ИГОРЬ КУКЛЕС

Я познакомилась с Куклесами, когда их дочери Кате было четыре месяца. Посадив её на ладонь, отец с гордостью говорил: “ вот женщина будущего, она будет первой красавицей и умницей на всю Москву”. Так и сделалось. Он сам был красавцем - талантливым умником и понимал это.

Они жили в Скатертном переулке в глубоком подвале и были единственной русской семьёй среди татарского племени. Как ни странно жили мирно. Придя к ним впервые, я пережила реалистическую галлюцинацию: в громадной кухне, в углу над газовой плитой колдовали макбетовские старухи в чёрных хламидах, шевеля палками в чадном мраке три безразмерных женские ноги – багровых, с белыми жилами, зависнувшие под потолком, как цеппелины. Я хотела упасть в обморок, но меня поддержали под локотки. Было отчего рехнуться, но всё объяснилось без мистики. Соседи-татары коптили домашним способом, конские колбАсы в капроновых чулках, и продавали на рынке, подпитывая кониной потомков Золотой Орды.

Абдулла внёс тарелку, с тончайшими ломтиками конской колбасы, прозрачными, как мраморный срез тиманских агатов. Поставил угощение на стол и сказал: “Умные гости – дому честь, а добрый хозяин - друг Аллаху”.

Все пили водку, закусывали “дамскими ножками” и похваливали. Воздержался от колбасы один Валя Хромов, а Боря Стрельцов расточал комплименты: - “ Я чувствую себя Чингис – Ханом”.

Комната Куклесов была узкой трубой, набитая немудрёным скарбом. Мольберт, стол, диван, детская кроватка - книжные полки, вот и вся мебель. На стене прикноплен рисунок сангиной двух буйволов – копия корманьонской фрески.

- - - - - -

….Четырёхлетняя Катя вернулась из детского садика с фотографией. Группа детей скомпанована в три яруса, молодая воспитательница по центру. Катя, как зовут эту красотку?” спросил отец, показав пальцем на её лицо.

“ Я не знаю. Такой девочки у нас нет”. Зеркала у них не имелось, и Катя никогда не видела своего отражения.

В этом садике Катя отличилась на празднике 7 ноября, где дети выступали в концерте для родителей и почётных гостей. Она читала стихи про Ленина с папиной редакцией:

“Камень на камень,
Кирпич на кирпич
Умер наш “КОЗЛИК”
Владимир Ильич”.

Скандал был в духе времени.

- - - - - -

Плавинский и Куклес – жильцы подвалов, были близкими соседями. Одновременно, женились и одновременно стали счастливыми отцами дочерей. Вместе отправлялись на прогулку с колясками, гуляя, не пропускали пивных ларьков и букинистических магазинов. Коляски иногда терялись, молодые папаши панически бегали по дворам, с помощью сердобольных прохожих коляски отыскивались. Времена были вегетарианские. Оба не ходили на службу, оба работали в своих подвалах – занимаясь свободным творчеством. Показывали свою живопись дружка дружке и этим довольствовались. Их замечательные жёны – Аля и Нина были достойны своих мужей. Они первыми поверили в их гениальность: тянули на хрупких плечах бурлацкую лямку семейного счастья: ходили на работу, зарабатывая деньги на прокорм, летом отправлялись с детьми на пленэр, освобождая художников от всех домашних забот и унизительных халтур кисточкой. Мужья вкушали свободу из горлышка бутылки большими дозами. К ним присоединялись Валя Хромов, Зверев и Харитонов. Но работали тоже запойно. Они были никому не нужны и потому их не угнетали конкуренты. Это было время самого бескорыстного служения своему таланту.

Плавинский вёл двухметровую живопись “Голоса молчания”. Куклес тоже начал громадное полотно. Достал у татар большой мешок и сам натянул на подрамник. Под впечатлением Поллока, изученного в американском павильоне на фестивальной выставке, задумал абстракцию. Художник мыслил как философ:

“Фанаты движут науку, политику, искусство – они зловещие рычаги прогресса”. Пить совсем не хотелось. “Неведомый шедевр” Бальзака неотступно терзал воображение. “Как ни крути это первый образец абстрактной живописи – случайный, безумный, к тому же литературного происхождения. Но он намного опередил шедевры Поллока…

Камиль Коро видимо думал об интеллекте, он мешал ему и в живописи, и в любви. Его реплика: “Когда я работаю, я хочу быть как животное” - понятна мне и близка. Всю страсть, весь мой темперамент способна выразить только абстракция. Никакое конкретное изображение не может отразить безумную экспрессию мира. Искусство требует от нас долю собственного воображения и свободы. А живопись заслуживает проклятий за то, что вызывает восхищение”.

Результат ошеломил автора. Собственная картина загипнотизировала его как змея… “Сколько здесь музыки, она оглушает полифонией и полной победой ультрамарина. Многослойное масло легло как лёгкое сено, сброшенное вилами в ревущую пучину. Я соединил две стихии - звука и цвета. Ах, прав был Александр Николаич Скрябин со своей цветомузыкой. Моя живопись скорее возвышенная, чем прибыльная. Талант нельзя купить, но его можно выгодно продать. К сожалению, это у меня не получается. Неужели, чтобы преуспеть в жизни или творчестве, нужно быть подлецом? Надо мой ШЕДЕВР показать Плавинскому ”. (Если бы он знал, чем это кончится). Купив две бутылки, помчался в Сивцев вражек. Путешествие из подвала в подвал началось размышлениями о синкретичности искусства и завершилось пьянкой в подземелье, у татар.

Они вырубились за столом одновременно.

…Ночная тишина взорвалась громоподобно. Потрясённые друзья включили свет и в миг протрезвели. Мольберт был опрокинут и холст вместе с подрамником разорван в клочья. Катастрофа произвела колебание всех семи чувств. У Куклеса помутились хрусталики. Он - безмолствовал. Его шедевр остался неведомым, как у Бальзака - погиб безвозвратно, став главной трагедией его личной жизни. Больше он не брал в руки кисти. Никогда не написал маслом ни одного холста, оставаясь только графиком, в основном книжным.

А Плавинский долго соображал причину катастрофы и пришёл к правильному выводу - слишком перетянут холст, слишком быстро пересохли тяжёлые слои масла и по законам сопромата - гнилой мешок лопнул – “Как жаль, это был действительно его шедевр - бедный Куклес!”.

- - - - - -

Прижизненных выставок с ранними работами из коллекции Жени Нутовича у Куклеса было две или три. Персональная – в конце 50-х, была одна из первых рискованных и нелегальных в большой профессорской квартире у физика Валентина Рокотяна. Здесь собирались первые зрители и поклонники нового искусства. В конце 90-х Третьяковка приобрела две его живописи начала 60-х.

Подвал Скатертного переулка был каким-то мистическим перекрёстком, где сплетались судьбы самых разнообразных талантов. Они примагничивали друг друга, быстро сходились и связывались на долгие годы. В двух аксиомах заключался личный опыт: - “чтобы узнать человека не обязательно кушать с ним соль пудами, достаточно выпить на двоих “поллитру”. “Без вина правду не скажешь”.

Вступившим на “скатертную дорожку”, сопутствовало терминальное состояние между жизнью и смертью. Все они были романтические “Ансельмы нового типа, с осторожным оптимизмом и естественным пессимизмом. Это недоверие строилось на цоколе исторических трагедий коммунизма. Они держались дружбой, молодостью и общностью самых разных интересов. Все хотели счастья, но Бог судил иначе.

По определению современных идеологов все они были представители той самой школьной галереи “лишних людей” двадцатого века.

Игорь продолжал дружить со своим одноклассником Володей Калинкиным. Они сидели за одной партой. Этот странный человек писал стихи. Ходил в цилиндре и шинели. Работал сторожем в подвале. В одной руке ружьё, в другой самописка. Свою лирику, кроме Куклеса, никому не показывал.:

Мороз я люблю твою руку
Фантазии буйную блажь
Твою серебристую муку
Изменчивый в солнце мираж
Ты бьёшься в стеклянные тверди
И гулкой ночною порой
Все таинства жизни и смерти
Приводишь в загадочный строй.

Саша Харитонов написал портрет Куклеса с нимфой на голове.

Про его живопись Игорь сказал: Его картины не столько восхищают, сколько нравятся.

Куклес был неутомимый книгочей. Любил стихи. В русской поэзии “Золотой Век”, предпочитая “Серебру”. Издержки кланового снобизма спасали его эстетику от идеологической попкультуры. Всем спутникам была свойственна социальная астения. Политические темы излагались только двусмысленными бурлесками.

Диапазон увлечений Куклеса был широк и разнообразен: техника офорта, китайские поэты, телекинез, бабочки, многое другое. Он оставался мечтателем всю жизнь, проникая в романтизм всех пластов, путешествуя со своими химерами во всех эпохах и культурах - от Доницетти до Уорхола, от Кирши Данилова до Кузмина.

Был страстным поклонником своих друзей-поэтов – Красовицкого, Черткова, Хромова, Шатрова, Калинкина, Гриценко, Гали Андреевой. Стихи читал прекрасно. Его словарь являл богатство и разнообразие. Неукротимость воображения, вот что возвышало и украшало его речь. Изящная словесность позволяла ему выражать заведомые непристойности, не вызывая смущения даже у чопорных ханжей. Увлекаясь - грешил витиеватосгью слога и “вычурами. Его душили плеоназмы - чрезмерность изобразительных средств языка, как стилистический приём.

Скромно признавался: “Все женщины хотят иметь от меня ребёнка. Я не берегу укромно нескромное место - свою “редьку и миногу”. Опытные ловеласы говорят: Женщина как тень – когда ты бежишь за ней, она убегает, когда же, убегаешь от неё, она бежит за тобой”.

“Проклятый пауперизм” не мешал посещать букинистов и приобретать редкости. “Чтобы не голодать нужно питаться мороженым, от холода сжимается желудок и есть не хочется, но книги и накормят, и без штанов оставят.”

- - - - - -

…Гости съехались в подвале у Куклеса. Слегка выпили. Вдруг пришёл некто Н, после посещения букиниста. Стал рассказывать о редкой книжице - изданной отдельно первой главы Е.О. в 1825-го году. “И что интересно: переплёт новый, из современного дерматина. А на фронтисписе автограф какого-то Лушкина”, добавил он, посмеиваясь. Не сказав ни слова, Куклес ушёл. Через полчаса вернулся возбуждённый, с горячим блеском синих глаз. В руках была тонкая книжка: “ Эх ты Стёпка – холодная клёпка”, кивнул он в сторону Н. За 60 копеек я купил первое издание Е.О. с автографом ПУШКИНА!” объявил он, раскатывая счастливый смех характерными рывками. Гости вскочили все разом. “ Как можно было не узнать летящую руку гениального поэта? Только верх шляпы буквы “П” - был срезан станком через 150 лет, когда варвар-переплётчик выравнивал ветхие листы под новую обложку. Моя воля, я бы этой гильотиной срезал ему голову. Из магазина ангел вынес меня на крыльях ”. Н. стоял посрамлённый, в досаде обозвав Куклеса - “протобестией”. Его брови ходили вверх и вниз, как вёсла. Но каков Куклес?! Через 10 лет реликт был с треском пропит. Какой же собиратель обогатил свою пушкиниану автографом первого издания уникального раритета?

Под влиянием близкого друга Станислава Красовицкого - отца Стефана, у Куклеса были серьёзные попытки побороть “демонов алкоголизма”, иногда помогало, но…

- - - - - -

Художники первого авангарда шли в ногу с новым временем и служили революции, занимая высокие государственные посты.

Послевоенный Авангард, обогащённый историческим опытом, складывался вне государственных интересов, и в поисках нового языка искусства и новых идей оказался сильным противником насилия и демагогии. Он неизбежно должен был победить.

Татлины и Малевичи рядом с “нашими мэтрами” кажутся “сериозными”, до мрачности - без улыбки, какая могла бы убедить нас в их здравомыслии. Таким-же был, судя по всему, и наш кумир Велимир Хлебников. Романтики и жертвы революции. С этим можно легко согласиться, почитав аналитические этюды Н.Н. Пунина о Татлине. Они поклонялись “Памятнику Третьего Интернационала - винтовой клетке, иконой стал “Чёрный Квадрат”. “Интернационалом” и “Квадратом они были раздавлены, на их костях основался фундамент нового Авангарда.