ФРАНЦУЗСКАЯ ФИЕСТА

[Сере, 9 июля]

Сере (Сeret) – небольшой городок на юге Франции, в Каталонии. Он знаменит красотой пиренейского пейзажа, ранними работами Пикассо, которые художник завещал городу своей юности, и корридой. Единственной по-всем-правилам корридой во Франции (для проведения ее каждый год надо получать разрешение министра внутренних дел, и с каждым годом это становится труднее) и одной из трех настоящих в сегодняшней Европе.

В этом году последний день фиесты совпал с финалом Кубка мира по футболу, не оставив нам выбора, где этот день провести. Разумеется, на французской стороне.

А я снова убедилась в неспособности остановиться перед не понимаю” и продолжала многократно переживать и передумывать 9 июля, и при первой возможности воззвать к помощи интернета. Он немногo помог, но больше разочаровал. Все, написанное о корриде по-русски, оказалось неправдой, а с Фиестой Хемингуэя, почти сто лет спустя, обнаружилось столько параллелей и перпендикуляров, что у меня снова нет выбора.

Сначала параллели-перпендикуляры были ни при чем. Было попросту симметричное отображение относительно центральной точки Пиренеев. В Фиесте Джейк с друзьями перебирались из Франции в Испанию на северо-западе, мы же ехали из Испании во Францию на юго-востоке.

“Байонна – красивый город. Он похож на очень чистый испанский город и лежит на большой реке”.

Фигуэрес (Фигерес) красивым городом не назовешь. Старая его часть, пожалуй, не отличается от центра любого непримечательного франко-каталонского поселения. И в целом город не настолько уродливее Сере, насколько Дали непереносимее Пикассо. Мы заночевали в Фигересе по пути с Коста Брава во Францию и в музей Дали заходить не стали – больной извращенец противен, коррида – нет.

Но задержаться все-таки пришлось.

 

Живенький бычок-третьячок - день триумфа и трагедии.

Разговор за завтраком в кафе нашего маленького отеля с местным бизнесменом что-то мучительно напоминал. Начался он невинно, из желания прочитать что-то в местной газете. Каталонский язык заметно отличается от испанского. Да, радостно подхватил мужчина средних лет за соседним столиком, “в нем больше латыни”.

- И мы больше европейцы. Нет-нет, я не говорю, что мы лучше (чем испанцы), мы просто другие. Но если посмотрите, Каталония производит все самое важное для Испании (“мы всегда кормили Москву колбасой”). Нет, я не говорю, что мы лучше. Но мы хотим оставаться другими. Но мы только говорим. Мы не воюем как баски. Мы всегда оставались республиканцами, не поддерживали Франко.

(Ну все, можно идти прогуляться часок по улицам, мой муж не упустит возможности попрактиковаться в испанском на любимую тему Гражданской войны).

А все-таки, “- чудесный народ эти бакси, - сказал Билл, потягивая предложенное ему вино из меха.”

Впрочем, универсам в Фигересе тоже неплох, подумала я , заплатив 69 центов за литр хорошего освежающего вина. Восемьдесят лет почти без инфляции –“девушка за стойкой наполнила для меня оба меха. В один вошло два литра. В другой – пять литров. Все это стоило 3 песеты 60 сантимов”.

Пограничные реалии, однако, сильно изменились за восемьдесят лет.

“Мы пересекали испанскую границу. Там была речка и мост, и в одном конце его толстые усатые французы в кепи, а в другой – испанские карабинеры в лакированных треуголках, с короткими ружьями за спиной”.

На платном А7/ А9 фривее историческую границу почувствовать трудно, но вот на старой прибрежной дороге можно сравнить. Высокий берег Средиземного моря. Внизу плещется лазурь о черные скалы. В ослепительной яркой дали белеют парусники гусинских-березовских. Почти Крым, только больше, красивее и теплее. Ни машины, ни человека вокруг. У дороги небольшая старая каменная постройка, отмечающая раздел территории. Метрах в двадцати от них по одну сторону – синяя со звездочками евросоюза табличка France, по другую сторону – Espana. И памятник возле французской таблички. Текст на трех языках – французском, испанском и каталонском – “в память 100, 000 мужчинам, женщинам, детям – республиканцам и интернационалистам которые после трех лет войны с франкистами прошли по этой дороге 3 февраля 1939 года, скрываясь от фашисткого преследования”. 100 тысяч за день!

В 20е годы прошлого века в Памплоне – коррида была заключительной частью местного престольного праздника Святого Фермина. Говорят, что и сегодня в Наварре сохранилась связь фиесты с этим церковным праздником. На корриды в других городах он, похоже, оставил только календарный отпечаток, не отягощая их религиозной составляющей.

 

Вся матадорская рать - на одного.

Зато впервые за две недели во Франции я увидела полицию, на подъездах к арене и вокруг нее (но не в уличной толпе и не возле футбольных болельщиков вечером).

Люди, идущие на корриду в большинстве своем парами, были одеты не как на праздник – о празднике больше напоминала красная толпа уличной фиесты – но, скорее, как на симфонический концерт, в жаркий день под открытым небом. В полных костюмах (и в середине теневой стороны арены) были только сидящие в официальной ложе (напротив ворот, через которые выходили участники корриды) – наверное, начальство ADAC (Association Des Aficionados Ceretans) и, может быть, мэр города. С ними же расположился и маленький оркестрик, извещающий об этапах представления. Оркестр побольше был напротив ворот, через которые впускали быка, под 90 градусов к официальной ложе.

Почти у каждого зрителя можно было найти знак быка на одежде – обычно белый на черном или черный на белом небольшой символ у ворота или на кармане рубашки, на шляпе, на дамской сумочке. Судя по количеству автомобилей, большинство были приезжие, но, наверное, не издалека.

В сущности, по строгости ритуала корриду можно сравнивать и с симфонией, и с танцем. Отличаются исполнители, и прежде всего невольные исполнители, животные, но каждое движение, мера, расписаны для каждого персонажа и повторяются в точности. Малейшая оплошность или самодеятельность режет глаз и слух.

Небольшая-немаленькая арена (не сравнится не только с Колизеем в Риме, но и с ареной в Ниме, однако соразмерна московскому цирку на Цветном бульваре) заполнена полностью. Удивительно, как нам достались места всего за несколько часов до начала. Трех описанных Хемингуэем окошечек кассы – sol, sol y sombra, sombra - не было, но в одном имеющемся оставалось шесть билетов для нас. Sol, на середине солнечной стороны, т.е. самых дешевых, по 42 евро (около 50 долларов) за штуку.

Арена Сере расположена в семи минутах хотьбы от центра, но, не имея карты города, мы пошли по известным дорогам, ничего не зная и не ожидая. До корриды оставалось часа три.

Мы прошли к высокому берегу горной реки и оттуда вверх по одной из главных улиц, указывающей на centre ville. Было тихо и безлюдно, как во сне. Улица, ведущая в центр, была разукрашена каталонскими флагами и флажками с несколькими продольными красными и желтыми полосами (“испания-поперек”) и оттого казалась еще тише и потустороннее в разгаре дня.

Связь с реальным миром оказалась длиной в три метра.

“В воскресенье, шестого июля, ровно в полдень, фиеста взорвалась”. В воскресенье, девятого июля, в три часа пополудни, мы подошли к концу улицы и - вдруг – все увидели и услышали.

Вся кровь города прилила к брусчатке центрального миникольца, эквиваленту Садового кольца местных масштабов и некруглой формы. По улице всадники гоняли кругами (один круг занимал минут 15-20) быков с отпиленными рогами, а густая толпа по обе стороны мостовой медленно кипела, отдыхала. Периодически быкам давали отдохнуть и проносился один искусный наездник пианистом в четыре ноги по клавишам мостовой. Да, не Памплона.

Все магазины и кафе в этой части города были открыты, но к ним было почти невозможно пробраться. Поэтому через каждые двадцать метров были выставлены столы с белыми скатертями, буквой П, с любой стороны которой можно было купить пиво, вино, кебаб или креп. На нескольких перекрестках со втекающими в центральный круг улицами расположились оркестры. Ровно на таком расстоянии, чтобы не перебивать друг друга. Они трубили, звенели, и лили в толпу каталонские и французские мелодии почти непрерывно. Ставни и окна прилежащих домов были распахнуты, люди отдыхали на подоконниках и на маленьких балкончиках. Иногда выставляли вместо себя надувных кукол в человеческий рост, чаще голых - единственных участников праздника с поникшей головой.

Большинство людей были в красных галстуках, из более плотной материи и немного короче пионерских, с вышивкой одного из торос-клубов сзади. Мы тоже купили галстуки, не из желания выглядеть как aficionado, как могли бы подумать друзья Джейка, а просто на память – из любопытства и из уважения к неизвестной еще нам традиции. Дети, никогда не бывшие пионерами, не захотели повязывать их вокруг шеи, но мы с мужем, не задумываясь, это сделали, компенсируя добавленные к жаре несколько градусов охлаждение горла ледяным Перрье.

Потом, с наступлением вечера, эта красная толпа преобразовалась в трехцветную, точнее, голубую, хотя, казалось бы, allez les bleues! в этот день (когда итальянцы были в синей форме) звучало не к месту. Уличные кафе по-прежнему работали на полную мощь, и в дополнение к ним на всю катушку работали динамики, установленные возле проекционных телеэкранов. Психика не сразу справилась с переходом от классической корриды к буйно-современному футболу, но доброжелательность толпы и почти непрерывное вдохновенное пение Марсельезы или скандирование Зи-Зу минимизировали период адаптации. Начинала пение обычно группа студентов с замечательными сильными голосами (после матча они поразили меня своими заплаканными лицами), их подхватывали девушки на другом конце толпы, вскакивающие на стулья и танцующие с французским флагом, потом присоединялись и все остальные – маленькие дети, стоявшие в стороне старики с собаками, инвалиды в колясках. Но о Франции и французах другой рассказ, на моей субъективной внутренней шкале эта страна прочно утвердилась на первом месте.

На арене же толпа была чинная. В отличие от коррид в Латинской Америке, никто не приносил с собой еду или питье (хотя это не запрещено), за исключением воды. Бетонные сиденья амфитеатра трудно назвать удобными, но люди сидели не шелохнувшись во время представления – чье-то резкое движение, нечаянный или нетерпеливый возглас, и - мгновенное шипение всех вокруг, “тс-с”. И только “между быками”, во время уборки арены позволяли себе встать и обменяться репликами. Если среди зрителей и были такие, как Кон – “злит меня этот Кон, - сказал Билл, - такое в нем чисто еврейское зазнайство – он, видите ли, не ждет от боя быков ничего, кроме скуки - их все равно было не заметить: все вокруг казались знатоками.

После короткой увертюры - ритуального выхода всех участников на сцену, появляется человек с белой табличкой, объявляющей быка – имя, место рождения/ заключения, возраст. Все шесть быков в тот вечер были 4 – 5 летними.

Потом арена пустеет и открывают ворота. Бык выбегает в центр круга и на мгновение останавливается в растерянности. Его тут же начинают развлекать-дразнить-направлять участники кордобалета, раскрывая свои накидки. Мулеты у кордобалета ярко розовые, в отличие от красной мулеты матадора. Бык бросается на них по очереди, и красивые молодые люди в расшитых костюмах убегают за один из барьеров (а если далеко, то перемахивают через ограду). Барьеры-загородки расположенны на близком расстоянии к ограде – так, что человек протиснется, а животное нет. Бык недолго бодает ограду, его внимание уже отвлекает новая мулета. Иногда быку приходят на ум странные мысли, и он просто бросается на ограду, кто-то ему за ней не нравится, или наоборот, нравится. В таком случае он часто ломает забор (во время нашего представления случалось дважды), но поврежденные доски сразу же, за несколько секунд заменяют новыми стоящие наготове (с гвоздями, молотками и сторойматериалами) служащие.

Ряды зрителей начинаются не сразу за оградой (как бывает на некоторых аренах в Эквадоре и Венесуэле), но за бетонной стеной. Между оградой и стеной проход только для персонала корриды. На следующий день мы увидели в газете фотографию арены в Памплоне – бык снес первое заграждение и смог допрыгнуть до первых рядов зрителей. Такая сила, однако, редкость, даже для быка.

[Если быку удается покинуть арену на любом из этапов корриды – ворота всегда открыты – он свободен. Из шести быков в тот вечер убежал один, с глубокой раной в спине, поэтому, я подумала, сразу на мясокомбинат.]

Потом, под звуки трубы все снова на мгновение застывают, и появляется пикадор – всадник с копьем. В его костюме нет ни капли красного все, включая попону лошади, белое и золотое. Сапоги всадника вставлены в специальные металлические коробки, возможно, под попоной лошади тоже есть какой-то плотный защитный материал. Пикадор останавливается у края арены (всегда в определенном месте, напротив ворот для выхода быка) и ждет. Артисты кордобалета продолжают отвлекать животное розовыми мулетами, чтобы замедлить его бег, ибо бык сразу направляется к лошади. В тот момент, когда он ее атакует, пикадор должен проткнуть загривок быка копьем, стараясь отвести лошадь от прямого нападения. У Хемингуэя Джейк несколько раз просил Бретт не смотреть на лошадь: проткнутая рогом, она взывает к жалости и кричит о несправедливости. И в нашем случае, пожалуй, для неискушенного взгляда, первая атака лошади и ее падение вместе со всадником казались вопиющими. Но появился новый пикадор и продолжал сверлить копьем дырку в бычьей спине.

Это было вторым микрошоком для новичка – немного ослабленный, но все еще сильный бык трусил по арене, расплескивая кровь. Дыра в спине казалась диаметром сантиметров в десять, наполненная до краев темной кровью, которая стекала по бокам.

Снова сигнал оркестра, и пикадор удаляется. Появляются три бандерильерос с разноцветными спицами (бандерильями). Они должны воткнуть их в рану быка – как укрошение слабости, унижение.

А потом – поединок уставшего быка, “украшенного” красно-сине-белыми шампурами, с матадором.

В Фиесте Ромеро было 19 лет, двум из трех матадоров в тот вечер было по 23 года, третьему (он выступал первым) – 47. Юные матадоры, несомненно, больше старались для эффекта, часто затягивая отведенную им часть, о чем оркестр им вежливо напоминал.

Описания этого действия корриды почти везде одинаковы. И Хемингуэй точно заметил, что поражает именно спокойствие юноши в нескольких сантиметрах от животного, “он ждал спокойно и невозмутимо, пока рога минуют его”. Но пафос таких фраз как “подчинить быка своей воле, давая почувствовать, что сам недосягаем” при взгляде на арену мгновенно угасает. Ее хочется переписать точнее – “ослабить быка до 10 процентов его первоначальной энергии и потом демонстрировать свою недосягаемость”.

В итоге – матадор пронзает быка точным ударом шпаги в открытую рану. С первого раза шпага вошла по рукоятку дважды за вечер. Бык шатается, опускается на колени, к нему подходят с ножом и наносят точный удар в темя. Конец.

 

Конец. "Если бы я был страной, - подумал бык - я был бы страной с красным флагом."

Две лошади , проделав почетный полукруг, уволакивают черную тушу с арены.

Последний матадор делает круг почета. Ему под ноги летят шляпы и розы. Цветы собирает его помощник, а шляпы матадор бросает назад зрителям, ища глазами в толпе свою Бретт. А когда находит, бросает ей свою треуголку.

Конец представления.

Как всякий ритуал, увиденный впервые, коррида воспринимается с трудом.

Я пересмотрела снимки, пытаясь вернуть мысли тех трех часов. Они, мысли, сами походили на диких зверей. Не на быков на арене у ритуала всегда есть выход, конец – а на голодных крыс в клетке. Безвыдное метание.

“... какие настоящие, красивые костюмы, какие яркие цвета ... тошнит – это потому, что пока не привыкла к крови ... нет, так не справедливо, это издевательство над достоинством животного ....я категорически против корриды... какой старый пикадор, откуда у него будут силы заколоть быка одной рукой и удержать лошадь другой ... хотела бы я представить незашоренную лошадь .... сколько можно выматывать ослабленное животное, устаешь смотреть десятикратно повторенные па ... неужели снова выпустят быка, я утомилась и от пяти, пусть уж тогда он будет сильным и подденет кого-нибудь рогом”.

В общем – хаос. Я никак не могла его ни к чему привязать, не находила прочной ассоциации.

А потом я подумала, что единственная связь может быть с быком.

Его получасовое шоу на арене корриды и наше 80-летнее шоу на арене жизни. Продолжительность не важна, время относительно.

Небольшое недоумение вначале, и - игра началась. Игра переходит в бой. Ранение.

Рана на самом деле не в сердце, а где-то еще. В ней плещется кровь, и вытекает из нее вместе с силами, как из дыры на бычьей спине. А сердце, не раненное и не разбитое, продолжает биться – сначала в отчаянии, потом по привычке.

И как трудно сохранить достоинство обессилев. Но ничего не остается. Надо бороться, кидаться на красную мулету, это когда-нибудь кончится.

Смерть так смерть. Не медленная аннигиляция с капельницей в изголовье.

Бык поднял мутные глаза. Ни одной мулеты, одни блестящие пятна – золото костюмов, блеск ножа совсем близко над головой. Бессмысленно и скучно.

Если бы я был страной, подумал бык, я был бы страной с красным флагом.