КИЕВ ГЛАЗАМИ ОДНОКЛАССНИКА

В августе мне довелось повстречать друга детства. Из той категории друзей, каких обыкновенно принято считать по пальцам. Без малого двадцать, временной отрезок в духе Дюма, от него так и веет аурой второй книги замечательной трилогии. Впрочем, этого факта не оценишь в юности. Сначала требуется эти годы прожить…

Андрей - преуспевающий хирург-ортопед, ныне проживающий и практикующий на Западе. Я не могу похвастаться той же стабильностью. Зато разнообразие - на моей стороне. Через родовые муки горбачевского развала, от обретения Независимости до наших дней, я прошел с моей Страной, этап за этапом и шаг за шагом. Через тернии - неизвестно куда… От Бреста до Берлина, как, наверняка выразились бы в советскую пору.

Он позвонил и предупредил, что приедет. Прямо-таки свалился, как снег на голову. Я с лету даже не узнал его голоса, из-за акцента в первую очередь. А потом шевельнулось нечто такое в подсознании, и я понял, что слышу голос – родом из детства. Точнее Высоцкого тут, пожалуй, не скажешь…

- Андрей?! Ты?!

- Брат?! – с акцентом это замечательное обращение звучит, по крайней мере, пикантно…

 -У вас можно будет заказать такси? – такой вот любопытный вопрос.

 -Ты все-таки не путай нас с Индокитаем. Это у них там – рикши.  Хотя, если продолжится тенденция роста цен на бензин, то… самое время велосипед покупать, знаешь ли…

Когда-то, в эпоху развитого социализма и Щербицкого, со второго этажа аэровокзала открывалась великолепная панорама летного поля, по которому ползали низкие, желтые, похожие на гусениц автобусы с пассажирами. Теперь они, очевидно, переплавлены в мартенах, самолетов не разглядеть, и воздушные странники попадают на “борты” посредством смахивающих на хоботы коридоров.

Мы встретились у дверей терминала, недоверчивые, как два шпиона из “Судьбы резидента”.

- А у тебя вид интуриста с тугим кошельком. Поверь, ты тут никого не обманешь своими затертыми джинсами, футболкой и рюкзаком. Все западные богачи “шифруются” под студентов. И потом: деньги, оставленные в Украине, пускай даже в виде нигде не зафиксированного “кэша”, так или иначе работают на отечественную экономику.

- У меня нет кошелька. У меня “кард”. О‘кей?

Вот, всегда так. Приходится выбирать между патриотизмом и дружбой. Почти не колеблясь, выбираю последнее: сказывается прочитанный в юности “Тихий американец” Грэма Грина.

- В Европе переход – табу, – отмечает Мой Друг рассеянно. Пешеход на “зебре” неприкосновенен, как священная корова в Индии. Можно по сторонам не смотреть. Но я все равно смотрю, брат.

- Я тысячу раз убеждался, что собаки, дворняги по крайней мере, понимают назначение переходов. - Я подхватываю тему. - И даже различают сигналы светофора, хотя, насколько мне известно, они дальтоники. А порой кажется, что это водители - дальтоники: путают “зебру” перехода с финишной прямой кольцевых автогонок. Не понимаю, как это у них получается, ведь полоски и квадратики - все-таки разные геометрические фигуры…

Пока я разглагольствую, он по-прежнему озабочен ремнем.

- Совсем не работает, брат. Ты можешь мне довериться.…

- Доверяй, но проверяй. – С акцентом звучит в точности как у Рейгана.

В ответ позволяю себе анекдот про машину после ДТП, где все пристегнутые сидят, как живые. Номер не проходит, Моему Другу не смешно. А ведь вот он, наш славянский “авось”, противопоставленный чисто западному прагматизму.

- Я таких через день ремонтирую, которые, брат, не пристегиваются - он смотрит осуждающе и печально, как врач на невменяемого пациента. Он абсолютно прав, и мне нечего возразить.

- М-да, - смущенно бормочу под нос. – С дырявыми ремнями безопасности в Европу не пустят. В НАТО, разве что, куда ни шло…

Мы въезжаем в Киев. Слева остается КП.

- А где?.. – недоумевает Мой Друг, глядя на бетонную коробку блокпоста, безлюдного, словно заброшенная антарктическая станция.

- А что тебя удивляет?

- Мне говорили, будто милиционеров в Киеве по два на каждого гражданина.

- Ну… - теперь уже я чешу лоб. – Может, и не по два. Но по полтора - это уж точно.

- Тогда куда же они подевались, эти милиционеры?

- После революции милиционеры - с народом.

- С народом? В каком смысле?

- В прямом. У нас и лозунг такой был: “Милиция - с народом!”. Лично мне нравился.

Стражей закона на улицах действительно мало. Не скажу, чтобы это меня тревожило. Служба в милиции – святая работа. Ведь они призваны защищать нас от бандитов. А не запугивать мирных обывателей бряцанием бронежилетов и автоматов. Это все-таки две совершенно разные вещи, как любят выражаться мудрые одесситы.

Майдан показал, что мы в состоянии оставаться людьми, даже без риска загудеть в каталажку. Знаете, это внушает по-настоящему хорошие надежды. На то, что у нас (у нас у Всех) в конце концов получится и, рано или поздно, мы научимся жить по-человечески…

- Почти как люди, - бурчу я, подразумевая известную повесть Клиффорда Саймака.

- Revolution… - он задумывается. – Good…

Я просто молча пожимаю плечами. Сейчас мне не хочется о ней говорить.

- Вау! “Хаммер”, брат! – кричит Мой Друг в таком восторге, что я представляю Робинзона, заметившего на горизонте парус. – Я тоже один раз видел такой, когда стажировался полгода в Голландии!

- Тут тебе не Амстердам, - строго поправляю я, борясь с чудовищной силы искушением добавить чисто советски-армейское “понимать надо”.

Мы проезжаем Харьковский. Там, где совсем недавно были луга, торчат многоэтажные башни из стекла, бетона и кирпича. Жилой массив выглядит весьма симпатично, только деревца пока карликовые. Должно пройти время.

- Это метро? – удивляется Мой Друг. Большое “М” не оставляет сомнений. Его изумление целиком понятно. Теперь подземку протащили туда, куда во времена нашей юности не добирался и Макар, вместе с телятами.

- Красиво строят… - добавляет он. Мне остается только кивнуть. Строят действительно что надо. Нынешние дома не похожи друг на друга, и этим выгодно отличаются от типовых проектов советской поры, одноликих, будто дуболомы Деревянной Армии Урфина Джюса. Тех тоже распознавали исключительно по номерам. Впрочем, мне вовсе не хочется обижать дворы детства. Клонировали их в проектных институтах или нет, но мы-то выросли именно в них, играя в “немцев” и “наших”, в “ножички”, футбол или хоккей. Помните песню Анжелики Варум: “Ах, как хочется ворваться, ах, как хочется вернуться в городок, на нашу улицу в три дома, где все просто и знакомо, на денек…”?

Все дело в том, что порой мне этого тоже очень хочется. И, подозреваю, я в этом желании не одинок…

Пока я пилотирую наш видавший виды болид, он вертит головой, словно пионер на экскурсии. Мы оставляем за кормой высотки, впереди - громада Южного моста. Расставаясь с Харьковским, спешу добавить, что приход частных капиталов в строительство (а он тут, что называется, налицо) лишил актуальности неизменный предновогодний блокбастер Эльдара Рязанова. Грядущим поколениям не понять, каким образом герой Мягкова ошибся адресом. И я полагаю, что это неплохо.

- Что там Харьковский… - начинаю я. - Ты, старик, еще Оболони не видел.

Скажем прямо, она действительно хороша. Ее башни так органично вписались в ландшафт, что всем не проживающим по проспекту Героев Сталинграда остается разве что систематически нарушать Десятую Заповедь, поминая ту самую слегка приблатненную, но исключительно желанную Машу, которая, как назло, не наша.

- По цене квадратного метра в центре мы недавно опередили Париж! – со сдержанной гордостью заявляю я, толком не зная, следует ли этому факту радоваться. И в числе ли я этого абстрактного “мы”. – Так что пустыри обречены, как динозавры в ледниковый период. Наши “зеленые”, конечно, не дремлют, но… очевидно, это плата, обязательная для большинства столиц. Я к тому, что реку не перегородишь ладонями.  Провинциальный Киев скоро исчезнет. Может, даже уже исчез.

- Урбанизация, - добавляю я, полагая, что звучит красиво и к месту.

- Откуда столько денег, брат? – вопрос, который ставит меня в тупик. Ответ “от верблюда” не годится в принципе. Констатирую уныло:

- Если бы я это знал, старина, мы бы сейчас не сидели в пятнадцатилетней “Вектре”. “Знал бы прикуп, жил бы в Сочи”,  - пел в 80-е Игорь Корнелюк. Немного пошло, зато вполне правдиво.

- Южный мост! – восклицает Мой Друг чуть погодя, и мы оставляем загадку строительного бума в покое. – Доделали-таки…

- Давно, - уточняю я, понимая, что для него конструкция материализовалась, словно по мановению волшебной палочки. Пока мы движемся с левого берега на правый, я думаю о поговорке про чужих детей, которые всегда растут быстрее своих. Что ж, поговорки не дураками придуманы…

Под солнцем он отливает свинцом. Склоны тянутся вверх по течению и направо, за горизонт. Купола Лавры кажутся золотыми. Представляю ажиотаж среди воинства хана Батыя в 1240-м, ведь они думали, что это чистое золото. Ну и злы же они были, убедившись, что не все то золото, что блестит!

За мачтами стадиона “Динамо” (ныне - имени Валерия Лобановского) пробую отыскать Андреевскую церковь. Ничего не выходит, чересчур далеко.

- Говорят, Лобановского в свое время отчислили из КПИ, - сообщаю я как бы между прочим. – И я там одно время на волоске висел…

- У тебя мания величия. – Мой Друг усмехается, разглядывая титаническую статую Матери-Родины, угрожающе быстро растущую в ветровом стекле. Ее видать за версту. Матерь выглядит, как всегда, рассерженной. Сведенные брови и суровый взгляд выпуклых глаз невероятных размеров навевают строчки из Шевчука: “…Родина, еду я на Родину…”

Оставив Матерь вглядываться в дымку на северо-востоке, по Старонаводницкой карабкаемся на Печерск. Тут тоже есть на что посмотреть. Шикарные фасады напоминают глянцевую суперобложку, которую видишь, беря в руки книгу. Затем они расступаются - и мы в тени раскидистых крон. Внутри старого города, среди узких улиц и прохладных аллей.

- Тут гораздо меньше изменений, - говорит он, и я согласен. Все бы хорошо, если бы не трафик. Машин слишком много, в том числе дорогих. Не приведи Господи кого зацепить. Я думаю об обязательном страховании, которое мы восприняли, как допетровские московиты - кофе. После ремней безопасности нет необходимости пугать Моего Друга этими маленькими формальностями. Незастрахованный автомобиль для него - что для меня автомобиль без колес.

Продвигаясь медленно, почти ползком, минуем автодорожный институт.

- Университет? – удивляется Мой Друг.

- Университет, - подтверждаю я. – Так что, в определенном смысле, после медицинского и политеха, мы с тобой тоже – с университетским образованием. – Звучит по-булгаковски, что вдвойне приятно.

Площадь Славы не совсем та, что в юности. Стрела обелиска в парке едва видна за пышной листвой. Но мы замечаем ее одновременно и сразу.

- Пост “номер один”! – выдыхает Мой Друг. - Мы же тут на зимние каникулы стояли, лучшие из лучших в нашей школе. Особая честь Ты, брат, еще форменные брюки ушил, чтобы они были как вошедшие в моду дудочки”! И они таки лопнули, когда ты заступал на пост. А потом ты все боялся, что за эти штаны злосчастные тебя из комсомола вышибут.

Я легко, без усилий, переступаю в прошлое. Это тем более удивительно, потому что на деле никакого Прошлого нет. Настоящее оборачивается им, проваливаясь, словно вода через широкую воронку, чтобы исчезнуть навсегда, сохранившись в виде слаботочных импульсов коры головного мозга. Поверьте, исторические памятники не в счет. Они наши спутники в Настоящем, и не более.

Говорят, будто центральная часть Киева - на холмах. В этом утверждении - определенная недоговоренность. Вся правая часть на холмах, и местность порой напоминает одеяло, которое скомкали и позабыли расправить Титаны, которые, если, конечно, верить легендам, обитали здесь в Золотом веке. Я верю, почему бы и нет?

Вспомните хотя бы Святогора-богатыря, который в конце концов отыскал себе подходящий по размеру гроб. Жутковатая, между прочим, история.

Мы с Моим Другом скатываемся мимо Кабмина на Европейскую площадь. А оттуда, по Владимирскому спуску, - на Почтовую. Он предлагает свернуть на Майдан, но я кручу головой: “Не сегодня, ладно?”

Подвеска на брусчатке работает на износ. В салоне стоит гул, чтобы быть услышанным, надо кричать.

- “Мак Дональдс”! – это ему первым бросается в глаза. Вау!

- Крестишься, белый офицер? Своих увидал? То-то я смотрю, паря, что ты из богатеньких. – В ответ на “вау!” цитирую по памяти Алексея Толстого. Больше ничего не остается. На Набережной попадаем в кошмарную пробку. Зато есть время поговорить.

- Скверно будет, если биг-маки вытеснят наши вареники с голубцами, - бросаю я вместо затравки, оглядываясь через плечо с видом пилота-истребителя Второй мировой.

- Катастрофа национального самосознания?

- Катастрофа национальных желудков и пищеводов, - говорю я. - Впрочем, есть одно качество, за которое я уважаю “Мак Дональдсы”.

- ?

- Они не разливают спиртного.

На этот раз закупорка капитальная. Мы стоим, и хорошо стоим. Я же не против хорошо посидеть. – Хотел тебе обзорную экскурсию устроить, так ни пройти, ни проехать хоть смейся, хоть плачь. – Со вздохом пересекаю двойную осевую. Встречные водители понимающе пропускают, Доктор следит за маневром, как моралист на неизбежное зло. Пока мы прорезаем Подол, он успевает заметить, что движение по Днепру стало “жидким”, зато рестораны стоят густо, будто гренадеры в строю.

- Мы волей-неволей научились считать, - поясняю я. Бензин по 10 копеек за литр даже невероятнее нашествия марсиан. А рестораны - я пожимаю плечами, - по-моему, котлеты по-киевски выглядят аппетитнее установок залпового огня “Град”. Хотя, вероятно, и без пушек тоже нельзя.

- Надо, чтобы был баланс, - замечает он. Я полагаю, это золотые слова.

- Ого! – восклицает Мой Друг, и я понимаю, что он имеет в виду. Мы едем по Проспекту Красных Казаков, не так давно переименованному в Московский. Зря, кстати, таблички перевешивали. Эту мысль оглашаю вслух:

- Зря, - говорю. - “Червонные” казаки, они же “Червонцы”, - яркий пример революционеров, после революции загудевших в аутсайдеры. Для революционеров это привычное дело, возьмите хотя бы Робеспьера, Троцкого или Че Гевару. Не успевают еще остыть баррикады, как они уже принимаются выяснять, кто Главный Революционер, кто заместители главного, а кто, простите, и рядом не стоял.

А вас, мужчина, вообще в очереди никто не видел.

“Червонные” казаки закончили “свой поход” не на Тихом океане, как провозглашалось известной красноармейской песней, а в бараках сталинского ГУЛАГа. К счастью, мы перешагнули в XXI век, нравы стали гуманнее, и судьбы революционеров не столь драматичны.

Это ведь для всех магазин? – спрашивает Мой Друг, заворожено озирая набитые всякой всячиной стеллажи. Они уходят под потолок, и он рискует вывернуть себе шею.

Ты, наверное, решил, что мы в “Березке”?  - я понимаю, что его поражает. Не обилие товаров вообще, а обилие тут, на Родине. Ведь он бежал от пустых прилавков, когда Мы Все, дорогие друзья, рисковали бросить курить (что было бы недурно), пить, есть, обуваться и одеваться (а вот это уже скверно). Рисковали вообще протянуть ноги. Для того, чтобы убить человека, вовсе необязательно в него стрелять. Человека можно и голодом заморить…

Насколько помню материалы Пленумов и Съездов (довелось штудировать и в школе, и в институте), советская власть денно, нощно и безуспешно пыталась насытить потребительский рынок товарами. А они появились как по волшебству, стоило ей самой кануть в Лету.

Как-то взялся рассказать сыну о том времени, - начинаю я. Мы движемся по супермаркету, ловко наполняя тележку. - Когда за молоком следовало занимать в шесть, за телевизором отмечаться полгода, мясо давали по килограмму в руки, а ценность плиты “Boney M” “Flight to the Venus не измерялась никакими деньгами. И понял, что он, Мой Сын, верит мне, но не может представить воочию эту картину в духе братьев Гримм. Его реакция мне по душе. Так и должно быть.

Мы оба, я и Мой Друг, некогда нюхавшие пустые обертки жвачек “Donald”, чтобы уловить слабый аромат фруктового наполнителя, топчемся у кассы с полной тележкой.

Теперь очереди только у касс, - отмечает Мой Друг, - и никто не спрашивает: “Эй, за чем стоим?”. А цены - почти, как у нас

Нам бы еще ваши зарплаты… - бурчу я, выгружая продукты.

Захлопнув багажник, мы лезем в салон. Там градусов сорок, никак не меньше.

Мазган? – осведомляется Мой Друг, правда, без видимой надежды.

Русский баня, - сообщаю с фальшивым энтузиазмом, и мы пускаемся в путь. Запахи раскаленного асфальта, отработанного топлива и резины врываются через открытые окна. Полосы движения забиты машинами. Пытаюсь лавировать, но только даром жгу бензин и покрышки. Постепенно промрайон, в котором лет восемь-десять назад можно было без проблем отснять постапокалипсический “Киборг” с Ван Даммом в роли Стрелка, остается за спиной. Пока Московский проспект, эта новорожденная, залитая неоном Мекка свободной торговли, переползает в зеркала заднего вида, думаю о людях, утративших работу и надежды в начале девяностых, когда страна переживала Великий Разгром. Когда инфляция галопировала, как сумасшедшая, заводы шли на дно дымящими броненосцами из проигранного морского боя, а Трасты и Банки лопались, будто начиненные шимозой снаряды. Люди напоминали барахтающихся в волнах лошадей (да-да, именно так) из замечательного стихотворения Слуцкого о злосчастном корабле под названием “Глория”, которому миной распороло днище.

 Я сбрасываю скорость. Не хочется выезжать из леса. Слишком он хорош. Мой Друг испытывает те же чувства.

В Израиле, - начинает он, - может быть два или три подобных парка. – Без такого размаха, естественно. – Он ведет рукой вдоль колышущегося зеленого моря. – Въезд и места для пикника платные, конечно. Хочешь мангал или шезлонги – пожалуйста. А тут – золото лежит под ногами. Но, никто не видит, по-моему.

Не совсем так, - отвечаю я. Он поднял серьезную проблему. Привычка к “шаре” у нас со старых, еще советских времен. В цивилизованном мире за все полагается платить. Это правильно, платные услуги качественнее. Парки вроде Сырецкого после праздников буквально забиты мусором, который убирают далеко не сразу. Когда не работает правило “Чисто потому, что не мусорят”, события развиваются по принципу “Грязно, потому как и сорят, и не убирают”. С другой стороны, сделать парки платными значит обобрать и без того тощие кошельки. В нашем обществе “красных тряпок” с перебором.

Мимо мусорного бака бросать нельзя, - замечает Мой Друг нравоучительно. – Знаешь, какие в Европе штрафы?

Вероятно, истина как всегда где-то посредине, между высоким уровнем жизни, позволяющим проникнуться приятной мыслью “да, это моя страна”, и штрафными санкциями, куда без них. Ответственность – продукт, в том числе и воспитания.

В городе не годится расслабляться за рулем. Особенно если это мегаполис. Пока мы витаем в облаках, материализовавшийся за кормой джип рассерженно моргает фарами. Он нависает, как скала “Господи, пронеси”, достопримечательность Военно-Грузинской дороги.  Ускользаю с проворством пескаря, проморгавшего голодную щуку. А что прикажете делать: “Наши люди в булочную на такси не ездят”. Связываться с парнями со связями - гиблое дело, простите за каламбур.

- Прогнал? – Мой Друг настроен в меру ехидно.

- Я сам! Сам! – твержу я, и мы обмениваемся улыбками посвященных, одновременно вспомнив героя Евгения Евстигнеева из “Невероятных приключений итальянцев в России”, с теми же словами ломавшего гипс о колонну Исаакиевского собора в Ленинграде. Я испытываю желание рассказать Моему Другу о своеобразном кодексе поведения на дорогах, который почему-то позабыли упомянуть в ПДД. Я имею в виду первую часть народной поговорки “встречаем по одежке…”, при помощи дальнего света фар до сих пор претворяемую в быль.

Но я сдерживаюсь, не рассказываю. Тут нечем хвастаться.

Джип легко обгоняет слева, демонстрируя накопившееся нетерпение, перемноженное на лошадиные силы. Мне нечего противопоставить его неукротимой мощи. Я добровольно удаляюсь в изгнание, то есть прижимаюсь к обочине.

- У нас таких кот наплакал, брат… – все еще под впечатлением, Мой Друг провожает глазами удаляющийся “кубик”.

- Значит, вам повезло…

- Такой настырный, хоть и не местный, - бросает Мой Друг, пропустив реплику мимо ушей. Последняя фраза ставит меня в тупик.

- Не местный? – похоже, мой черед удивляться. Мой Друг напрягает зрение, вероятно, оно не улучшилось с годами.

- А что за город такой?

- Город? – я вконец обескуражен.

- Ну да, город. С двух “О” начинается? Одессит, что ли?

На мгновение представляю, как мы подростками играем в города”: “Начинается на “О”? Осло, получи фашист, гранату”. Он тем временем развивает мысль.

- Вот у тебя номера “КВ”, значит, с тобой все ясно…

- Это уж точно, что ясно, - соглашаюсь уныло, удивляясь, как ловко он нащупал и выразил суть. Накрыл цель первым же снарядом, даже не представляя, что стреляет. Вопрос задан и требует ответа.

- Вообще-то, - начинаю я, прикидывая, рассказывать или не стоит. – Вообще-то сейчас все серии такие, что по буквам не определишь географической принадлежности. То есть “АА”, к примеру, означает Киев, но пойди догадайся, если не знаешь. Что же до “ОО”, то это старые номера. Или устаревшие. Морально.

- Морально? – он сбит с толку.

- Потому как обозначают, - я подыскиваю подходящие слова, и они даются нелегко, - не место регистрации, а, скорее, социальный статус владельца машины. Положение в обществе, понимаешь?

Мой Друг поправляет очки. Теперь он очень похож (в моем разумении) на какого-нибудь профессора словесности из американского университетского городка.

- Положение?

- Вот у тебя, когда ты в Штатах стажировался, были номера с надписью “Доктор”?

- Так это врач? – восклицает он, радуясь обретенной ясности. Ох уж эти иностранцы, не могут без того, чтобы не разложить все и вся по соответствующим полочкам, предварительно накрутив бирок.

- Врач… - на ум приходит бессмертные слова героя Василия Шукшина из “Калины красной”: “…бухгалтер человеческих душ…”. - Впрочем, не бери дурного в голову. Теперь это просроченный товарец. Нечто вроде недействительных билетов на престижное шоу, которое временно не работает.

- Временно? – спрашивает Мой Друг в недоумении. Признаюсь, я скверный рассказчик и умею только запутать.

- Хотя… - мне остается признать со вздохом. – Если ты был вхож в заветные двери, то, вероятно, сможешь повторить это снова, как только в кассу подвезут билетики нового образца.

- А их подвезут? – спрашивает Мой Друг. Я  только пожимаю плечами. К сорока я стал небогат оптимизмом. А потому отмалчиваюсь, не отрываясь от дороги.  Потеснивший нас “кубик” тем временем превратился в черную точку на горизонте. Что ж, у него прекрасный мотор.

- М-да, наступил так наступил… - констатирую я.

- Наступил? - эхом откликается Мой Друг, очарованный небесспорным обаянием словечек из лексикона “таксеров”. – То есть быстро разогнался, так? – Я вижу, что он готов потянуться за блокнотом. Он забавляется, как ребенок, перебирая эти слова. - “Мерседес” - мерин, “БМВ” - бэха, пассажир – грач, драйвер – дрючер, старая машина – шарпак, новая машина бритва, гражданин с задержками в развитии – плуг…

- Нехороший человек – редиска, девушка – чувиха, - добавляю я, всасывая воздух через зубы со свистом, на манер Доцента в исполнении Евгения Леонова. – Тебе это нравится, потому что ты тут на экскурсии. Будто в старом анекдоте про разницу между турпоездкой и ПМЖ.

Тем временем лес заканчивается, мы с другом - на Нивках.

30.09.2005