повествователь) "Надежды"? Или (перевожу вопрос с научного языка на общеупотребительный): где происходит действие песни?

Уже первая строка текста "Надежды" заставляет задуматься.

Светит незнакомая звезда.

Собственно говоря, мы сможем увидеть звезду, которая будет для нас незнакомой, только если окажемся в другом полушарии. Или на иной планете. Пребывая в пределах Северного полушария, мы продолжим видеть знакомые звёзды (пускай даже необычно расположенные).

Таким образом, первая строка уносит наше восприятие в весьма отдалённые пространства.

Следующие три строки, напротив, приближают его, создавая привычный, "командировочный" контекст - и этому способствует обращение к дважды повторённому слову "снова".

Снова мы оторваны от дома.
Снова между нами города,
Взлётные огни аэродромов.

Интересная деталь: неточная рифма "от дома - аэродромов" подсказывает иной вариант последней строки - "Взлётные огни аэродрома". Возникает двоение смыслов - основного смысла и дополнительного смысла. Основной смысл несёт в себе визуальное значение: так и представляешь ночное пространство под крылом самолёта, усеянное огнями и разделяющее близких друг другу людей. Дополнительный смысл заставляет (главным образом заставляет - на подсознательном уровне) задать вопрос: "А что же такого произошло на аэродроме?" - и это вносит в текст потайные (суггестивные) мотивы катастрофы, беды, тревоги.

Повторяющаяся конструкция "снова мы - снова между нами" скрывает момент противопоставления: в первом случае актуализируется значение "снова мы рядом", а во втором случае – противоположное значение "снова мы в разлуке".

В целом картина проясняется: герои песни - вечно в разъездах, вне дома - то вместе, то порознь. Кто они - журналисты, геологи, исследователи? Вроде того - если учесть "замысловатые сюжеты" "на неизведанном пути", которые появятся в тексте "Надежды" чуть далее. "Взлётные огни аэродромов" позволяют сделать вывод, что действие текста происходит (по крайней мере) в пределах земного шара.

Две последующие строки - тут же разрушают этот вывод.

Здесь у нас туманы и дожди.
Здесь у нас холодные рассветы.

Человек ХХ-ХХI веков свыкся с тем, что вся поверхность Земли изучена чуть ли не до последнего квадратного метра. Он представляет в общих чертах, какой климат присущ той или иной точке земного шара. Сообщение вроде "здесь у нас туманы и дожди" в письме, присланном из традиционно туманно-дождливого края (скажем, из Великобритании или Канады), - избыточная информация, плеоназм. В эмоционально-психологической ситуация "Надежды" избыточность немыслима: "последний междугородний звонок", на наших глазах безвозвратно уходит время, воздуха остаётся лишь на несколько - самых главных - слов. Дальше - ледяная чёрная пустота. Но абсурдный плеоназм моментально исчезнет, если принять за данность тот факт, что сообщение послано с неизвестной (то есть - неземной) территории. Допустим: космические разведчики докладывают в Центр о новооткрытой планете: "Здесь у нас туманы и дожди.". Очень даже представимо.

Очередная часть текста - окончательно даёт нам знать о том, что нарратор пребывает вне реальных земных координат.

Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты.

Кстати, две этих строки ощутимо смешны комизмом особого рода - как, скажем, смешно любимое горбачёвское словцо "судьбоносный".

"Судьбоносный - молодое слово: стали говорить, стесняясь говорить "роковой"". М.Л. Гаспаров. "Записи и выписки" (М., "Новое литературное обозрение", 2000, стр. 290).

"Замысловатые сюжеты" (ути-тю-тю-тю, замысловатые, хитровыкрученные) - разумеется, эвфемизм, провоцирующий на ехидные предположения (навернёт метеоритом по башке - вот и все "замысловатые сюжеты".).

Кажется, понятно, на какой дискурс нас настойчиво выводят. "Мир приключений": неоткрытые земли, не отмеченные на карте острова, неисследованные планеты. Школьный Стивенсон вперемежку с Жюль Верном. Не то отроческая сказка, не то "научная фантастика".

Это предположение оправдывается стопроцентно: припев "Надежды" самая настоящая "квинта эссенция" установок и мотиваций бодро-сурового "приключенческого дискурса".

Надежда - мой компас земной,
А удача - награда за смелость.
А песни. Довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.

В этом уверенном четверостишии всё - как надо, всё - "по канону". Кроме одной-единственной детали. Скромное обаяние стоицизма, утеплённое нервическим отточием в середине строки (лётчик-полярник мужественно скрипнул зубами) - настолько неотразимо, что эту деталь легко упустить. Но мы не упустим её. Деталь, о которой я говорю - специфическое определение "компас земной".

К чему это слово - "земной"? "Научная фантастика"? "А снится нам трава, трава у дома, зелёная, зелёная трава"? Ну да. Типа того.

Я полагаю, что не в последнюю очередь "Надежда" влекла к себе таинственным мерцанием смыслов, неопределённостью. То ли Земля, то ли не Земля, то ли Новая Зеландия, то ли Нигдейя, то ли чужая планета. То ли привычная служебная командировка, то ли полёт в космических глубинах.

А если предположить, что повествователь, автор послания желает скрыть место своего пребывания от адресата? Скрыть до времени - чтобы не обрушивать на него враз всю страшную правду. Потом всё равно правда обнаружится. Но это будет потом. А пока - всё, что угодно – лишь бы выиграть кроху времени - минуту, секунду; пускай эту минуту-секунду дорогой сердцу человек проведёт в блаженном неведении.

Отсюда - все обиняки, недомолвки и смысловые двоения первого куплета.

Посмотрим на слова этого куплета иным взглядом.

.Хлоп - наши глаза открылись - и перед ними - незнакомая звезда – неопровержимое свидетельство о реальности. Машинально зафиксировав это свидетельство, мы осознаём: проговорились. Надо скрыть проговорку любой ценой, чтобы тот, кто слушает не догадался бы ни о чём. Командировка? Пускай будет командировка. Я всего лишь в командировке, я скоро вернусь.

Вспомни наши экспедиции, вспомни, как мы работали вместе. Нет, не годится - уже было упомянуто о незнакомой звезде, чёрт бы её побрал. Понимаешь, такое дело, моя служба на этот раз - не на Земле. Но ты не думай, здесь - совсем как на Земле - туманы, дожди, холодные рассветы. Мне здесь хорошо. Меня ждёт много интересных приключений. Ты ведь любишь приключения, любишь сказки. Вот и славно.

"Романтика дальних дорог" была главным культурным паролем поколения "Надежды". Она является паролем для повествователя и для адресата послания. Но почему бы в таком случае паролю не стать успокоительным доводом?

Путаясь и спотыкаясь, мысль повествователя находит спасительное объяснение. Поначалу не удаётся взять верный тон, интонация срывается в комические диапазоны. К моменту припева она входит в норму и гремит уверенным аккордом. В припеве - полный набор соответствующих психологических установок: дескать, всё в порядке, будем сражаться, будем помнить о доме – и настанет о кэй.

Судя по всему, этот аутотренинг не достигает нужных целей, потому что далее начинаются очень странные утешения.

Ты поверь, что здесь, издалека,
Многое теряется из виду, -
Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды.

Приходится признать: никак не походит то, о чём говорит повествователь, ни на "научную фантастику" ни даже на "романтику дальних дорог" с соответствующими ей "замысловатыми сюжетами". Волей-неволей вспоминаются совершенно иные небесные сферы, окончательно отчёркивающие человека от земной жизни и земных страстей. Хотя, кто знает, может быть, на какой-либо Альфе Центавра.

Мягкая ("психотерапевтическая") интонация текста расслабляет нас, мы успокоены- упокоены облачными сантиментами, мы вяло благодушествуем.

И вдруг текст взрывается сильнейшим, яростным, сухо-раскалённым порывом (сжатые кулаки, побелевшие от отчаянья губы.) и на полном ходу влетает в припев, как лыжник на трамплин.

Надо только выучиться ждать,
Надо быть спокойным и упрямым.

Ни о каких "дальних странствиях" и "неизведанных путях" нет речи, они отброшены за ненадобностью. Осталось единственное - ожидание.

Чтоб порой от жизни получать
Радости скупые телеграммы.

И - самое главное (это главное так легко не заметить, так легко пропустить на волне эмоции). Момент истины. Вести, которые так лихорадочно ожидаются - это вести от жизни. Стало быть, повествователь пребывает вне жизни?.

И как по-иному теперь звучит припев. Не джек-лондоновская надёжная пижонская самоуверенность, не оскал голубоглазого полярно-космического волка. Иное - моление подводника с затонувшей субмарины. Лихорадочность радиста, в который раз - до судороги в пальцах - выстукивающего SOS (где же они - ответные сигналы, сигналы от жизни?). Взгляд, остановленный на безвозвратно утекающей струйке песка в песочных часах. Одни и те же слова одного и того же припева - до чего же они разные. "Надежда - мой компас земной.". В одном случае - компас на мускулистой лапе, красивая штучка для форса. В другом случае - взывающий, почти пресекающийся крик - не подведи! В одном случае фиксируешься на словах "компас", "удача", "награда", "смелость", "довольно". В другом случае высвечиваются совершенно иные слова - "надежда", "только о доме" - и звучат эти слова почти истерически, хотя в первоначальном варианте они звучали никак.

Третий, последний куплет песни - самый понятный куплет. В нём заключена правда. В первом куплете правды почти не было - были обмолвки, позволявшие отыскать путь к правде - не более того. Вот почему я уделил анализу этого куплета так много места. Во втором куплете – появилось одно-единственное слово правды. Третий куплет - констатация правды, констатация того, как оно есть.

И забыть по-прежнему нельзя
Всё, что мы когда-то не допели,
Милые усталые глаза,
Синие московские метели.

Снова между нами города.
Жизнь нас разлучает, как и прежде.

Достаточно вдуматься в выделенные мной отрывки текста песни, чтобы стало очевидно: этот текст - письмо с того света. Значение выражения "не допели" в лирике всегда связано с темой смерти и посмертных утрат ("Умирали наши запевалы с недопетой песней на губах"). И кого ещё может разлучить жизнь, как не умерших с живыми?

И напоследок, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений, повествователь ставит окончательную точку, замыкая композицию своего повествования - и одновременно обрушивая, обнуляя всё его содержание.

В небе незнакомая звезда
Светит, словно памятник надежде.

Памятники ставят мёртвым. Пока надежда жива, ничто не может быть памятником надежде. Появление памятника надежде - явное свидетельство того, что надежда умерла, уступив место безнадежности.

Вот так - всей мраморной тяжестью, всей разлапостью постамента, всей надгробной безжалостностью - обрушивается на наши головы памятник. Незнакомая звезда запечатывает небо.

Отныне связь между автором послания и земными адресатами этого послания - разорвана. Навсегда положен предел "скупым телеграммам радости". Мёртвые бредут в посмертную обитель, чтобы найти забвение. Живые молятся за них. В небе светит воплощённое напоминание о надежде.

И снова, в третий раз, прозвучит припев - автоматически, без интонаций. Как граммофонная пластинка. Человек завёл пластинку и ушёл, а пластинка всё играет. Механический голос всё повторяет: "А удача - награда за смелость" - хотя давно нет ни удачи, ни награды, ни смелости, и слушать эти слова некому.

Советская идеология была воинственно атеистической. Тема посмертного существования была закрыта для советской культуры. В семидесятые годы, когда в постаревшей и одрябшей государственной структуре появилось множество пустот, стало возможно дать эту тему опосредованными приёмами - как в песне "Надежда" - но, разумеется, не напрямую.

Есть такие вещи, которые впечатаны в человеческую натуру: выгони их через дверь – они влетят в окно. Смутное предчувствие того, что за гробом нас ожидает, во всяком случае, не "окончательный распад материи" - неуничтожимо. Душе свойственно осознавать собственное бессмертие.

А как быть той душе, которая вдруг оказалась отделённой от других, земных душ - родных, любимых, единственных - двойной преградой: преградой смерти и преградой неразрешённого слова?

Как ей сказать живым о том, где она теперь пребывает? Она сама не очень хорошо это понимает, ведь это - советская душа, до ужаса боящаяся "мистики". Несчастная бьётся о барьеры, пытается утешить близких: "Я попала на далёкий континент, всего лишь на далёкий континент, где меня ждут приключения. Я не сдамся. Я буду смелой и упрямой".

Где, когда Добронравов с Пахмутовой (кстати, тоже очень советские люди) уловили эти отдалённые сигналы, эти трепетанья и еле слышные зовы с той стороны бытия? Может быть, они, создавая "Надежду", вспомнили в этот момент того, кто ушёл из жизни. А может, вообще не догадались о "посторонних смыслах" своей песни. Может, эти смыслы проявились бессознательно.. Ничего не могу сказать на этот счёт.

Замечу только: и Добронравов, и Пахмутова - живы. Возможно, они откликнутся на эту статью и сделают разъяснения.

Комментарии
  • Анфиса Русская - 07.06.2019 в 18:07:
    Всего комментариев: 1
    Литературное расследование!? Когда-то мне говорили, что Вернее было бы слово "литературоведение" заменить словом "человековедение". Ваше исследование Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 0

Добавить изображение