КРУГОСВЕТКА

"Всякую фразу, которая сворачивала к Набокову, я старательно
изгонял, кроме двух, которые я оставил специально для упреков..."
А.Битов (Из комментариев к "Пушкинскому дому")

Во-вторых: на острове нет дешевых ресторанов Макдональдс. И, наконец, в-третьих, он с удивлением отметил, что давно запланированное приключение захватило его, заставило забыть о привычке незаметно и внимательно рассматривать окружающих, испытывая чувство удовлетворения всякий раз, когда он узнавал в ком-нибудь из них иностранца. Это был своего рода спорт - определить кто из какой страны до того, как откроется рот и раздастся речь. Сложнее всего было с европейцами. Постепенно он выучился с первого взгляда отличать швейцарца от австрийца, грека от итальянца, шведа от финна, француза от англичанина. Азиатов и всяких филиппинцев вычислить было совсем легко, такой выигрыш не засчитывался. Несложно было и с русскими - у них всегда был напуганный или, наоборот, нарочито развязный вид. Русских он не любил - последняя эмиграция удивительным образом отсортировала и вобрала в себя какое-то неходовьё, расплескав его по миру вокруг хлебных мест. Он нечасто бывал в таких районах, но какие-то встречи всё равно случались. Несколько невнятных попыток завязать отношения проходили по одинаковой схеме. "Я пока ничем не занимаюсь - пишу роман", - шепотом сообщал очередной приглашённый в дом уличный знакомый, - "только много этим не заработаешь!" "Да?" - удивлялся он, - "А я слышал, Набоков и Толстой зарабатывали только писанием". Гость вращал глазами, набивал рот пирогом: "Набоков? А что Набоков? Говна-пирога, вот вам Набоков. Толстой? А что Толстой? Кто сейчас знает этого Толстого? Я пишу, а у меня несостоявшиеся читатели, понимаешь? И несостоявшиеся критики, которые не в состоянии отличить имитацию от подлинника в силу того, что они тоже не читатели, а критики, понимаешь?" "Понимаю", - печально соглашался он, - "Белинских на всех не напасёшься". Гость на прощанье брал взаймы сотню, чтобы исчезнуть навсегда. Через некоторое время, прийдя к выводу, что неприлично заводить знакомства на улице, он стал делать вид, что не понимает случайно услышанную русскую речь. К счастью, на острове русские почему-то не водились - загадка, которую он принимал спокойно, не задумываясь о ней.

Осень в Авалоне облачна и скучна. В это время года хорошо приезжать сюда невзначай на один или два дня в которые унылая скука не успевает пережить свои детство и юность - сладкую лень и лёгкую грусть. Он полюбил этот городок, потому что в гладком, перекатывающемся на языке названии ему слышалось весёлое разгильдяйское имя Аполлона, произнесённое с мягким вавилонским акцентом. Тленное дыхание глобализации ощущалось на острове - небольшой супермаркет был полон колониального товару: здесь и британские крекеры, и немецкое пиво, и швейцарские сыры, и французские вина, и русская водка. Весь первый день он бродил привычным неопределённым маршрутом по кривым улицам, заглядывал в лавки, брал в руки чудные раковины, подносил их к уху, пытаясь услышать звучные, давным давно отраженные от неведомых скал имена. Наконец, купил набор открыток с местными видами столетней давности и зашёл в маленькую кофейню на углу, чтобы не спеша их рассмотреть. Пара за соседним столиком объяснялась на непонятном языке. Он выдержал несколько вежливых минут и справился по-английски, откуда они и что привело их в этот забытый богом рай? Оказалось, завтра стартует ежегодный всемирный марафон, они уже пятый раз приезжают сюда из Хельсинки вместе с сыном, который тоже будет бежать, а потом они все вместе останутся ещё на неделю понырять с аквалангом. Известие о марафоне расстроило его, но тут же выяснилось, что трасса марафона уходит петлёй на север. Его тропа лежала на юге. Всё равно он решил встать завтра пораньше, пока остров спит, укачанный океаном. Он досматривал последние фотографии и неотчетливая догадка начинала уже кружиться в голове, когда над ним склонилась улыбающаяся официантка: "Ещё кофе?" "Как назывался этот город сто лет назад?" - ответил он вопросом на вопрос. "Не знаю, кажется, Зурбаган", - пожала она плечами. Он быстро расплатился, вышел на улицу и направился к ближайшему перекрёстку. Точно! На синем жестяном указателе белыми буквами было написано: "Грин стрит". Через переход, жужжа, щёлкая и блистая объективами, шествовала стайка японцев.

Следующее утро было чистым, без обычного тумана над бухтой, который, впрочем, всегда развеивается с первыми лучами. Теперь ему предстояло самое приятное, то, ради чего он каждый год приезжал сюда. Там, на предыдущей родине, у него была привычка каждую осень завершать дачный сезон походом в горы. Когда последнее яблоко было бережно снято с последней яблони, он брал выходной и отправлялся, как он сам называл, в кругосветку - в путешествие длиною в день, от темна до темна. Привычка оказалась столь сильной, что первые два года он места себе не находил, изнывая от тоски по завершающему сезон походу - хотя ни дачи, ни яблони у него давно уже не было, - покуда не открыл этот маленький тихий остров. Выйдя из гостиницы, он прихватил маленький выгоревший рюкзак, в котором не было ничего, кроме бутылки с водой. Светлые домики ловко взбирались меж эвкалиптовых облаков к вершине холма, откуда начиналось путешествие. Более часа он пробирался через заросли тупидантуса, разнокалиберные колибри парили вокруг головы, опахая лицо крыльями. Наконец, он вышел на узкую глиняную дорогу, опоясывающую остров по вершинам холмов. Удивительное зрелище открывалось отсюда с высоты две тысячи футов: с одной стороны далеко за горизонтом дымили мыловареные фабрики Голливуда, а с другой, приглядевшись, можно было угадать снега Фудзиямы. Полпути было уже пройдено, когда странное жёлтое облако выплыло навстречу из-за холма. Это было удивительно: ветра нет, воздух тепл. Он шёл и размышлял от том, что человеку в высшей степени свойственен возвышенный образ мыслей, особенно когда он забирается на ближайшую кочку, чтобы за кажущимся горизонтом чувств разглядеть неясные очертания неисполненных желаний. Облачко пыли приблизилось вплотную и из него вышла прелестная блондинка лет двадцати пяти в тоненьких трусах и в майке с номером "439" на груди. "Я правильно бегу?" - спросила она то ли с французским, то ли с итальянским акцентом. Он оглянулся по сторонам, кроме них никого на дороге не было. Он смутился. "В общем - да, правильно. Старайтесь только, пожалуйста, не поднимать высоко колени", - он посмотрел на её гладкие ноги и смутился ещё больше, -"Тогда вам удастся лучше сберечь силы для финиша." Она часто дышала, вытирая пот и пыль со лба, старалась угадать, что он ей сказал. "У меня есть вода", - осмелел он. Она похлопала себя по заду: "Должно хватить!" Он удивился, пытаясь понять смысл этого жеста. "Чао!" - улыбнулась она и побежала вниз к бухте. Он смотрел на её ладную фигуру и на маленькую прыгающую влево-вправо белую фляжку, прикреплённую к поясу за спиной, пока всё это снова не обратилось в облачко пыли.

Репродуктор на пристани играл марш про плывущих под зелеными волнами навстречу солнцу - это желтая субмарина причаливала к деревянному причалу, принеся из пучины очередную партию восхищенных папаш и мамаш, сопровождаемых серьезными детьми. Он дожидался парохода на веранде маленького ресторана, ощущая рабочую усталость в ногах и наблюдая за толстым негром в униформе, который безуспешно пытался выловить неудобным длинным сачком бьющуюся о мокрую сизую панель причала жёлтую банановую кожуру: неописанный ихтиологами вид морской бабочки. В колокольне над городом били куранты. Медный медленный звук резал слоеный пирог вечности ровными четвертями. Волны плюхались под верандой и откатывались назад, гипнотически шепелявя повторяющиеся многозначительные эпитеты. На белом фарфоре что-то темнело тускло и оливково. “Тусклая оливка”, - догадался он и брезгливо отложил вилку, - “Пора на пристань”.

Последний раз сипло вздохнул пароходный гудок. Остров отвалил в сливающееся с океаном небо. Четыре горные вершины его между третьей и последней разделяла низкая перемычка. Можно было предположить, что этот пропуск является фиктивным, имеющим некий музыкальный смысл - пауза задумчивости, имитация пропущенного сердечного удара, многоточие в тексте для обозначения ложной неизвестности... Сонная чайка пристроилась было над кормой, но, не обнаружив на палубе рыбаков, крякнула от досады и понеслась прочь, касаясь крылом убегающей волны. Он набросил на плечи куртку и вышел на дрожащую под ногами открытую площадку. Над головой раскрылись низкие электрические созвездия. Их привычный беспорядок был сбалансирован вокруг невидимой оси так, чтобы небесная сфера не опрокинулась с шипеньем в тихий океан. Разглядывая качающуюся за кормой картину в рамке из кипящей воды, уплывающих в прошлое холмов и неподвижного неба, он, наконец, догадался, почему на острове нет бывших соотечественников, которыми полон Мерилин-Монровск в любое время года. Во-первых, их плоские фантазии не поднимаются выше классических декораций раскрашенного звёздами бульвара в Голливуде.