БОЛЬШАЯ И МАЛАЯ ТРАДИЦИИ ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ

26-04-2006


к постановке проблемы

Игорь ЯковенкоЯковенко Игорь Григорьевич, Родился 17 июня 1945 г.р. Московский культуролог, историк, политолог, член Научного совета по комплексной проблеме “История мировой культуры РАН”, доктор философских наук. Специализируюсь в исследованиях традиционного сознания и цивилизационной специфики русской культуры. Автор 200 публикаций, среди которых 4 монографии. Работал Старшим экспертом в Правлении Советского фонда культуры.В настоящее время независимый эксперт.

Проблематика предлагаемой статьи возникла в поле моего зрения несколько лет назад, в связи с тем, что, по моему убеждению, среди глубинных оснований российской ментальности лежат гностицизм и манихейство.

Познающая мысль постоянно бьется над разрешением противоречия, которое состоит в том, что, формируя обобщающие понятия и идеальные модели, описывающие сложные и многозначные сущности, мы с необходимостью генерализуем тенденции, схематизуем структуры, создаем идеальные модели, более или менее гомоморфные, но не изоморфные сложной и внутренне противоречивой реальности. Добросовестный исследователь, работающий с крупными идеальными моделями, неизбежно сталкивается с тем, что реальность, описываемая в этих моделях, сложнее и внутренне противоречивее, нежели обобщающие идеальные представления. В таких случаях масса фактов, процессов и тенденций не вписывается или даже противоречит генерализующим суждениям. Поэтому теоретическая мысль пребывает во внутренне противоречивом диалектическом процессе: с одной стороны она стремится обобщать безграничное многообразие мира, формируя мощные познавательные категории, с другой - дробит эти целостности, выделяя в них отдельные тенденции, процессы и феномены. Меняя точку зрения, задающую познавательную позицию и уровень абстрагирования, можно сформировать понятийный аппарат, способный описать мир в его внутреннем единстве и противоречивом многообразии.

Все это имеет прямое отношение к феномену культуры. Понимание культуры как целостности – одно из достижений познающего сознания. Познавая законы возникновения, формирования, развития культуры, мы постигаем мир. С другой стороны, культура человечества и всякая конкретная культура представляет собой сложнейшее системное единство, в котором присутствуют субъекты и акторы самого разного порядка, реализуются противоречивые тенденции, происходят сложнейшие взаимодействия между разными элементами и уровнями этого целого. Разные элементы и уровни культуры особым, присущим только им образом взаимодействуют с социальным и природным контекстом, в который погружена культура. И только в диалектике всех этих взаимосвязей выстраивается результирующая линия развития культуры.

Предмет нашего исследования – восходящая к античному миру культура Ойкумены, которая складывается на рубеже нашей эры и, со временем, обретает номинацию “христианского мира”. О том, что культура представляет собой внутренне противоречивое единство, в котором присутствуют разные пласты, разные уровни, говорилось и писалось достаточно. Применительно к российскому материалу об этом писал, например, Герцен. Люди старшего поколения помнят развернутую цитату В. Ульянова-Ленина о двух культурах эксплуатируемых” и “эксплуататоров”, постоянно присутствующих в культуре классового общества. Заметим, что сложившаяся традиция, как правило, делит культуру на два блока или выделяет в ней два полюса. Тетрарные схемы представлены значительно реже. Культуру можно дихотомически разделять по нескольким основаниям. Например, по основанию урбанизации - на городскую, и сельскую; в стадиальном отношении - на догосударственную, и культуру общества, создавшего государство и вошедшего в цивилизацию; по признаку профессионализации на профессиональную и синкретически целостную народную культуру. Углубленный анализ феноменологии европейской культуры, разворачивавшейся на протяжении двух тысячелетий, дает еще одно основание, которое представляется нам существенным для понимания проблем самого разного уровня, затрагивающих как логику эволюции европейской цивилизации, так и современные культурные процессы. Речь идет о вычленении в целостности европейской культуры двух самостоятельных потоков: доминирующего и альтернативного последнему субдоминантного. Разговор об этих сущностях требует развернутого историко-культурного захода.

Процессы становления христианства, его духовная и политическая победа и формирование христианской цивилизации разворачивались на пространствах Империи и тяготеющей к римскому миру периферии. Это был огромный мир, не только охватывающий Средиземноморье, но выходящий к Атлантике, захватывающий Британию, граничащий с арабами и миром персидской культуры. Полиэтничное римское общество включало в себя массы частью эллинизированного, частью романизованного населения, этнически, стадиально и культурно бесконечно пестрого и разнообразного. Оно базировалось на богатейшей культуре греко-римской античности. Сверх того, культура зрелого римского общества ассимилировала широкие пласты культуры народов, оказавшихся под властью Рима, а также, устойчиво контактировавших с римским миром. В универсуме позднего Рима исходно греческий мистериальный культ Диониса соседствовал с фригийскими культами Кибелы и Аттиса, египетскими - Исиды и Озириса, финикийским - Адониса, иранским - Митры.

Обобщая, цивилизационный синтез происходил на очень большом пространстве, охватывавшем пеструю массу народов и культур. Здесь соседствовали весьма разнородные традиции, культурные и религиозные практики, мировосприятия. Этот бульон служил питательной средой и складом элементов, которые отбирались и комбинировались в структуры нового универсума. Из поражающего воображение разнообразия культурных форм выстраивались новые ответы на вечные вопросы – творились религиозные культы, философские доктрины и культурные практики, отвечающие новому качеству ментальности - ментальности человека эпохи кризиса античного мира. Имея в виду культ Озириса, Мирче Элиаде пишет - “Большая популярность египетских мистерий в первые века христианской эры, а также тот факт, что некоторые черты иконографии и мифологии Девы Марии были заимствованы у Изиды, свидетельствует о том, что в ту эпоху существовало подлинное религиозное творчество”.

Со второго века до новой эры разворачивается продуктивный поиск альтернативы исчерпавшему себя античному космосу. На смену обветшавшей политеистической мифологии приходят новые сотериологические мистериальные культы, со стороны Ирана продвигаются дуалистические учения, теософы-мыслители работают над новым синтезом религиозных и философских доктрин; отдельные группы ищут выхода из духовного кризиса на путях эзотерического знания (орфики, пифагорейцы, астрологи, носители герметической традиции).

Новые доктрины и практики входят в жизнь, обретают адептов, включаются в конкуренцию за души людей. В непростой и исключительно напряженной борьбе, растянувшейся более, чем на три века, побеждает христианство. Утверждавшейся религии противостояли не столько прежние верования, сколько альтернативные варианты религиозного и культурного синтеза, сформированные в близкую эпоху и утверждавшиеся в римском обществе параллельно христианству, такие как культ Митры.

На пути от узкой секты к мировой религии христианство было обречено пережить глубочайшую эволюцию. Апокалиптическая секта, возникшая внутри иудаизма и жившая в страстном ожидании “конца истории”, иными словами предельно противопоставлявшая себя “миру сему”, государству и цивилизации превратилась в сущность, сформировавшую мощную, динамичную цивилизацию, существующую тысячелетия и охватившую половину земного шара.

Христианству пришлось выйти за рамки еврейского народа и превратиться в религию всех и каждого без различения рода и племени. Из религиозных упований “маленьких людей”, замкнуто живущих на периферии огромной империи, оно превращается в религию всего римского общества, в том числе (а может быть в первую очередь) элиты. Это требовало другого культурного наполнения. Христианство трансформируется таким образом, чтобы стать приемлемым для человека, воспитанного в лоне античной цивилизации. Отрицая или порицая отдельные институты и культурные практики (театр, рабовладение, состязания гладиаторов), христианство восприняло культурное наследие античности.

Христианство утверждалось в обществе, социально и политически структурированном идеей римского права, в рамках цивилизации, ментальность которой была пронизана дисциплиной философской мысли, и это не прошло для утверждающейся религии бесследно. Правовое сознание и систематизирующая философская мысль вошли в христианский универсум. Христианству пришлось создать универсальную символику и мифологию, сформировать вселенский религиозный язык. Такая задача требовала ассимиляции множества архетипических элементов, структур, символов, присущих народам, оказавшимся в поле христианской проповеди. Все это облегчало такую проповедь, делало христианство узнаваемым, заставляло резонировать души новообращаемых язычников.

Наконец, христианство создало эффективную церковную организацию, преодолело центробежные тенденции, выстроило догматику, отработало многообразные формы ритуала, сформировало собственную интеллектуальную элиту, взяло в свои руки институциональные формы образования, а в эпоху краха римского государства превратилось в единственного хранителя цивилизационной самотождественности, исторической памяти и наследия высокой культуры.

Речь идет о гигантской интеллектуальной, социальной и политической работе. Суть этой работы – цивилизационный синтез. Синтез большой традиции творился усилиями массы, слабо поддающейся обозрению. Это были христианские писатели-апологеты, практики и администраторы церкви, интеллектуалы, философы и правоведы, чиновники, правители и т.д. Помимо иерархов церкви, помимо людей статусных, в этом участвовали и прихожане - сотни тысяч безвестных граждан, осваивавших, интерпретировавших и воспроизводивших свою актуальную культуру. Они собирают ее, как могут, в непротиворечивое единство. Так, шаг за шагом складывался континуум европейской культуры.

По мере роста и превращения церкви в мощный социальный институт, охватывавший все общество, срастания церкви с государством и образования христианской империи, синтез ядра христианства разрастался, охватывая собой универсум самопроявлений человека, инкорпорируя в себя все сферы и аспекты социальности и культуры. Синтез церковной доктрины дополнялся синтезом церковной культуры. Параллельно разворачивался синтез христианского образа жизни. Так происходило формирование цивилизации. Становление цивилизационного целого фиксирует такую ситуацию, когда по любому мыслимому поводу существует позиция идеологической инстанции, выражающей ценности культуры. Христианские авторитеты формировали резолютивное суждение - принять, ограничить, трансформировать, отторгнуть, подавить, уничтожить, табуировать к осознанию, упоминанию и обсуждению, инкорпорировать трансформировав (переназвав) и замазав это обстоятельство от наблюдателей и т.д.

Синтез - органическая потребность культурного сознания. Человек либо живет в более или менее целостной культуре, данной ему от рождения, либо формирует ее заново, если эта культура по каким то причинам рухнула, исчезла, перестала быть эффективной стратегией бытия. Подобный синтез идет как осознанно, так и стихийно по всем направлениям. При этом отношение к наличному культурному материалу носит избирательный характер. Синтез новой социокультурной целостности берет нечто из исходного бульона, нечто трансформирует и приспосабливает к себе, а нечто отбрасывает. Кроме того, он борется не на жизнь, а на смерть с конкурирующими вариантами синтеза, которые разворачиваются параллельно. В рассматриваемой ситуации все происходило именно так. Борьба с культурой прошлого и конкурирующими альтернативами, прежде всего, предполагает размежевание. Размежевание было исключительно важным моментом в идеологизированном сознании эпохи.

Так, рядом с побеждавшей версией христианской ортодоксии формировалось внеортодоксальное пространство. В это пространство попадали и вся феноменология язычества, и ереси, и любые идеологические конкуренты за рамками христианской парадигмы. В начале речь могла идти об одном из разделений внутри культуры римского общества, актуальном, прежде всего, для христиан. Однако, по мере вызревания христианского универсума, ситуация изменятся.

Параллельно формированию христианского целого происходило выделение, складывание в некоторую целостность фона, всего того, что оказывалось за рамкой фигуры. Затем, по мере конституирования большой традиции, разворачивалась самоорганизация этого фона. Не попадающие в универсум ортодоксии идеи, субкультуры, традиции, институты и культурные практики противопоставлялись как иное по отношению к утверждающемуся универсуму, исторгнутое во внешнее пространство. На первом этапе такая самоорганизация просматривалась слабо. Однако, рост объема ортодоксального универсума, повышение его культурного статуса и утверждение в начале в качестве одной из легитимных, а затем, единственной освященной государством доктрины, меняло культурный статус внеортодоксального. Все неортодоксальное интегрировалось в целостность как иное и противостоящее истине.

Политическая и духовная победа христианства автоматически формировала целостность неортодоксального и антихристианского. Миланский эдикт о веротерпимости Константина и Лициния 313 года, и эдикт Феодосия Да сгинут суеверия” 391 года, запрещавший язычество, маркирует этапы утверждения христианства. Формирование христианского мира как целостности с необходимостью задает целостность внехристианского пространства. Таковы законы культуры. Каждую из этих сущностей ждет долгая судьба. Последовательно интегрируясь и саморазвиваясь, реагируя на бесконечные вызовы истории, они пребывают в диалектическом единстве. Это и есть два самостоятельные потока - доминирующий и альтернативный ему субдоминантный - присутствующие в целом европейской культуры. Выделенные нами сущности нуждаются в маркировке. Обозначив доминирующую в христианском мире парадигму “большой традицией”, а ее культурного оппонента - “малой традицией”, мы сможем исследовать диалектику этих внутренних моментов христианского целого.

На пути такого анализа стоит мощная аберрация, задаваемая врожденной нам культурой. В то время как целостность (континуальность, жизнеспособность) большой традиции вряд ли вызовет у кого-либо возражения, феномены малой традиции рассматриваются разрозненно. Их могут определенным образом группировать: вести речь о гностической традиции или эзотерике, рассматривать историю ересей и тайных орденов, устанавливать преемственность идей и символов, но видение всего названного пространства как единой, живой целостности в доступной нам литературе отсутствует.

Впечатляющий массив материала, объективно представляющий малую традицию, свидетельствует о мощи и целостности рассматриваемого явления. Носители этого типа сознания знали друг друга. Принадлежность к различающимся сектам, группам и течениям не мешала им осознавать свою общность. Культурная и психологическая близость, статус изгоев противостояние доминирующей махине, вообще говоря, объединяют накрепко. Носители неортодоксальных идей и представлений постоянно черпали, как друг у друга, так и из общего для них наследия малой традиции. Отчетливо осознавали свою преемственность относительно идейных течений, отстоящих далеко во времени и пространстве. Между тем, для наблюдателя малая традиция предстает массой разнородных, изолированных феноменов. Данная аберрация задана большой традицией, дезонтологизирующей и профанирующей традицию малую. А также драматической историей их взаимоотношений, где известный в теории спора “аргумент к городовому”, с которым представители большой традиции обращались к носителям малой, слишком часто оказывался более чем пустой фразой.

Здесь мы сталкиваемся с одной из универсалий культуры. Дело в том, что всякая целостная культура любого ранга - будь то субкультура достаточно замкнутой группы, традиционная культура некоторого народа или локальная цивилизация в обязательном порядке смещают познавательную и ценностную перспективу, представляя себя собственно культурой, единственно возможной, культурой по преимуществу, за рамками которой разверзается хлябь внешняя и открывается внекультурное пространство. Всякая культура есть модус, представляющий себя субстанцией.

Одержав окончательную победу, большая традиция отказала малой в качестве бытийствующей, и в статусе равной себе сущности. Равной, хотя бы в отношении ранга с точки зрения систематики. Латинское слово секта”, изначально обозначавшее школу, направление, обрело смыслы отщепления, отторжения, выхода из целостности. В культуре победила установка, согласно которой приобщившийся малой традиции выпадает из бытия, утрачивает онтологию. Здесь мы впадем в богословские хитросплетения, заданные противостоянием манихейству и задачей дезонтологизации сферы Зла.

С другой стороны, агенты малой традиции были вынуждены маскироваться, часто выдавали себя за периферийное явление в рамках большой традиции, или работали для узкой аудитории “своих”, создавали двуслойные тексты в которых присутствовал пласт, доступный лишь посвященным. В том случае, когда понятие “традиция” или “движение” обретают идеологическое наполнение, возможны мощные аберрации, препятствующие познанию. Так, честный советский человек брежневской эпохи, не обремененный пытливостью ума, мог ничего не знать ни о “самиздате”, ни о “тамиздате”, ни о Хельсинской группе. Диссиденты представали в его сознании как ничтожно малая и разрозненная совокупность артефактов.

Альтернативы христианству не угасли с полной победой последнего, и не могли исчезнуть в силу целого ряда непреоборимых обстоятельств. Большая и малая традиции различаются не только идеологически, в содержательном отношении, но и по общекультурным, стилевым, психологическими характеристикам. Они апеллируют к разным сторонам человеческой личности и предполагают различающуюся базовую аудиторию.

Так, малой традиции более свойственно доминирование синкретической тенденции. Большой – доминирование тенденции аналитической. Победа большой традиции, в том числе, задавалась более высоким уровнем аналитичности, системности, логической выстроенности христианства по сравнению с его альтернативами. Вообще говоря, аналитическое и синкретизующее начала присутствуют в культуре постоянно. В разные эпохи и в разных культурах варьируется их соотношение. Потребность в сохранении синкрезиса коренится в человеческой природе и составляет одну из сторон всякой культуры. Аналитичность большой традиции – качественная характеристика, заданная логикой всемирно-исторического процесса. Она выступает условием создания цивилизации осевого времени. В доосевую эпоху диалектика этих начал разворачивалась при условии доминирования синкретизации. Становление мировых религий фиксирует перелом. Аналитическое начало, дробящее исходный палеосинкрезис, становится доминирующим, но противостоящая ему интенция не исчезает. Как отдельные люди, так и социальные группы, тяготеющие к синкретическому, во все времена оказываются повышенно чувствительны к феноменам малой традиции.

Есть и такой феномен, как несомасштабность любых моделей Универсума самому объекту моделирования. Ни одно из систематизированных описаний Вселенной - религиозное, философское, идеологическое или научное будь оно целостно выстроенным на основании четких постулатов и фиксированных логических процедур, либо является результатом синкретического соединения разнородных представлений – не может удовлетворить всю совокупность экзистенциальных потребностей человека в истине о мире. И человек, и Вселенная шире любой доктрины. В силу этого фундаментального обстоятельства малая традиция с необходимостью дополняет большую.

Среди факторов, задававших существование малой традиции - монотеистическая природа христианской цивилизации, наделявшая христианство статусом государственного культа. Речь идет не о каких-либо органических пороках христианства, а о неизбежных последствиях статусной трансформации на путях от узкой секты к мировой религии. Переход некоторой религиозной (идеологической) доктрины с локального на общегосударственный уровень несет в себе необратимые изменения. Превращаясь в государственный культ, и религиозная система, и община верных трансформируются. Вера - рутинизуется, церковь - превращается в большой социальный институт. Мотивы массового обращения все более утрачивают идеальную составляющую и обретают конформистские измерения. Эти обстоятельства порождают цинизм, неверие в декларируемые ценности, злоупотребления. Свободный выбор религиозной истины постепенно, но неотвратимо сменяется принуждением. Наряду со всеми этими печальными обстоятельствами, внутри государственного культа могут уживаться и искренняя, живая вера, но только как один из ее элементов. Прежде всего, в этом, и именно в этом отношении маргинализованные, гонимые секты, группы и учения выгодно отличаются от государственных исповеданий.

Веками, если не тысячелетиями, малая традиция являла собой альтернативу доминирующему культу. Секты и идейные движения, противостоящие истине, провозглашаемой от имени государства, всегда собирают в свои ряды людей с особым темпераментом. Накал страстей там выше; конформистские мотивы и другие привходящие обстоятельства, порождаемые как природой человека, так и природой социальности, выражены существенно слабее. В сектах есть свои пороки - сектантская узость, фанатизм, но и свои достоинства. Люди, примыкающие к проигравшим и маргинализированным учениям, более открыты идеальным мотивам. Они не столько озабочены своим обустройством здесь и сейчас, сколько думают об обустройстве жизни вечной. Потребность в альтернативе доминирующей в обществе истине существует всегда. Всегда находятся люди, готовые связать свою жизнь с поиском, сохранением и утверждением этой альтернативы.

Исчерпавшее себя старое качество никогда не угасает в истории сразу. Что же касается альтернатив победившей тенденции, то они, как правило, уходят в подпочву культурной жизни, претерпевают специфическую эволюцию и актуализуются при первой возможности. Важно подчеркнуть – малая традиция не сводится к совокупности фрагментов древних культур, отдельных представлений, верований. Эти сущности стадиально предшествовали христианству и в новых условиях утратили жизнеспособность. Системное ядро элементов малой традиции - проигравшие христианству в исторической конкуренции альтернативные варианты религиозного и культурного синтеза. В основе малой традиции - активные мировоззренческие комплексы и эффективные культовые практики. Не многим старше христианства, они сохраняли жизненную силу. Просто эти сущности проиграли в историко-культурной конкуренции, были оттеснены на периферию. Однако не обнаруживали желания умирать, ибо работали, были эффективны и жизнеспособны, отвечали на экзистенциальные потребности людей. По крайней мере, некоторой части общества.

Так, гностическая компонента мировосприятия лежит среди самых распространенных идей в системе малой традиции. Говоря об эпохе утверждения христианства, упоминавшийся выше Мирча Элиаде замечает, что мифологические и философские настроения гностического типа составляли сам Zeitgeist эпохи”. Мы полагаем, что убежденность в онтологической ущербности мира, видение Зла как неустранимого аспекта бытия, находит, по крайней мере, некоторые основания в природе вещей. Понятно, что эти идеи резко актуализуются в эпохи больших кризисов, но и во времена сравнительно благоприятные почва для гностических переживаний существует.

Другая большая парадигма малой традиции – манихейство. Созданная Мани синкретическая религиозная доктрина конструирует впечатляющую космогонию вечной борьбы двух начал – добра и зла, света и мрака, который именуется также материей. Радикальный манихейский дуализм с момента своего возникновения в III веке по сей день находит последователей. Задаваясь вопросом об источниках успеха манихейства, автор соответствующей словарной статьи указывает на то, что манихейство последовательно решает проблему происхождения зла, в то время как “при монотеизме решение этой проблемы встречает почти непреодолимые трудности”. Именно поэтому гностицизм и манихейство – вечные спутники христианства.

Церковь веками боролось с гностиками и манихеями; часто - не на жизнь, а на смерть. При этом христианская ортодоксия черпала из этого источника образы, идеи и настроения. Конституируя если не исторический, то эсхатологический оптимизм и дезонтологизируя зло, ортодоксальное христианство утверждало, что “мир лежит во зле”. Здесь, на пространствах исторического бытия, христианское мироощущение предельно сближается с гностическим. Наше убеждение состоит в том, что финалистический оптимизм христианства обеспечил, в конечном счете, его победу над гностическими течениями. Отторжение мира асоциально. Последовательно пессимистические концепты не только в принципе не могут стать ядром цивилизации, но не могут создать и устойчивую массовую церковь.

Особый пласт малой традиции формировался в процессе конституирования и развития большой традиции из, так сказать, “отходов или побочных продуктов этого процесса. Формирование ортодоксии шло через отсечения неканонических сакральных текстов (апокрифов), отвергаемых богословских построений, отторгаемых культовых практик и отсекаемых движений (ересей). Все эти феномены несли в себе разные элементы альтернативного универсума. Частично отторгаемые доктрины и практики конституировались в альтернативные христианские учения, локализовавшиеся на периферии христианской Ойкумены (монофизиты, несториане). Частично - растворились в общекультурном пространстве, пополняя фонд идей и элементов, из которых веками выстраивалось бесконечное многообразие феноменов малой традиции. К примеру, по мере становления христианской ортодоксии пророчествование как род деятельности и сами пророки осмысливаются в качестве атрибута ветхозаветного прошлого. Пришествие Спасителя снимает как необходимость, так и саму возможность дальнейшего пророчествования. Верующие христиане живут в ожидании единственного подлинно значимого события - Второго пришествия, сроки которого знать никому не дано. Однако, люди с пророческим темпераментом появляются постоянно. Соответственно, пророчествование уходит в секты, лежащие за рамками христианской ортодоксии.

Эволюция христианства шла по пути отторжения эзотерического. Эзотерика или инициатическая передача учений и практик, предназначенных ограниченному числу адептов, отмечена во всех великих религиях эллинистической эпохи и рубежа нового времени. Христианство отсекло это направление развития. Эзотерические практики дробили церковь, дестабилизировали ее, размывали доктрину, давая путь сектам. Однако практики инициатической передачи тайного знания глубочайшим образом укоренены в культуре человечества. Идущие из древности формы социализации, такие как “мужской дом”, базируются на системе эзотерических представлений. Восходящая к глубинам индоевропейской архаики, к упанишадам и тантре, потребность в эзотерическом, как существенной компоненте сакрального знания живет в культуре народов Европы. Потребность в инициационном сценарии присутствует в культуре, и на эту потребность отвечает малая традиция. Тайное знание, инициационное посвящение несчетно повторяются в текстах, и составляют ядро множества практик, относящихся к малой традиции.

Малой традиции присуща синкретическая неразрывность основных топосов. В текстах адептов малой традиции Ковчег завета – чаша Грааля - Золотое руно - философский камень, объединяются в некотором надрациональном тождестве. Можно привести еще одну цепь взаимоуподоблений: Лилит – царица Савская – Мария Магдалина. Здесь царит принцип магического сознания: все-во-всем. Рациональное объяснение конструкций такого рода затруднительно. Можно утверждать, что чаша Грааля или Золотое руно выступают частными модальностями или знаками единой сущности. В данном случае мы сталкиваемся с синкретически-магическим переживанием универсума. Большая традиция отошла от синкретически-магического переживания. В православии оно сохранилось в большей мере, в католицизме в меньшей. Доктринально, в тенденции протестантизм освободился от магии и синкрезиса более других христианских церквей. Однако, в своей практике протестантизм породил религиозные движения и деноминации в которых синкрезис и магическое представлены ярко и сочетаются причудливо. В целом же, заданный большой традицией цивилизационный синтез, диктует вектор развития, связанный с аналитическим членением исходного палеосинкрезиса и последовательной рационализацией универсума. В этом отношении малая традиция являет собой реакцию на рационализующийся мир, ибо душа человеческая временами взыскует магии.

В христианском мире никогда не угасали идея и тяга к целостному знанию”. Речь идет о знании, объясняющем мир, удовлетворяющем базовым экзистенциальным потребностям человека и спасающем его. Эта линия духовного развития лежит в русле малой традиции и идет от орфиков и пифагорейцев к гуманистам Возрождения, к Парацельсу и алхимикам.

В универсуме еврейской культуры замечательное порождение еврейского эзотерического мистицизма – каббала, занимает самостоятельное место. Попав в контекст культуры христианской, каббала оказывается среди существенных элементов малой традиции. Религиоведы фиксируют гностическое происхождение многих развиваемых в каббале доктрин. Далее, старая гностическая традиция была дополнена элементами средневекового неоплатонизма. Иными словами, каббала являет собой пример мифологического и, шире, культурного синтеза, разворачивавшегося в XII-XV вв. на территории Испании. Начиная с эпохи Ренессанса, христианские авторы активно обращаются к каббале. По мнению специалистов, каббала занимает важное место в идейной истории Европы XIV-XIX вв.

Каббала не единственный пример мировоззренческого или мифологического синтеза, разворачивавшегося на пространствах христианского мира в эпоху Средневековья. В то же самое время возникает не менее яркое явление другого порядка - доктрина куртуазной любви и воспевавшая ее поэзия трубадуров. Культу Прекрасной Дамы и не связанной браком любви соответствовала сложная мистико-аскетическая культура. Куртуазная любовь предполагала долгий путь любовной инициации, в ходе которой герой достигал духовного преображения. По мнению специалистов, в поэзии трубадуров Прованса слышатся мотивы арабской поэзии Испании, прославлявших женщину и, внушаемую ею духовную любовь. Из этой традиции вырастает Данте обожествлявший Беатриче. Сотериологическую функцию любви к женщине провозглашало литературное течение Fedeli d’Amor, подразумевавшее оккультное знание и организацию инициатического типа. Fedeli d’Amor, составляли тайное духовное воинство и пользовались секретным языком”, дабы их доктрина не открылась черни.

В это же самое время появляются романы о рыцарях Круглого стола. Романы Артурова цикла впитали в себя элементы христианских, гностических, исламских традиций. В этом ряду наиболее примечателен цикл романов о Граале. (Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха). В романах о Граале формируется собственная мифология, которая насыщена множеством инициатических моментов. Герой постоянно ведет поиск волшебных предметов, предполагающих проникновение в мир иной. По мнению Мирча Елиаде, романы о рыцарях Круглого стола “утверждают новую мифологию, представляя читателю “священную историю” и образцы поведения, которыми должны руководствоваться рыцари и влюбленные”. До сегодняшнего дня образ Грааля остается среди самых устойчивых атрибутов малой традиции.

Среди культурных феноменов, на пространстве которых большая и малая традиция встречаются драматическим образом, лежит мистическая линия развития культуры. Мистика восходит к тому, что до формы, до вселенной, до человека и естественно, до культуры. Не будем обсуждать онтологический статус этого рода деятельности, однако опыт погружения в глубины невыразимого выводит человека из пространства конвенций, на которых зиждется стабильность социокультурного универсума. Люди мистического склада личности по большому счету асоциальны. Для них неизмеримо более значима иная реальность.

С одной стороны, мистики во все времена притягивают к себе людей, и за этой тягой стоит восходящее к каменному веку благоговение простого смертного перед шаманом. Авторитет и харизма сопутствуют деятельным мистикам. С особой силой эта закономерность выразилась в эпоху средневековья. С другой стороны, мистик неизмеримо внимательнее вглядывается и вслушивается в себя, обращается к своему мистическому опыту, который предстает перед ним как абсолютная и высшая достоверность, нежели к мнениям церковной иерархии относительно догматической чистоты своих собственных суждений.

Вера как экзистенциальный феномен и церковь как институт вырастают из глубин мистического опыта. Однако, церковь относится к этому опыту в высшей степени амбивалентно. Она, если угодно, сторонится мистического, стремится мумифицировать его, вогнать в рамки жестких правил и институций, сделать достоянием узкой касты специально допущенных к мистической практике и т.д. Иерархия четко осознает, что мистический опыт созидает веру постоянно в любой точке человеческого пространства. Однако, конфигурация складывающихся при этом религиозных убеждений абсолютно неподконтрольна иерархии.

По всему этому в рамках большой традиции мистики живут сложно. Нуждаясь в них, церковь зорко следит за каноничностью теоретических построений мистиков и практикой движений, вдохновляемых яркими фигурами мистического характера. На самом раннем этапе формирования церкви практиковались так называемые “свободные служения”, в рамках которых экстатические видения были обычным делом. Но далее церковь выдавливает эти формы выражения религиозного чувства, создает четкий ритуал, ищет и находит жестко очерченное пространство, на котором могут развиваться мистические практики, берет на себя функцию тестирования и вынесения вердикта о правоверности этих феноменов. При всем этом надо отметить, что на деятельном западе отношение к мистикам и созерцателям было настороженно-сдержанное. Что же касается созерцательного православного мира, то здесь вырастающая из церковного опыта мистика и иерархия находились в более гармоничных отношениях. На востоке авторитет монахов - аскетов и созерцателей весьма высок, а сами они сущностно вписаны в доктринальное пространство и не порождали существенных проблем для иерархии.

Знаменитые мистики фактом своего существования утверждали примат духовной иерархии над иерархией социальной. Они демонстрировали истину –человеку доступен самый прямой, непосредственный путь общения с Богом, минуя опосредующую инстанцию в лице церкви. Все это создавало сложные коллизии внутри большой традиции. Еретическим был объявлено учение первого “философа-мистика” на западе - Иоанна Скота Эриугены. Один из величайших мистиков Запада, Мейстер Экхарт также был обвинен в ереси.

За рамками большой традиции разворачивались иные мистические практики и движения. Радикальный мистицизм секты “братья Свободного Духа (XIII-XIV в.), порвавшей с церковью и требовавшей растворения человеческой души в Боге встретил самое жесткое противостояние. Братьям были противопоставлены костры инквизиции. Дальнейшее развитие этой линии духовной жизни за рамками большой традиции насыщено именами, движениями и событиями. Здесь мы встречаем гуманистов - Джованни Пико делла Мирандоло и Иоганна Рейхлина, Теофраста и Агриппу Неттесхеймского, деятеля реформации –Якоба Беме. В ту же эпоху, на другом – католическом - полюсе, в Испании появляется духовное движение alumbrados” которое порождало как ортодоксов, так и еретиков. Здесь же обвиняемый в неправоверии и вплотную столкнувшийся с инквизицией поэт-мистик Хуан де ла Крус и, наконец, Игнатий Лойола, поставивший мистическую практику на службу ордену иезуитов. И далее мистическая линия духовного развития не прерывается. Эпоха рационализма дает Сведенборга. В XIX в. интерес к мистическому возрождают романтики. В новое время идеи и запросы мистического характера порождают теософию.

Говоря о низовых формах малой традиции нельзя не выделить особо языческий комплекс народной культуры. Победа христианской церкви на уровне государства в IV в. совсем не означала отмирания культов и размывания мира языческих представлений. Еще в VII в. в Риме проходили языческие празднества. Далее язычество уходит в подпочву народной жизни, частично срастается с христианством, порождая христиано-языческий синкрезис народной культуры, который благополучно доживает до конца средневековья. Иными словами, более тысячи лет большая традиция мирится с существованием бок о бок малой традиции, представленной в предельно массовых формах. Единственное утешение для идеологов большой традиции состояло в том, что описываемые формы малой традиции были аморфны и социально-политически пассивны. Они не структурировались, не противопоставляли себя христианской доктрине в идейном отношении и не призывали к разрушению существующего социального порядка.

Пережитки дохристианских религиозных традиций рассеяны на всем пространстве Европы и бесконечно многообразны. Это и идущие от эпохи неолита местные культы, связанные с камнями, водами и растениями. Это и святочная обрядность (колядования), которая, в конечном счете, была христианизована. Это и пережитки обрядов инициации, сохранившиеся в мифо-ритуальных комплексах празднования Нового года и наступления весны. Самым ярким и наиболее зафиксированным являются практики и представления, попавшие в поле зрения Инквизиции. Здесь вспоминается процесс над сектой адептов Дианы Иродиады (Милан XIV в.). Описания показывает, что, вопреки вердикту суда, секта эта не имела отношения к сатанизму, но восходила к архаическим земледельческим культам. Другой пример пережитков культа плодородия, попавших в поле зрения Инквизиции, дают материалы процессов над “бененданти” (XVI-XVII вв.). Большая традиция, разворачивая наступление на языческую компоненту христиано-языческого синкрезиса, переквалифицировала активных носителей языческого аспекта народной культуры – знахарей, местных колдунов, практиков народной медицины – в слуг Дьявола и развернула с ними борьбу на уничтожение. В результате устойчивые формы включения дохристианских религиозных представлений в мир народной культуры были разрушены. На место боле или менее осознанного средневекового паганизма пришли суеверия, приметы, и другие разрозненные феномены язычества.

Через всю историю европейской цивилизации проходит достаточно устойчивая традиция оккультизма. Христианство разъединило религию и магию, которые тысячелетия перед этим шли бок о бок. Вообще говоря, систематизированный монотеизм разрывает связь с магией. По своей природе магия - явление человеческого масштаба. За нею стоит идея управления потусторонними силами. Создатель Вселенной, а также его пророки и адепты, апеллирующие к Создателю, выше магии, которая осмысливается как атрибут язычества. Заметим, что магической способность летать по воздуху была предложена Иисусу Сатаной, и с негодованием отвергнута. Магом был Симон Волхв, который летал по воздуху. В этой оппозиции - отношение христианства к магии.

Нельзя сказать, что ортодоксальное христианство начисто освободилась от элементов магического. Пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христову по существу - магическая процедура. Святые должны совершать чудеса; чудотворение – условие канонизации. Мироточат и творят чудеса чудотворные иконы. Легендарные старцы взглядом зажигают лампады. Экзорцизм (изгнание духов из тел одержимых) может происходить и в стенах церкви. Раз в году, во время рождественской службы в Вифлееме чудесным образом зажигаются свечи и т.д. Однако, все эти чудесные события своим источником имеют Создателя. За ними не стоит магических потенций некоторых человеческих субъектов и договора магов с потусторонними силами. Описанная компонента магического облегчает адаптацию архаического человека в систему христианского космоса. Однако во все времена находилась люди, которым на пространствах большой традиции не хватало магического. Они сохраняли древние, дохристианские оккультные практики, инкорпорировали оккультную премудрость Востока, искали синтеза рационального знания и магических представлений. Не смотря на запреты гадания, магия, астрология, алхимия и другие магические практики постоянно существуют рядом с большой традицией. Оккультные традиции не прерывались и не иссякали на протяжении всей истории христианского мира. Они проходят через средневековье, оживляются в эпоху Возрождения, сопровождают Реформацию, Просвещение. Магическое парадоксальным образом участвует в формировании экспериментальной науки Нового времени и, наконец, прекрасно уживается в современном мире.

Следует оговориться, выделенные нами грани или аспекты малой традиции – эзотерика, каббала, мистика, гностицизм, магия и оккультизм -взаимопроникают. В конкретных феноменах и явлениях малой традиции эти линии связаны. Их можно выделять, систематизировать и рассматривать более или менее изолированно лишь в анализе. Но других способов познания мерцающе-слитной и синкретически неразрывной реальности культуры нам не дано.

История разворачивания целого христианского мира под углом зрения диалектики большой и малой традиции заслуживает самостоятельного исследования. Самое конспективное изложение этого сюжета требует отдельной статьи. Тем не менее, постановка проблемы предполагает обращения к данной теме. А потому, будем помнить, что предлагаемая нами зарисовка не более, чем пунктирная линия маршрута, которая помечает лишь некоторые, моменты представляющиеся автору ключевыми, наиболее характерными и важными для понимания природы рассматриваемого явления.

Победа христианства и формирование ортодоксии задавали процессы складывания двух культурных потоков – доминирующего ортодоксального, освященного государством и внеортодоксального, находящегося в разных соотношениях с доминирующей линией социально-культурного развития христианской Ойкумены. Интегрируясь, внутренне оформляясь и самоопределясь, эти культурные потоки сформировали две устойчивые традиции.

Обобщая и несколько огрубляя можно говорить о единой целостности христианского мира. Изначально этот мир и был целостным. Однако разворачивание христианской цивилизации привело к усложнению картины. Христианство разворачивалось как на западе, так и на востоке Средиземноморья. При этом сущностные характеристики складывающегося цивилизационного синтеза и исторические судьбы запада и востока расходятся. Дивиргентное развитие католического и православного миров закономерно привело к расколу церквей в 1054. Теологические и обрядовые противоречия, накопившиеся в римской и константинопольской церквах в течение столетий, оформляли дивергенцию ментальности Запада и Востока. Не менее существенным было расхождение исторических судеб. На Западе империя пала, но цивилизация сохранилась

Темные века снимают проблему большой и малой традиций. Они не просматривается в скудных источниках, да и актуальность этого противостояния утрачивается. Утрачивается хотя бы на время. И большая, и малая традиция - феномены присущие зрелой цивилизации. Варваризация Западной Европы разрушает условия существования этих форм цивилизационной рефлексии. Большая и малая традиции возрождаются как две самостоятельные сущности с XI-XII веков. К этому времени, складываются устойчивые формы феодального общества, Западная Европа выходит из состояния варваризации, оживляется торговля, растут города, заново осваиваются утраченные пласты античного наследия. Одним словом, складывается тот уровень зрелости цивилизационного пространства, когда вписанный в это пространство человек обращается к вечным вопросам и не находит удовлетворяющих его ответов в официальной доктрине.

Что же касается темных веков (VI-IX вв.), то диалектика большой и малой традиции в это время сохраняется в Византийской империи. Прежде всего, на этих пространствах живут разные формы языческих верований и представлений. В народной культуре культ Диониса, покровителя земледельцев сохраняется до XII века. В культуре образованного общества языческие идеи долго еще сохраняют свою актуальность. Тем не менее, постепенно язычество отступает. Частично языческий универсум смешиваются с христианским, рождая христиано-языческий синкрезис. Частично же - пополняют фонд идей и настроений, которые образуют фундамент малой традиции.

На фоне жестокой христологической полемики и эксцессов эпохи иконоборчества, доктринально оформленная, активная малая традиция отстоялась после поражения, связанного с утверждением христианства, идейно-политической победой над язычеством и победой над ранним христианским гнозисом, а также историческим манихейством. Отстоялась, переструктурировалась и ответила павликианством. Павликиане - манихейское движение с острым социальным и анигосударственным пафосом. Успех его был столь значителен, что павликианам в Малой Азии удалось создать государство, которое, впрочем, просуществовало недолго, и было разгромлено Василием I Македонянином. После этого разгрома павликиане более не поднимаются. Следующая мощная ересь, сотрясающая идейный покой византийского общества – богомильство. Богомильство - манихейская секта возникшая в Болгарии, устояло. Константинополь довольствовался тем, что эти и другие сектанты были выдавлены на Балканы и существовали на периферии империи (Болгария, Босния).

Крестовые походы, а также общая деградация Византийской империи не столько способствовала диалектике большой и малой традиции, сколько разворачивала идейную борьбу в плоскость соотнесения ортодоксально православной, католической и исламской цивилизационных парадигм. Дальнейшие события развивались более драматично. Крах Византии радикально изменил весь социокультурный контекст поствизантийского общества. Ортодоксальный христианин перестал быть человеком первого сорта. На традиционно православных пространствах османского мира принадлежность к христианству становится формой сохранения национально-цивилизационной идентичности. Альтернатива этому - “потуречивание”, переход в совершенно иной мир. В таком контексте диалектика большой и малой традиций полностью снимается. Что же касается носителей малой традиции, то они первыми переходили в ислам. Так, после завоевания Болгарии и Боснии богомилы (которые традиционно базировались в этих районах) по большей части перешли в ислам.

Вернемся на Запад. Здесь на юге Франции в XII веке мы обнаруживаем катаров - мощнейшее религиозное движение гностико-манихейского толка идейно и организационно преемственное от богомилов. Катары резко противопоставляли себя римской церкви. Церковь ответила крестовым походом против ереси в начале XIII в. Крестовые поход и войны, длившиеся долгие годы, позволили сломать катарскую церковь, которая реально притязала на власть в Южной Франции. Имея в виду “альбигойскую ересь” (катаров) можно говорить о религиозно-политическая форме малой традиции. На этом фоне, на юге Франции формируются более мягкие альтернативы большой традиции в сфере культуры: развивается провансальская поэзия, формируется культ Дамы, расцветают трубадуры. Покорение Южной Францией ознаменовало победу большой традиции над альтернативой сложившейся в достаточно устойчивую целостность.

С XIII века в Европе появляются флагелланты. Публичное самоистязания по своему духу - явление восточное. Мы находим его в Древнем Востоке, в исламском мире, в Индии. Движение флагеллантов охватывает Италию, Венгрию, Германию, особенно расцветает в связи с эпидемией “черной смерти (XIV в.), приобретает эсхатологические черты и отчетливо антицерковный характер.

Вообще говоря, в эпоху зрелого средневековья мы обнаруживаем широкую палитру феноменов малой традиции. Это и религиозные движения, и поэзия, и образ жизни, и романы, и эзотерические практики (алхимия) и инициатические культы. Общая картина дополнялась широчайшим пластом языческих феноменов. Здесь мы обнаруживаем гадалок, магов и прорицателей, придворных шутов как носителей стихии язычества, карнавалы как форму выражения языческого мироощущения. Появившиеся к тому времени в Европе цыгане, дополняли палитру низовой языческо-магической стихии. Языческая по своему существу низовая народная культура опиралась на широкий слой профессионализованных носителей. Они брали на себя врачевание, предсказание судьбы, психотерапию в сложных жизненных ситуациях и другие функции. Политическая элита средневекового общества мирилась с этими реалиями. В целом средине века характеризуются достаточной терпимостью большой традиции к феноменам малой и высоким уровнем синкретической нерасчлененности элементов обеих традиции.

На Средние века падает, если не самое крупное, то наверняка наиболее знаковое явление малой традиции – духовный орден Тамплиеров (1128-1307 гг.). Возникшие в контексте крестовых походов, тамплиеры оперировали как на Святой земле, так и на континенте, прежде всего во Франции. Скудность источников, эзотерический характер ордена, а также окружающая тамплиеров аура мифов и небылиц затрудняет анализ этого явления. Авторы, обращающиеся к теме, по разному оценивают орден. Одни видят в тамплиерах создателей европейской цивилизации, другие – силу, противостоящую ядру христианского мира.

С уверенностью можно утверждать следующее – практики инициации, наличие нескольких уровней посвящения свидетельствуют об эзотерическом характере ордена. В идейном комплексе тамплиеров присутствует храмовое сознание и идея синтеза аврамических культур (христианства, иудаизма и ислама). Тамплиеры не были чужды магии. Оперировавшие на Святой земле тамплиеры, очевидно, контактировали с миром ислама. Контакты эти порождали не просто заимствования, но идейный и культурный синтез. Причем, это был не тот синтез, который реализовывала большая традиция. Похоже на то, что тамплиерам было свойственно собственное видение стратегия развития христианского универсума. Мощная и влиятельная организация, закрытая от непосвященных с претензией на формирование стратегии европейского развития не встраивалась в пространство большой традиции. В этом отношении разгром ордена был очередной победой большой традиции над институтом, переживающим эволюцию в направлении традиции малой.

Трагическая и загадочная история тамплиеров породила устойчивый интерес, который со временем вылился в особую мифологию. Масоны, розенкрейцеры и другие феномены малой традиции, возникшие в Новое время, соотносят себя с тамплиерами, включают тамплиеров в мифические родословные своих движений, выстраивают себя под тот образ тамплиеров, который сложился в литературе.

Закат средневековья освещается фигурами и явлениями, выходящими за рамки большой традиции. Экуменический пафос Николая Кузанского, призывавшего к объединению религий и находившего основания для диалога с представителями других конфессий, или замешанный на гностических идеях антицивилизационный и антигосударственный пафос таборитов, сочетавшийся с предвосхищавшим Новое время требованием религиозной свободы и терпимости - эти и другие явления позднего средневековья предвещали самые радикальные перемены.

Продолжение следует

Комментарии

Добавить изображение