ПОСЛЕСЛОВИЕ К РОМАНУ

22-07-2005

Василий ПригодичС неким трепетом приступаю к этой работе: предисловия писал не раз и не два, а послесловие – впервые. Это совсем другой жанр. Очерчу свое частное мнение по частной проблеме: роман Надежды Муравьевой Майя”.

Я не играю с читателем в вербальные “кошки-мышки”, не напускаю “критического” тумана-дурмана, посему скажу прямо и честно: пленительная, тонкая, изысканная, изящная книга. Вот она: правда-матушка. Все остальное арабески-завитушки на полях романа.

Несколько слов об авторе. Это первая книга Надежды Муравьевой писательницы, известной публике пока по опубликованным в периодике рассказам и стихотворениям. Надежда – филолог, переводчик с английского и испанского языков, член Союза журналистов, очень молода. И слава Богу. Это, увы, проходит. Она “ведет” полосу в приложении “Exlibris” (“Независимая газета”).

О чем роман? Главная героиня, начинающая поэтесса, получает от покровителя-поэта псевдоним “Майя Неми”. Майя – в ведийской философии олицетворяет великую иллюзию, оптический обман, морок, сон наяву, ложный внешний покров вещей и событий, в которых погружены ослепленные призрачностью мира и мiра человек и человечество. Через столетия в индийской мифологии Майя станет персонификацией божественной женщины, “Прекрасной Дамы” (Блок). По словам писательницы, “Майя – божественный танец и творческая свобода, Майя – обман и великая мистификация мироздания”. Отменно сказано.

Герои романа вполне могли бы возопить:

Я – полутруп живой и тленный.
Рассейся, Майи пелена.
Потустороннею вселенной
Моя душа полонена.

Надежда хорошо знает “фишки”-“мульки” (как теперь принято изъясняться) узорчато умных восточных плутов (в тексте упоминается великий гуру Свами Вивекананда, проповедовавший новое синкретическое вероучение, некий конгломерат-синтез мировых религий). Вот замечательный фрагмент, в котором концентрированно выражена философская проблематика (так скажем) произведения: “Перед нами занавес, а за ним какая-то прекрасная сцена. В занавесе небольшое отверстие, через которое мы можем лишь мельком увидеть то, что находится за ним. Предположим, что это отверстие начинает увеличиваться, и по мере того, как оно растет, все большая часть сцены становится доступной взору, когда же занавес исчезает, мы видим ее всю. Сцена за занавесом это душа, а занавес между нами и сценой — это майя: пространство — время причинность. Существует небольшое отверстие, через которое я могу мельком увидеть душу. Когда оно становится больше, моему взору открывается нечто большее, а когда занавес исчезает полностью, я убеждаюсь, что я и есть душа...”. Есть в этом пассаже некая потаенная (осознанная или нет) ирония. Писательница частенько поглядывает на своих героев-марионеток снисходительно (и правильно делает).

Термин "Серебряный век", введенный в оборот (по аналогии с пушкинским – "Золотым веком") на рубеже 1910-1920-х годов философом, историком литературы и общественной мысли, другом Блока, Белого, Есенина, позднее – узником сталинских тюрем и лагерей, критиком и публицистом Р.В.Ивановым-Разумником (1878-1946; умер в вынужденной эмиграции), навечно вошел в историю русской и мировой культуры. Русские символисты ("старшие" и "младшие") явили миру непревзойденные образцы словесного творчества (проза, поэзия, критика, публицистика, литературно-философские трактаты, переводы, писательские письма и т.д.). О том, что такое символизм и кто такие символисты, мне писать до ломоты в висках не хочется. Устал я от них “по жизни” (новый просторечный оборот). Буду краток: эти люди дышали странным воздухом (разреженным и удушливым одномоментно) интеллектуальных и сердечных страстей, эстетических предпочтений, поведенческих театральных кулис, а сценой был весь мир. Сказанное целиком относится и к героям романа “Майя”.

Книга Надежды Муравьевой – ранга и стиля рассказов и повестей Брюсова (это чрезвычайно высокий ранг и стиль). Писательница упоминает “новую прозу” лидера московских символистов. Брюсов же (его имя щедро рассыпано по страницам) является предтечей-прообразом главного героя – Сигизмунда Ардальоновича. Галахов в романе (помимо прочего) является, скажем на простецком языке, инкарнацией- реинкарнацией-ипостасью древнего первобога” Януса (римляне всегда первым в молитвах упоминали его имя). Янус – бог времени, всех начал (и начала жизни человека), дверей и путей часто изображался с двумя лицами, которые смотрят в противоположные стороны. Так вот Брюсов поэт и “черномаг”, по словам Андрея Белого) и Галахов (поэт и революционер-конспиратор-провокатор) – двуликие Янусы.

У Брюсова, харизматика, “сотрясателя основ”, поэта, прозаика, переводчика, оккультиста-“мага” (он был натуральным практикующим магом в отличие от современных шарлатанов) были две трагические любовные истории: романы с Ниной Петровской (1879-1928; отравилась газом в эмигрантском Париже) и Надеждой Львовой (1891-1913; застрелилась в Москве). Вот в образе Анастасии Лазаревской и контаминированы (на мой взгляд) существенные черты личностей этих незаурядных женщин. Конечно, это всего лишь предположение.

В образе Аси Лазаревской улавливаются неразличение жизни и мифа о жизни, реальности и литературы, роковая страсть, истовая экзальтированность, как у Нины Петровской. С Надеждой Львовой ее роднят возраст и несомненный поэтический дар.

Стихи Аси (Майи Неми) заслуживают особого внимания. Естественно, это рифмованные тексты автора романа. Стихотворения талантливо и безупречно стилизованы Надеждой Муравьевой (в книге упоминаются такие женщины-поэты начала прошлого века, как М.Лохвицкая, З.Гиппиус, Л.Вилькина, Л.Столица, А.Герцык и др.).

В основе интриги романа (я не говорю о его любовной и детективной составляющих) лежит самая известная в истории русской литературы мистификация: вспыхнувшее метеором на небосклоне символистской поэзии (какие-то дамские словечки, простите) загадочное имя загадочной Черубины де Габриак. Это звучное имя – маска-личина-псевдоним Е.И.Дмитриевой (в замужестве – Васильевой; 1887-1928). Создателем этого феномена (авторство стихов Васильевой приписывалось некоей “полуфранцуженке-полуиспанке”) был Максимилиан Волошин. Именно он всячески модифицировал-пропагандировал стихи таинственной незнакомки. Эта невинная на первый взгляд игра едва не привела к дуэли между Волошиным и Гумилевым, а главное – переломила жизнь молодой поэтессы, впоследствии так и не оправившейся от скандала-разоблачения Читатель, вот где сокрыта тайна прелестного образа Аси-Майи… Брюсов не выдавал чужие стихи за свои (в отличие от Галахова), но издал анонимно якобы “дамский” сборник “Стихи Нелли”.

Самой драгоценной в романе для меня как специалиста по русской литературе конца XIX–начала XX вв. явилась реставрация-реконструкция московского символистского интеллектуального быта. Все сделано с большим знанием предмета, его пониманием и, я бы сказал, сочувствованием-эмпатиейго пониманием и, я бы сказал, сочувствованием (э (дивные словечки той поры: теург”, “визионерка”, “телефонировал”, “кейфовать”, “румынский оркестр”; существовашие в реальности “Литературно-художественный кружок” и “Общество свободной эстетики”, топография Москвы начала века, житейские реалии и т.д.). Все точно и правдоподобно. Читатель, роман всенепременно понравился бы протагонистам той эпохи – Брюсову, Белому, Волошину.

Такое “воскрешение” баснословной эпохи требует не только специфических познаний, но и усердных скрупулезных штудий. Жена Ю.М.Лотмана, блистательный знаток Серебряного века, З.Г.Минц незадолго до смерти сказала, мол, предыдущие поколения ученых (литераторов – добавим от себя) “выбросили из науки (и литературы) совесть, а нынешнее – “выбросило” труд. Так вот, в романе Надежды Муравьевой много исследовательского писательского труда.

Наша эпоха весьма напоминает Серебряный век: слом сознания, политических, литературных, поведенческих стереотипов, системы ценностей, языка, мировидения, миропонимания. В романе “юноши со взорами горящими самозабвенно ведут разговоры о России, о народе, о Марксе, о Фрейде, о путях насильственного изменения “режима” (анархисты-коммунисты). Читатель, это ничего Тебе не напоминает, а?

Вот, те “мальчики” “проболтали” небывалую в человеческой истории Российскую Империю. Ее жаль до слез. Помнишь, читатель, хрестоматийную фразу Пети из чеховского “Вишневого сада”: “Мы увидим небо в алмазах”. Трофимов, если бы он выжил в трех русских революциях, остался жив в Великой (первой мировой) войне, пережил красный террор, то увидел бы “небо в алмазах на седьмом десятке жизни сквозь решетку “столыпинского вагона” для заключенных. Мои дедушки-бабушки принадлежали к этой поросли русских людей.

Мое поколение “проболтало” Красную Империю, ушедшую на дно, как взорвавшаяся атомная субмарина. Ее не жаль. И сейчас русские мальчики ведут полубредовые, озаренные кровавыми сполохами, разговоры, уповая на мистико-большевистскую утопию. По словам замечательного, безвременно ушедшего питерского поэта Виктора Кривулина: “Это – продолжение горячечного спора, затеянного еще Вл.Соловьевым и подхваченного лагерными дискуссиями на Соловках и Колыме, в русском Берлине, Праге и Париже”.

Однако, если “новые” мальчики “проболтают” молодую, больную, но выздоравливающую, наливающуюся соком свободную Россию-Барышню, то случится вселенская (на сей раз) катастрофа, которая утащит в свою “черную дыру не только мальчиков и дедушек, но все человечество, весь мир. Ох, зря детям достойные дяденьки рассказывают жестокие сказки о “левом повороте”, ох, зря…

В чудесном романе Надежды Муравьевой есть чудесные неточности. К примеру, убийство Столыпина произошло за год до описываемых в книге событий, а смерть Эмиля Верхарна, гениального бельгийского поэта, учителя Брюсова – спустя четыре года; журналы “Весы” и “Золотое руно” уже не выходили; молодой поэт никак на журнальные гонорары не мог купить квартиру в Москве (просто-напросто мало платили; по-настоящему большие деньги (1000 рублей за печатный лист) получали прозаики Горький, Леонид Андреев и Сологуб). Смею думать, плутовка-писательница сделала эти “ошибочки” специально, чтобы дурачить литературных дедушек.

Отмечу еще интереснейшую игру с фамилиями персонажей. Лазаревский, Муромцев, Поляков и др. – подлинные фамилии активных персон той незабвенной эпохи.

И последнее. Вопреки коммунистическим безумствам, тюрьмам, расстрелам, чудовищному прессингу гуманитарии сумели сохранить культуру. Когда-то я писал: “Древняя Русь, история античности, всего древнего мира, история западных философии и искусства, изучение Серебряного века (в первую очередь) – это были добротные “убежища” от советской власти со всеми ее неописуемыми и очень опасными прибамбасами”. Не стало советской власти, не стало, как мне казалось (и не только мне), и гуманитаристики. Вместе с Красной Империей, как я думал, ушла под воду великая русская гуманитарная культура. (Вообще-то произносить смазливые слова (Набоков) “культура”, духовность” следует с чрезвычайной осторожностью, чтобы не “рассыропиться”, как говаривал Базаров). Еще недавно представлялось, что “катакомбные светы (Брюсов) передать НЕКОМУ. Неправда, мы передали культуру в хорошие, добрые руки. Это я о книге Надежды Муравьевой “Майя”. Ее первый роман – не первый блин”, который, как известно… Душевно желаю молодой писательнице милостей Аполлона и козы Амалфеи… Прекрасная книга, обворожительная, с тончайшей стилистикой, проникновенным психологизмом, выверенным вкусом. Это не “дамский или барышнинский” роман, а… РОМАН… Dixi.

14 сентября 2005 г. Петергоф.

Комментарии

Добавить изображение