УЧАСТИЕ ДУХОВЕНСТВА В РЕВОЛЮЦИОННЫХ ТОРЖЕСТВАХ
29-03-2006Малоизвестно, что Российская Православная церковь (РПЦ) в целом положительно отреагировала на свержение самодержавия.
Для идеологического влияния на население страны весной 1917 г., в частности во время проведения революционных праздников, духовенство РПЦ использовало самые разнообразные формы, в том числе и носившие и печать митинговой демократии. В трудах историков эта тема затронута лишь фрагментарно. Несколько большее внимание этому вопросу уделил петербургский исследователь Б.И. Колоницкий (Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 г. СПб., 2001), рассмотревший процесс самоорганизации революционных “стихийных” движений в России в послефевральский период вокруг “старых” и “новых” политических символов. Автор указывал на участие духовенства в революционных событиях и торжествах (например, в так называемых “днях свободы”), на религиозную подоснову массового политического сознания.
В большинстве населённых пунктов империи Февральская революция победила мирно, известив о себе “по телеграфу”. Тем не менее, в марте 1917 г. буквально по всей стране новой властью были проведены своеобразные заменители народных восстаний против старого режима – так называемые “праздники революции”. Иногда они именовались “днями свободы”, праздниками перехода к новому строю”, “праздниками единения”, “днями памяти жертв освободительного движения”, или “праздниками Русской свободы”. Даты их проведения местными властями назначались достаточно произвольно. В некоторых городах массовые торжества проходили неоднократно: например, в Минске они состоялись 4 и 6 марта, в Москве – 4, 12 и 23, в Кронштадте 7, 12 и 23, в Тифлисе 12 и 19 числа того же месяца. В Петрограде всевозможные демонстрации, сопровождавшиеся музыкой и пением, проходили чуть ли не ежедневно. Празднества представляли собой подчас грандиозные, заранее спланированные народные торжества, с массовыми манифестациями (вплоть до 50- и 100-тысячных), под музыку оркестров, с красными знамёнами, пением революционных гимнов и песен “свободы”, парадами войск. Как правило, в этих праздниках участвовало и многочисленное духовенство, нередко возглавляемое своими епархиальными архиереями. “Дни свободы” охватывали буквально всю страну: от Новгорода, Вятки, Орла и Рязани до Тирасполя, Ялты, Батума, Баку, Новой Бухары, Тюмени и Владивостока. В одних городах (например, в Омске, Владикавказе и Красноярске) духовенство участвовало в массовых процессиях, двигаясь крестными ходами. Порой среди икон, хоругвей и красных флагов встречались лозунги “Да здравствует свободная Россия!”, “Да здравствует демократическая республика!”, “Земля и воля” и другие, созвучные им. В Калуге праздничный крестный ход сопровождался колокольным звоном всех городских церквей. В некоторых городах (например, в Перми, Екатеринбурге, Уральске и Хабаровске) церковные службы проходили на площадях у кафедральных соборов. В ряде мест богослужения совершались только в храмах (такой порядок был установлен в Риге, Саратове и Кронштадте). “Дни свободы” широко праздновались и в сёлах.
Во многих городах (например, в Калуге, Орле, Вятке, Ставрополе, Витебске, Красноярске, Чите, Иркутске, Владивостоке, Баку, Новгород-Северске) службы в честь “праздника освобождения России” возглавлялись местными архиереями, причём в некоторых представители епископата задавали определённый тон. Например, ректор Казанской духовной академии викарный епископ Чистопольский Анатолий (Грисюк) во время народного праздника “торжествовал в честь свободы”; в Минске, после совершения молебна, викарный епископ Слуцкий Феофилакт (Клементьев) произнёс “прочувствованную проповедь”; а в Омске руководитель епархии епископ Сильвестр (Ольшевский) для произнесения речи воспользовался трибуной, установленной на городской площади.
Зачастую во время “праздников революции” граждане присягали на верность государству Российскому и новой власти с участием духовенства (так, служители алтаря подавали православной пастве для целования крест и Евангелие). В день празднования “зари свободы” в Тифлисе, 19 марта, войска на городской площади к присяге приводили экзарх Кавказа архиепископ Платон (Рождественский) и епископ Эриванский Дамиан (Говоров). При этом архиереи отслужили молебен с коленопреклоненной молитвой о даровании победы над врагом и возглашением “вечной памяти” воинам, павшим на поле брани, и борцам за свободу, “жизнь за други своя положившим”. Войска вторили салютом в 21 залп. Аналогичные праздники с церемониями присяги, состоявшиеся приблизительно неделей раньше во Владикавказе, Каменец-Подольске и Ставрополе, также проходили с участием архиереев: епископов Владикавказского Макария (Павлова), Подольского Митрофана (Афонского) и викарного епископа Александровского Михаила (Космодемьянского). После присяги войск на верность новому строю епископ Макарий произнёс “приличествующую событию” проповедь, а епископ Михаил приветствовал солдат гарнизона возгласом: “Благоверному Временному Правительству – “Ура!”.
В один из праздников “русской революции” в Москве, 12 марта, торжественная служба под руководством викария Московской епархии епископа Можайского Димитрия (Добросердова) состоялась в Храме Христа Спасителя. В Донском, Симоновом, Покровском и Новоспасском монастырях также были проведены архиерейские богослужения. Во всех церквах были отслужены молебны и зачитаны Высочайшие акты от 2 и 3 марта 1917 г.: “Акт об отречении Николая II от престола Государства Российского за себя и за сына в пользу Великого Князя Михаила Александровича” и “Акт об отказе Великого Князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти”. Тогда же было обнародовано и послание Святейшего синода к всероссийской пастве от 9 марта, начинавшееся словами: “Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ея новом пути”. Во многих московских храмах настоятелями были произнесены проповеди о необходимости при новой, свободной жизни государства сохранять спокойствие и работать для победы над врагом.
Во время “праздников перехода к новому строю” священники служили благодарственные молебны о победе революции, “о даровании России свободы” (например, 4 марта на Красной площади Москвы у памятника Минину и Пожарскому и 7 числа в Морском соборе Кронштадта), возглашали многолетия Временному правительству и “свободному русскому народу”. Совершались также панихиды по павшим борцам за свободу или (если проведение панихиды не предусматривалось программой праздника) просто возглашалась “вечная память погибшим революционерам. Когда во время одного из таких праздников в Тифлисе 12 марта на городской площади духовенством было возглашена “вечная память борцам за свободу, “души положившим за други своя”, последний возглас так растрогал молящихся, что вызвал у многих слёзы. Аналогичные факты имели место в Архангельске и в Баку, когда во время возглашения “вечной памяти” по “павшим борцам за свободу” (в Архангельске) и служения по ним панихиды (в столице Армении) многотысячные толпы опускались на колени.
Религиозные элементы праздников революции заранее планировались местными властями. Так, накануне “дня свободы”, назначенного в Архангельске на 10 марта, была обнародована программа торжеств. Она содержала в себе следующие пункты: “1) празднование устраивается на Соборной площади; 2) сбор – в 11 часов дня; 3) молебен, вечная память, салют, речи, парад; 4) войсковым частям придти обязательно с красными знамёнами (полковое знамя по желанию); … 7) парад принимается красным флагом, поддерживаемым рабочим, солдатом и матросом, и окружённым в 5-ти шагах от флага представителями общественных организаций”. По такой же программе с участием епископа Вятского и Слободского Никандра (Феноменова) проходил и “первый праздник революции в Вятке. Таким образом, “дни свободы” были организованы по подобию праздников императорской России, но с новыми гимнами и символикой. Как и прежде, во время официальных торжеств духовенству отводилась одна из заметных ролей: при этом традиции проведения церковных церемониалов были совмещены с революционными обычаями. В результате “праздники свободы” имели как революционные, так и религиозные черты. Это можно проиллюстрировать и на примере народных торжеств по случаю “дней свобод”, состоявшихся 12 марта 1917 г. в Калуге и Рязани.
Так, в Калуге с десяти часов утра епископ Калужский и Боровский Феофан (Туляков) в семинарской церкви служил торжественную службу, на которой присутствовали губернский комиссар Временного правительства, члены местного Исполнительного комитета и представители различных организаций. К окончанию богослужения к семинарии крестным ходом подошло духовенство других церквей – всё духовенство города. В полдень торжественная церковная процессия двинулась на Крестовское поле для служения молебна. Порядок крестного хода был такой: впереди солдаты несли хоругвь и иконы, за ними следовало духовенство, затем – члены Исполнительного комитета и далее с красными флагами – преподаватели различных учебных заведений, представители учреждений и различных организаций. На пути следования шпалерами были выстроены войска с оркестрами, которые исполняли гимн “Коль славен”. По бокам дороги стояло множество народа. Во время крестного хода во всех церквах звонили колокола. По прибытии на Крестовское поле участники шествия были расставлены в определённый порядок, духовенство взошло на заранее устроенное возвышение и отслужило молебен, в конце которого епископ сказал слово “по моменту великого дня”. Был проведён парад войск, выступили ораторы, после чего все участники торжества под звуки музыки и пение песен “свободы проследовали на плац-парадную площадь, откуда и разошлись в четыре часа дня.
В Рязани церемониал праздника “Дня Свободы” проходил практически по такому же сценарию: духовенство города служило в Рождественском соборе литургию с епископом Рязанским и Зарайским Димитрием (Сперовским). В своей проповеди епархиальный архиерей призвал паству к всемерному содействию Временному правительству по водворению в стране порядка и спокойствия, и доведению войны до победного конца. После окончания службы состоялся крестный ход, которым руководил викарный епископ Михайловский Амвросий (Смирнов). Церковная процессия дошла до площади, где проходили основные городские торжества. На специально устроенной к “дню свободы” эстраде был отслужен молебен и возглашена “Вечная память” борцам за свободу. После этого состоялся парад войск и шествие 50 тысяч граждан, “ставших под красное знамя свободы”. В празднике участвовало всё духовенство города.
То, что светские власти ряда губерний отвели духовенству заметную роль в городских революционных торжествах (крестный ход, молебен на центральном месте и проч.), свидетельствовало о признании значительного влияния последнего на массовое сознание населения, а также о том, что власть активно пользовалась идеологической поддержкой священнослужителей РПЦ. (Своим участием в мероприятиях новой власти духовенство способствовало если не легитимации, то утверждению среди паствы революционной атрибутики: красных флагов, лент и бантов, а также пришедшей на смену старого гимна Марсельезы”). А то, что в “дни свобод” были проведены торжественные богослужения с участием архиереев, говорило как о политизации церковной жизни, так и о стремлении духовенства занять достойное для себя место в новой социально-политической обстановке.
Многие современники событий весны 1917 г. отмечали “пасхальную атмосферу “великой бескровной” революции. В первых числах марта, на которые в тот год приходилась приблизительно середина православного Великого поста, на улицах городов нередким было приветствие: “Христос воскресе … наконец-то мы свободны”. В тот период это приветствие выражало скорее общий подъём, нежели религиозные чувства. С таким же приветствием обращались к гражданам и друг к другу даже священнослужители (подобные случаи имели место, например, в Красноярске и Житомире). Более того, “праздники свободы” с участием духовенства воспринимались некоторыми современниками не только как “дни воскресения всего русского народа”, но даже “больше чем Пасха”. Во время праздничных торжеств благочинными или другими влиятельными священниками (а иногда и местными архиереями) произносились обращения к пастве, соответствующие по своему характеру настроению народных масс. Так, в Ставрополе 7 марта, во время празднования “первого Высокоторжественного дня свободы России архиепископ Кавказский и Ставропольский Агафодор (Преображенский), всенародно призвав “милость Божию и Божие благословение” на труды Временного правительства, публично объявил: “В благоговении перед правдой Божией, изменившей судьбы нашего Отечества, пред лицом Неба свидетельствую мою преданность новому строю России”.
В целом, во время праздников революции духовенство призывало народ к поддержке и содействию новой власти, к христианской любви и созидательному труду, разъясняло необходимость доведения войны до победного конца.
Большое сходство с “праздниками свободы” имели и проходившие в некоторых городах в марте 1917 г. “дни похорон жертв революции”, когда хоронили участников местных восстаний или же перезахоранивали участников революции 1905 г. Иногда эти дни совмещались (например, в Кронштадте 7 марта). В Москве похороны “жертв революции” происходили 4 марта 1917 г. Хоронили трёх солдат 2-й запасной автомобильной роты и двух рабочих, погибших первого числа. Накануне похорон, 3 марта, служилась панихида, а на следующий день заупокойное богослужение совершили известный священник В.И. Востоков и два его сопастыря. При этом один из них произнёс надгробное слово о том, что погибшие пролили свою кровь и положили жизнь за свободу и будущее величие России, что потомство должно ценить своих героев и хранить память о них. По пути на Всехсвятское (Братское) кладбище похоронная процессия несколько раз останавливалась для совершения коротких заупокойных служб (литий). В Сызрани жертвой революционных событий Февраля был один человек. В похоронах, состоявшихся 21 марта, принимало участие всё городское духовенство. Траурная процессия, двигавшаяся под звуки оркестра, сопровождалась парадом войск и 15-тысячной манифестацией народа. В соборе состоялась торжественная панихида.
В Петрограде похороны “жертв революции” тщательно планировались, поскольку они должны были символизировать собой во всероссийском масштабе победу нового строя. Разработку их церемониала взял на себя Совет рабочих и солдатских депутатов. Одной из задач организаторов мероприятия было не допустить, чтобы во время манифестации по случаю свержения царизма возникли какие-либо беспорядки, чтобы приход российской демократии ознаменовался новой Ходынкой. Накануне проведения похорон, 22 марта, Совет отклонил просьбу многочисленных представителей столичного духовенства об участии в этой торжественной церемонии. Причиной послужило решение придать похоронам на Марсовом поле гражданский характер, а церковное погребение совершить по усмотрению семей погибших. В связи с названным мероприятием государственного значения как в Петрограде, так и в Москве некоторые фабрики и заводы не работали. На предприятиях проходили митинги, посвящённые памяти борцов за свободу. Во всех центральных учреждениях Св. синода 23 марта был также объявлен “неприсутственным” (выходным) днём. Похороны жертв революции в Петрограде явились важнейшей и самой крупной манифестацией из всех, проведённых в России весной 1917 г.
24 марта по просьбам родственников, а также одного из членов Петроградского Совета причт Храма Воскресения-на-Крови во главе со своим настоятелем протоиереем Н.Р. Антоновым крестным ходом вышел на Марсово поле и совершил по православному обряду заочное отпевание павших. Торжественная служба привлекла массу молящихся. В произнесённой настоятелем над могилой речи, говорилось о великой заслуге “героев, погибших за благо Родины”. Несколько позже, 11 апреля 1917 г., в день пасхального поминовения усопших (Радоницу), петроградские священнослужители на Марсовом поле отслужили многочисленные панихиды по борцам за свободу. Весь день, с 9 утра до 5 часов вечера, из столичных церквей и соборов на братские могилы следовали крестные ходы.
Мероприятием государственного масштаба, проведённым весной 1917 г., было перезахоронение останков лейтенанта П.П. Шмидта и трёх его сослуживцев. В торжествах, связанных с этим событием, одну из центральных ролей сыграли священнослужители РПЦ.
Лейтенант П.П. Шмидт, кондуктор С.П. Частник, командир Н.Г. Антоненко и машинист А.И. Гладков за организацию в ноябре 1905 г. революционного восстания на крейсере “Очаков” были расстреляны в ночь с 6 на 7 марта 1906 г. на острове Березань (находящемся близ Очакова при выходе в море из Днепровского лимана). Специальной экспедицией, снаряжённой Севастопольским Советом, останки моряков-черноморцев были обнаружены 16 апреля 1917 г. Вскоре, 7 мая, представители Общественного комитета и Совета военных депутатов Очаковской крепости прибыли на Березань. Прах моряков был помещён в роскошно убранные железные гробы, которые, после церковной панихиды, перенесены были на катер, взявший под залпы артиллерийского салюта курс на Очаков. В Очакове останки погибших перенесены были в военный собор, где рядом с ими выставили почётный караул и отслужили торжественную заупокойную службу. Перед панихидой местный священник призвал собравшихся следовать идеям казнённых”, отдавших жизнь за свободу народа. Окончание проповеди звучало так: “Дадим, подобно Шмидту, слово ни перед чем не останавливаться от намеченной цели свободы, равенства и братства. В этом проявится наибольшее уважение к увековечению памяти истинного сына России”. После церковной службы на улицах города был проведён ряд митингов и манифестаций, сопровождавшихся звуками оркестров и пением революционных гимнов. Вечером того же дня прах расстрелянных моряков доставили на крейсер, который отбыл в Одессу.
Встретить останки лейтенанта Шмидта 8 мая вышло буквально всё население Одессы. Манифестанты держали десятки красных и чёрных (траурных) знамён с надписями “Вечная память борцам за свободу”. Среди встречающих был архиерейский хор и многочисленное духовенство, возглавляемое викарием Херсоно-Одесской епархии епископом Николаевским Алексием (Баженовым). С воинскими почестями под звуки религиозного гимна “Коль славен” гробы были снесены с корабля на пристань. После заупокойной службы их с грандиозной манифестацией пронесли по улицам города. Процессия направилась к кафедральному собору и сопровождалась крестным ходом. При входе в соборный храм она была встречена архиепископом Херсонским и Одесским Назарием (Кирилловым), который, вместе с епископом Алексием, отслужил торжественную панихиду. Митинги при перезахоронении останков борцов за свободу продолжались весь день. Вечером гробы с прахом героев-“очаковцев” под звуки похоронного марша и “Коль славен” вновь были внесены на крейсер, взявший курс на Севастополь.
В Севастополе поклониться жертвам “старого режима” 9 мая к набережной собралось буквально всё население города. Вдоль улиц строем стояли войска со знамёнами своих частей, красными и траурными флагами. Среди масс народа на Графской пристани останки расстрелянных моряков встречало всё духовенство города во главе с епископом Севастопольским Сильвестром (Братановским), викарием Таврической епархии. После того, как “при чрезвычайно торжественной обстановке” гробы были перевезены с крейсера на берег, процессия двинулась с ними к собору. Её возглавил командующий Черноморским флотом адмирал А.В. Колчак с офицерами штаба. Манифестанты несли более 200 венков.
Роль севастопольского духовенства в рассматриваемых событиях не ограничилась участием во встрече останков моряков-“очаковцев”. В связи с тем, что придание праха казнённых земле было отложено до прибытия их родственников, гробы с останками расстрелянных революционеров были помещены в городской Покровский собор для всеобщего поклонения. Там они находились больше недели: военный и морской министр А.Ф. Керенский, совершая поездку на Юго-западный фронт и посетив Севастополь 17 мая, торжественно возложил в соборе на гроб лейтенанта Шмидта венок и Георгиевский крест.
Таким образом, церемониал перезахоронения останков моряков-“очаковцев носил ярко выраженный религиозный характер и напоминал перенесение святых мощей. В последний путь прах лейтенанта Шмидта провожали три архиерея и десятки священно- и церковнослужителей Очакова, Одессы и Севастополя.
Об отношении духовенства РПЦ к событиям Февральской революции свидетельствует и его участие в праздновании дня солидарности трудящихся 1 Мая (18 апреля ст. ст.). Однако такое участие не было повсеместным: в Москве торжественные службы в честь 1 Мая состоялись лишь в немногочисленных церквах, а также по личному распоряжению управляющего Московской епархией епископа Дмитровского Иоасафа (Каллистова) в Храме Христа Спасителя. В связи с тем, что этот случай был “освящён” авторитетом руководителя епархии и служением в кафедральном соборе, действия московских клириков можно считать выражением их официальной позиции.
В вопросе о праздновании Первомая представители московского епископата занимали достаточно радикальную позицию. Так, епископ Дмитровский Иоасаф осудил приходское столичное духовенство в целом за недостаточно активное участие в празднике рабочих. В этом же духе высказался и находившийся в Москве управляющий Холмской епархией епископ Бельский Серафим (Остроумов): Нам сегодня следовало бы быть в храмах, чтобы душою слиться с теми, кто ныне празднует, торжественным богослужением, звоном колоколов показать, что мы действительно сочувствуем той свободе, которая провозглашена в великие мартовские дни и которая дорога нам, потому что она покоится на учении Самого Христа и апостолов и составляет дух и сущность Евангелия. Мы должны были быть сегодня с народом, как Христос был с ним всегда, ибо ни одно учение так не демократично, как евангельское”. Поддерживая мысли епископа Серафима, управляющий Московской епархией отметил, что в будущем надо принять за правило” служить торжественные службы с крестными ходами, праздничным звоном и многолетиями правительству “во дни народных праздников, имеющих быть в будущем”.
Таким образом с 1918 г., по планам московского епископата, день солидарности рабочих всего мира, боевой смотр сил трудящихся всех стран” 1 Мая должен был принять религиозный характер. Этому способствовало и то, что, по словам современников, в 1917 г. Первомай “превратился из чисто пролетарского в праздник всего русского народа”.
(В условиях начавшихся со стороны Советской власти гонений на православную церковь, духовенство РПЦ изменило собственную позицию относительно своего участия в праздновании 1 Мая. В связи с тем, что этот день в 1918 г. приходился на среду Страстной Седмицы (когда на богослужениях вспоминается предательство Иудой Иисуса Христа), Поместный Собор 7(20) апреля 1918 г. принял постановление о недопустимости для верующих в этот день принимать участие в каких-либо уличных шествиях, оскорбляющих религиозные чувства православных. В постановлении собора, в частности, говорилось: В скорбные дни Страсной Седмицы всякие шумные празднества и уличные шествия, независимо от того, кем и по какому случаю они устраиваются, должны рассматриваться, как тяжёлое оскорбление, наносимое религиозному чувству православного народа”).
В Петрограде “день рабочих” отмечался праздничными шествиями, направлявшимися к Марсовому полю – к месту погребения “борцов за свободу”. В колоннах демонстрантов, наряду с многочисленными красными знамёнами, виднелись хоругви и церковные лозунги: “Да воссияет свободная, народная Церковь”, “Свободному народу – свободная Церковь”. Над могилами “мучеников революции” с речами к публике обратились два священника. Один из них, настоятель Спасо-Бочаринской церкви П.В. Раевский, по просьбам народа переходя с одной трибуны на другую и призывая на собравшихся Божие благословение, выступал шесть раз. В перерывах между его речами оркестр играл “Марсельезу”. Другой священник – настоятель Сампсоньевского собора протоиерей Острогорский произнёс слово, в котором говорилось, что революция способствует освобождению церкви и даёт возможность легче достигнуть христианских идеалов братства, равенства и любви.
В других местах праздник 1 Мая отмечался духовенством более широко и торжественно. Например, в честь него в Каменец-Подольске городским и военным духовенством совместно с епископом Подольским и Брацлавским Митрофаном (Афонским) был совершён благодарственный молебен. Аналогичные богослужения по случаю рабочего праздника под руководством местных архипастырей епископа Туркестанского и Ташкентского Иннокентия (Пустынского) и епископа Томского и Алтайского Анатолия (Каменского) – состоялись в городах Верном и Томске. В последнем, завершая богослужение, архиерей возгласил многолетие всем трудящимся. В праздничном первомайском митинге на соборной площади Новочеркасска принимали участие руководитель Донской епархии архиепископ Митрофан (Симашкевич) и его викарий – епископ Аксайский Гермоген (Максимов). В своём обращении к воинам и народу викарный епископ сказал, что с “воцарением в России свободы “засияло солнце радости и наступит благоденствие мира”. По окончании своей речи Гермоген благословил собравшийся народ. По тому, что в этом рабочем празднике участвовали оба новочеркасских архиерея и высшие светские чиновники города, а главное торжество проходило на соборной площади, можно заключить, что Первомай встречали по крайней мере большинство городских священнослужителей. К этому их обязывал “архиерейский” статус торжеств.
Однако известны случаи проявления и другой позиции в отношении праздника рабочих со стороны епископата. Так, епископ Пермский Андроник (Никольский) отказался принять в нём своё участие, а начальник Российской духовной миссии в Пекине епископ Переславский Иннокентий (Фигуровский) публично называл Первомай языческим праздником.
Несмотря на отрицательное отношение своего архипастыря к Первомаю, духовенство Перми самостоятельно приняло решение об участии в празднике рабочих. Во всех церквах этого города в честь 1 Мая были совершены торжественные богослужения. В Севастополе городские храмы приветствовали колонны манифестантов колокольным звоном. В г. Ачинске Енисейской губернии даже случился казус, о котором сообщила местная социалистическая газета. Не понимая, что праздник направлен против буржуазии”, представители последней во главе с еврейским и православным духовенством присоединились к первомайскому шествию. Во время же организованного митинга проявилось явное несовпадение политических позиций буржуазных и пролетарских слоёв города. Первые призывали к доведению войны до победного конца, а вторые – к скорейшему заключению мира и прекращению братоубийственной бойни. Газета отмечала, что само присутствие буржуазии и духовенства на празднике рабочих, среди революционных лозунгов “Пролетарии всех стран соединяйтесь!”, “Конец войне!”, “Да здравствует братство народов!”, “Да здравствует Интернационал!” было достаточно нелепо: Речи господ были коротки, их мысли неясны”.
Молебны по случаю праздника мирового пролетариата (сопровождавшие в ряде мест церемонии присяги новой власти) служились в некоторых уездных городах и населённых пунктах различных губерний. Саратовский и Тамбовский епархиальные съезды накануне Первомая вынесли отдельные постановления о необходимости встречи “дня интернационального единения и братства пролетариата”, прервали свои заседания, чтобы обеспечить широкое участие в нём духовенства. Поскольку с этих же съездов в Петроград были отправлены приветственные телеграммы Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, широкое участие местного духовенства в проведении праздника социал-демократии (каковым в то время являлся узкопартийный по своей сути “день 1 Мая”) красноречиво свидетельствует о политических симпатиях пастырей названных епархий к левым партиям.
Буквально накануне Первомая, 16 апреля (29 апреля по новому стилю) 1917 г., в Томске отмечался ещё один праздник – “Первый День женского равноправия”. Такое название на волне революционных событий было присвоено церковному празднику – дню “памяти святых жён-мироносиц”, отмечаемому в третий воскресный день после Пасхи. Однако местное духовенство своим участием в городских торжествах фактически легитимировало светское название. В честь женского праздника епископом Томским Анатолием на соборной площади был отслужен молебен и произнесена проповедь.
По словам князя Н.Д. Жевахова, российская “революция явила всему миру портретную галерею революционеров, облечённых высоким саном пастырей и архипастырей Церкви”.
Никаких сколько-нибудь массовых контрреволюционных выступлений с целью защиты монархии духовенством РПЦ в послефевральский период 1917 г. проведено не было. Известно лишь об одном случае планирования подобной манифестации, которая готовилась в Саратове. Местный священник, возглавлявший монархическую организацию, намеревался 1 мая (ст. ст.) провести выступление под лозунгом “Дайте царя и хлеба!” Для этой цели была даже выпущена специальная листовка. Однако церковный пастырь и члены его организации за четыре дня до задуманной акции, 27 апреля, были арестованы местным Военным комитетом.
Со стороны Св. синода официальной реакции на появление революционных праздников не последовало. Впрочем, 3 августа 1917 г. на его рассмотрение обер-прокурором синода А.В. Карташевым был внесён проект Временного правительства о введении новых государственных праздников: 19 февраля – дня освобождения крестьян от крепостной зависимости (в 1881 г.), 27 февраля – “дня Великой Русской Революции, в который народ в лице Исполнительного Комитета Государственной Думы взял власть в свои руки (в 1917 г.), 17 октября – дня установления в России первого конституционного строя (в 1905 г.). День рабочих – 18 апреля (1 Мая), объявленный в государственных учреждениях в 1917 г. выходным днём, не был внесён в общий список, поскольку был признан партийным праздником социал-демократов-интернационалистов. По-видимому, лишь из-за созыва Поместного Собора РПЦ, начавшего работу 15 августа, а также по причине событий, произошедших в России в конце октября 1917 г., и последовавшего вскоре за ними декрета об отделении церкви от государства, Св. синод не высказал своего отношения к новым, революционным праздникам.
Быстрый переход духовенства на сторону новой власти (совершившийся буквально в первых числах марта 1917 г.), участие священнослужителей в торжествах по поводу свержения монархии и их опьянение свободой можно объяснить четырьмя факторами. Первый – это недовольство клириками своим порабощённым” положением в императорской России (духовенство с 1905–1907 гг. постепенно становилось в оппозицию к царской власти, стремясь освободиться от государственного надзора и опеки в надежде получить возможность самоуправления и самоустроения. Это освобождение связывалось со свержением царской власти, о чём весной и летом 1917 г. духовенство признавалось как в устных проповедях, так и в церковной периодической печати. Например, утверждалось, что демократическая форма государственного управления, в отличие от самодержавной, даёт более благоприятные условия развития церковной жизни). Второй фактор – стремление духовенства подчеркнуть своё единство с паствой с целью получить в будущей политической системе России достойное место. Третий – вполне искреннее чувство радости по поводу наступления долгожданных церковных и гражданских свобод”, декларированных Временным правительством. И наконец, четвёртый страх перед возможными преследованиями: объявление кем-либо своей оппозиционности могло иметь следствием отстранение священника от его прихода, а архиерея от кафедры.
***
Всё вышеизложенное позволяет сделать вывод, что весной 1917 г. социально-политическая позиция духовенства РПЦ явилась одним из важных факторов укрепления в центре и на местах власти Временного правительства. Активное, практически повсеместное участие священно- и церковнослужителей в праздниках революции давало пастве пример положительного отношения к свержению династии Романовых. Звучавшие на этих праздниках со стороны пастырей призывы к признанию Временного правительства, спокойствию и созидательному труду побуждали народ к повиновению новой власти, способствовали формированию у него представления о буржуазно-демократической революции как о “законном и “закономерном” событии.
Действия духовенства РПЦ по поддержке новой власти, предпринятые в первые недели весны 1917 г., оказали заметное влияние на общественно-политическую жизнь страны. Они послужили одной из причин “безмолвного” исчезновения с российской политической сцены правых партий, православно-монархическая идеология которых с первых чисел марта 1917 г. фактически лишилась поддержки со стороны официальной церкви.
Революционные иллюзии духовенства стали рассеиваться с наступлением общего разочарования граждан России в политике Временного правительства. Социальная активность священно- и церковнослужителей заметно пошла на спад с середины лета 1917 г. К тому времени сделалась очевидной неспособность Временного правительства проводить необходимые реформы и удерживать страну от нарастающей анархии и хаоса. Вместе с тем в стране углублялся экономический кризис, разваливалась армия, в обществе обострялась борьба между различными буржуазными и социалистическими партиями. Народ устал от продолжавшейся больше трёх лет войны, на фоне которой все кризисные явления резко усиливались и грозили самому существованию Российского государства.
Во внутрицерковной жизни весной и летом 1917 г. ясно обозначился кризис власти. Высшая иерархия стремительно теряла контроль над рядовыми священниками. Св. синод получил от епархиальных архиереев множество жалоб на падение церковной дисциплины на местах. Епископы докладывали, что приходские священнослужители прекратили сдавать в консисторские кассы деньги, необходимые для епархиальных нужд. Соответственно резко снизились и перечисления средств Синоду. Падение церковной дисциплины проявилось и в том, что в рассматриваемый промежуток времени местные епархиальные съезды духовенства нередко низлагали или делали попытки низложить своих правящих архиереев. Во многих областях духовенство организовывало различные союзы, в своих программах ставившие целью не только либерализацию религиозной жизни и проведение коренных преобразований церковного строя, но и захват власти в епархиях. Вследствие возникшей внутрицерковной смуты иерархи стали переходить в оппозицию революции.
Одновременно кризис в РПЦ проявился и в том, что приходские священники в свою очередь всё больше ощущали на себе всевозрастающую требовательность и непокорность как прихожан, так и своих подчиненных – псаломщиков и пономарей. На фоне получившего широкое распространение процесса отхода общества от церкви среди паствы возникли воинствующие антиклерикальные настроения. Прихожане возмущались установленными платами за совершение священниками треб, бесконтрольностью распределения церковных денег, нередко – безнравственной жизнью своих пастырей. В приходах происходили массовые изгнания клириков. В различных епархиях число изгнанных исчислялось десятками и сотнями. Например, в Киевской и Волынской епархиях в течение трёх первых недель апреля по решениям сельских обществ было удалено со своих мест по 60 священников, в Саратовской – 65; в Пензенской губернии – 70 церковных пастырей, что составило 5–10 % от общего числа приходских священников названных епархий. Причем действия прихожан зачастую были необоснованными: широкое распространение получили сведение личных счетов и различные интриги. В деревнях крестьяне наряду с помещичьей землей начали отбирать и церковные участки. Все эти факторы в совокупности обусловили резкое снижение церковных доходов, затронув тем самым и материальные интересы духовенства. В его среде начало расти недовольство сложившейся в стране политической и социальной обстановкой. В результате, священнослужители стали придерживаться более правых взглядов и летом 1917 г. даже переходить в оппозицию революции.
- - - - - - - - - - - - - -
С полной версией статьи Бабкина М.А. можно ознакомиться в журнале:
Вестник Московского университета” (Серия 8: История. 2006. № 1. С 70–90).
См. также статьи, относящиеся к рассматриваемой теме:
- Бабкин М.А. Приходское духовенство Российской православной церкви и свержение монархии в 1917 году (http://www.lebed.com/2003/art3475.htm ), Вопросы истории. 2003. № 6. С. 59–71.
- Бабкин М.А. Святейший синод Российской православной церкви и свержение монархии в 1917 году (www.lebed.com/2003/art3257.htm) // Вопросы истории. 2005. № 2. С. 97–109.
- Бабкин М.А. Иерархи Русской православной церкви и свержение монархии в России (весна 1917 г.) (www.lebed.com/2005/art4243.htm) // Отечественная история. 2005. № 3. С. 109–124.