CВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК

28-06-2006


[Из воспоминаний]

Владимир БатшевВ январе 1989 года я приехал в Мюнхен.

Юлька забыла, где она живет и говорит мне:

- Ты все-таки скотина, что на похороны Тарсиса не приехал! Валерий Яковлевич к тебе всегда хорошо относился.

Я в ответ:

- Юля! Окстись, боевая подруга! Ты где живешь? В Стране Экономического Чуда. А я где живу? В Стране Недоразвитого Социализма! Как я мог на похороны приехать, пошевели мозгами! Меня только два года, как вообще, за бугор выпускать стали!

- Все равно, - говорит мадам Вишневская, - мог бы, мудак, приехать, - потом подумала и добавила. - Правда, не ты один таким мудаком оказался...

Состязаться в матерной ругани с моей подругой, известным политологом, а тогда сотрудником исследовательского отдела РС Юлией Иосифовной Вишневской бесполезно, на это способна только Мария Васильевна Розанова, редактор "Синтаксиса".

Я задумался - а как я узнал, что он умер?

Честно говоря, я даже не знал, что он умер.

Не потому, что радио у меня нет, а потому что никогда не задумывался над подобным вопросом.

А не задумывался потому, что не только он ко мне, но я тоже к нему хорошо относился, и не просто хорошо, но настолько замечательно, что двадцать три года назад написал частушку, которую опубликовал в самиздатовском журнале "Перелом"~

На Венере иль на Марсе,

или в западной глуши

проживает дядя Тарсис -

инженер моей души.

 

Инженер-то инженер, но где он?

Высланный на Запад - впервые подвергнутый подобной мере наказания за последние сорок четыре года! - в феврале 1966 года Валерий Яковлевич Тарсис лично для меня исчез в "западной глуши", если таковой можно обозвать Швейцарию, оставив после себя не только машинописную копию "Палаты № 7", но и неизведанное чувство.

Это чувство вырывалось из него, как крик, окутывала, как аура, оно было незнакомо и притягательно, как первая женщина.

Оно касалось тех, кто с ним общался.

Одних - отпугивало, других - ранило, третьих - настораживало, но всех притягивало - даже тех, кто пугался.

Чувство это называлось СВОБОДОЙ.

Оно владело и лепило Тарсиса.

Свободный человек встретил меня в квартире 79 по 2-й Аэропортовской, 7 (теперь улица Черняховского, дом 4), в замечательной квартире в роскошном кооперативном писательском доме, построенном Союзом писателей, членом которого он уже не являлся.

Солнечные пятна прорывались сквозь матовую дверь кабинета, составляя на блестящем паркете прихожей овальные иероглифы.

И в руках у Тарсиса была книга с иероглифами на бело-синей суперобложке, хотя текст оказался на английском. Перевод Лао Цзы с китайского на английский. Тарсис читал на английском, переводя древнюю мудрость на русский.

Не для кого-то. Так, между делом, для гостя, для меня.

Но сначала о том, как я попал в писательский дом на квартиру к антисоветскому писателю.

Зимой 1965 года четверо молодых поэтов собрались в пятистенной, необычного вида комнате, которую один из них снимал на Автозаводской, напротив бани, чтобы написать манифест о рождении нового литературного общества.

Общество назвали СМОГ.

Аббревиатура расшифровывалась не просто, а трехступенчато:

Смелость-Мысль-Образ-Глубина, - во-первых; Сила мысли - оргия гипербол, - во-вторых; Самое молодое общество гениев, - в третьих.

Последняя ступень, шуточная, ерническая зацепилась за сознание литературных и окололитературных масс, и под таким завлекающим названием вошла в историю.

Правда, непонятно в историю чего. Литературы? Тогда какой литературы? Советской? Антисоветской? Самиздата? Тамиздата? В историю диссиденства? Последнее - вероятнее всего, потому что их тех восьми десятков людей, связанных со СМОГом, не менее тридцати человек через пару-тройку лет ушли в движение (называть его можно как угодно - демократическим, за права человека).

Один из подписавших январский манифест, некий лимитчик из Кривого Рога, новоявленный Растиньяк столичного розлива по имени Владимир Алейников позднее (?) был завербован КГБ и исправно доносил о всех известных ему акциях нового общества. Известных ему, а о неизвестных из-за незнания не докладывал. (Но, дорогие читатели, столь пикантные подроьности стали известны лишь через 35-40 лет, а тогда… кто бы мог заподозрить? подумать? Одного из зачинателей…)

Перевернув страницу истории, можно прочитать, что независимое - сегодня бы сказали "неформальное" - литературное общество СМОГ после нескольких выступлений с чтением стихов, прозы и выставок картин, решило пройти демонстрацией от памятника Маяковскому до Центрального Дома Литераторов, где вручить петицию руководству Союза писателей.

В петиции были очень скромные требования: признать СМОГ самостоятельным творческим союзом, предоставить СМОГу свой печатный орган, а также помещения для собраний, выставок, чтений и т.п.

Скромные требования, в духе времени - недавно сняли Хрущева, а новая власть - хорошая или плохая, - но первый год! всегда! либеральна! и в пику предыдущей может совершить то, что предыдущей и не снилось.

Но власть оставалась властью и потому возле Центрального Дома Литераторов меня скрутили - правда, петицию передать успели! - и швырнули в машину, которая увезла в милицию.

Увезли мордовороты из КГБ, но поскольку статьи 190 еще не изобрели, лет мне исполнилось к тому дню всего 17, то на другой день народный (?) суд присудил мне сколько-то суток исправительных работ - знаменитые 15 суток!

Содержали меня в милицейском подвале на улице Грицевец вместе с такими же "суточниками" или "декабристами" (Указ о 15 сутках вышел, как понимаю, в декабре). И вдруг среди этих "декабристов" находится один парень, который, оказывается, подрался в тот же день 14 апреля на той же площади Маяковского у того памятника с милиционером. Подрался из-за стихов, которые милиционер не давал ему слушать!

Звали его Слава Макаров. Он-то и рассказал мне, что в Москве живет необыкновенный человек, с которым он познакомился в дурдоме. И, видя мое недоумение, пояснил, что он, Слава, сидел в Кащенко "за стихи", а тот человек - “за прозу”, в которой обличал Сталина и Хрущева.

- Фамилия его Тарсис.

Из прозаиков я тогда признавал лишь Василия Аксенова и Анатолия Гладилина, ну еще Шервуда Андерсена. А Тарсиса не знал.

И вот, когда однажды нас вывели на работы (мы убирали мусор на стройке), то часа через два Слава подмигнул и мы спокойно ушли.

Не сбежали, а ушли.

Приехали мы на "Аэропорт", в тот самый писательский дом, где Тарсис и жил.

И я рассказал ему про СМОГ.

Сначала он слушал недоверчиво, потом - удивленно, затем - заинтересовался и, наконец, взял в руки карандаш и стал записывать в тетрадку. В простую ученическую тетрадку в зеленой обложке. Что-то - особенно его заинтересовавшее! - он выписывал на небольшие листочки, стопкой лежащие на подоконнике.

Как только он взял в руки карандаш, я замолчал, но поняв причину молчания, он небрежно бросил:

- У меня на днях будут иностранные корреспонденты, думаю, ваше литературное общество для них станет сенсацией...

Я продолжал рассказывать.

(Через много лет я с интересом перечитывал свои “корреспонденции” в еженедельных номерах “Посева” - тогда он был еженедельником, а не журналом).

По всей вероятности, (хотя внутри у меня все похолодело) Тарсиса не слушали. Разве что - телефон. Но он стоял в коридоре. И опытный, поднаторевший в борьбе с “Конторой Глубокого Бурения” писатель, обычно включал транзисторный приемник, который создавал музыкальный фон. На всякий случай...

Валерий Яковлевич так и говорил:

- Послушаем-ка джаз... На всякий случай, - и подмигивал заговорщически.

Считалось, что если! (не дай Бог!) с помощью телефона можно подслушивать разговоры, то этот музыкальный фон не позволит расшифровать ни слова.

Не знаю так ли, но когда я привел к Тарсису своего кумира - Владимира Буковского - (встреча гигантов! такие люди!), то он показал Валерию Яковлевичу другой способ “глушения звука”, простой и более надежный. Телефонный диск проворачивался на несколько цифр, закреплялся спичкой - теперь сигнал к вам проходил, но чтобы включиться в сеть, нужно было эту спичку вынуть.

Владимир Константинович Буковский - отдельная глава воспоминаний.

Тогда он просто не верил в саму реальность того, что в центре Москвы, в собственной квартире сидит человек и на весь мир ругает коммунизм, и его еще не убили, не посаили в тюрьму или в дурдом, в лучшем случае.

- В Кащенко он уже сидел, - рассказывал я Буковскому. - Полгода. С 23 августа 1962 по март 1963-го. КГБ узнал, что Тарсис передал свои рукописи для публикации за границу, и его объявили сумасшедшим.

Сам Валерий Яковлевич описывал эту историю так.

К началу 1962 года у него, рядового члена Союза писателей, который долгие годы занимался литературной поденщиной - переводами с языков народов СССР, а также с французского, итальянского, испанского и немецкого (всего перевел 34 книги), давно уже не было иллюзий, в какой стране он живет. Ему исполнилось 56 лет. Он воевал. Был трижды тяжело ранен. И с полной уверенностью мог сказать, что солдаты воевали не за Сталина, не за советскую власть, а за русскую землю.

Он спускался по лестнице разочарований и куда ни направлял свой взгляд, всюду видел одно: ложь, фальшь, жестокость, произвол, хамство. Бесстыдство властей доходило до беспримерной наглости. Народ жил впроголодь, а газеты писали об изобилии. Народ все больше и больше ненавидел рабский режим, а газеты твердили о единстве партии и народа.

- Когда смотришь на мир раскрытыми глазами, без повязок, без шор советского тоталитаризма, ясно видишь эту нехитро сплетенную ложь. Просматривал я как-то "Известия", и мне почему-то бросилась в глаза информация, в которой сообщалось, что с 1 апреля с.г. на фондовой бирже в Москве котировались доллары по девяносто копеек. Я и раньше, до моего духовного возрождения, видел эту информацию, но не обращал на нее внимания, как и все русские люди. Но теперь я подумал - да ведь здесь, что ни слово - то ложь. Прежде всего не существует в СССР никакой фондовой биржи; во-вторых, никакая иностранная валюта в Москве не котируется - ведь за ее куплю-продажу в Советском Союзе людей расстреливают. А сколько действительно стоит доллар в СССР?! Вот вы заходите "в магазин "Березка" возле Новодевичьего кладбища, где торговля производится только на валюту или сертификаты и покупаете автомобиль "Москвич". Вам выдают счет на четыре тысячи семьсот одиннадцать рублей, вы идете в кассу платить, а сидящая там девушка вам любезно сообщает, что вы должны заплатить семьсот восемьдесят долларов. Возникает законный вопрос: сколько же стоит доллар - девяносто копеек или шесть рублей?

Он писал каждый день. Написал трилогию "Столкновение с зеркалом” - 2000 страниц на машинке. Годы шли. Все, что писал, складывал в стол. Потом была написана - теперь уж о послесталинской России - вторая трилогия из романов "Веселенькая жизнь", "Комбинат наслаждений" и "Тысяча иллюзий".

Сначала рукописи шли в ящик письменного стола, затем снимались на пленку и уходили за границу. Он не скрывал, что поскольку его романы в России не печатают, он будет печататься за рубежом.

Одни знакомые пугались его, другие - посмеивались, третьи - крутили пальцем у виска.

Однажды в квартире раздался телефонный звонок: это был секретарь парткома Союза писателей Сытин.

- Валерий Яковлевич, - сказал он, - мы решили вам помочь. Приходите в понедельник в 12 часов в партком, поговорим обо всем.

Тарсис шел в Союз без иллюзий, но с крохотной надеждой - вдруг что-то изменилось? вдруг решили все-таки печатать?

Сытин выбежал ему навстречу. Вид у него был растерянный. Он что-то мямлил, юлил, заикался.

- Знаешь, тут товарищи хотели с тобой поговорить, они тоже хотят тебе помочь.

- Какие товарищи?

- Из Комитета государственной безопасности.

Тарсис посмотрел на парторга с нескрываемым отвращением.

В это время в приемную из сытинского кабинета выкатились два существа, один - высокий, с проседью, другой - небольшого роста, с заметно округлившимся животиком. Это был полковник Михаил Иванович Бардин, который вел "де.ло" Тарсиса. Позднее он вел дела и других писателей, ав частности. Владимира Максимова.

Хотя еще ни одной книги не было издано за границей, он тут же стал запугивать писателя:

- Ваше положение тяжелое. Если ваши книги выйдут за границей, мы вас посадим и будем судить по всей строгости.

Тарсис ответил с присущим ему пафосом.

- Можете меня расстрелять. Но что вы расстреляете? Мое тело. Но моя душа, мои произведения недосягаемы. Они - за рубежом. И обязательно скоро выйдут в свет и на многих языках, так что можете меня расстреливать хоть сейчас.

Он сообщил о разговоре иностранным корреспондентам.

На Западе забили тревогу. Из Лондона приехала представительница издательства “Коллинс”. Она предложила Тарсису опубликовать его повесть "Сказание о синей мухе" под псевдонимом.

Но Тарсис категорически отказался, считая, что в идейной борьбе надо выступать с открытым забралом. Кроме того, он хотел показать, что в России не все писатели - трусы и лакеи.

"Сказание о синей мухе" было не только знамением времени, разоблачением фальшивой сущности хрущевского безвременья, но и вызовом режиму.

Его не расстреляли, но упрятали в сумасшедший дом. В знаменитую психбольницу им. Кащенко, легендарную "Канатчиковую дачу".

- В палате  7 сто тридцать девятого отделения больницы имени Кащенко я увидел всю Россию, великую и несчастную мою родину, на которую коммунистические палачи пытались надеть смирительную рубашку, - рассказывал он впоследствии.

Когда весной 1963 года его выпустили, первое, что он сделал - отослал в "инстанции" членский билет КПСС и Союза писателей.

Обо всем пережитом в психушке он рассказал в новом произведении - в повести "Палата  7", которая произвела на Западе эффект разорвавшейся бомбы. До этого никто не знал, что психиатрия в Советском Союзе используется в политических целях.

"Россия из "Палаты № 6" перешла в "Палату № 7”- писала одна из английских газет.

Эта книга - ужасающая история нормальных людей, попавших в психиатрическую лечебницу. В художественном произведении трудно отличить факты от вымысла, но материал в повести подается через восприятии главного героя - Валентина Алмазова, заключенного в дурдом за написание антисоветских произведений.

Тарсис показал в повести весь бесчеловечный механизм подавления, ломки и уничтожения независимой человеческой личности.

Если "Сказание о синей мухе" - сатирическое повествование с многочисленными философскими отступлениями (Валерий Яковлевич считал своим учителем Достоевского, что четко проглядывается в его книгах), где ирония быстро и легко переходит от усмешки к злой сатире, то "Палата  7" - почти очерк, написанный скупо и жестко, с минимальным использованием палитры литературного творчества.

Повесть была напечатана в журнале "Грани" и переведена на все языки - английский, бенгальский, голландский, датский, исландский, испанский, итальянский, норвежский, турецкий, французский, шведский.

Я читал этот номер журнала, сидя на продавленном диванчике, читал и читал, не отрываясь, пока не стало темнеть, и Валерий Яковлевич откинул тюлевую занавеску, чтобы в комнате стало светлее.

У меня был шок.

Мне исполнилось восемнадцать лет и ни о чем подобном я не читал. Слышал от Губанова, от Буковского, от того же Валерия Яковлевича. Но одно слышать, а другое - читать!

Магия cлов, перенесенных на бумагу - тогда я очень ясно это понял.

Я смотрел на Тарсиса - невысокого, грузного, косолапящего, в цветной рубашке с короткими руками и удивлялся. Его силе. Воле. Смелости. Таланту.

Он познакомил меня с неизвестной литературой Русского Зарубежья - с Зайцевым, Ремизовым (Бунина я немного знал), Борисом Филипповым, Ржевским, Сергеем Максимовым. От него я услышал имена людей “Граней”, многих из которых через двадцать лет узнал лично - Левицкого, Редлиха и Романова. Он читал мне стихи Терапиано, Нарциссова, Неймирока, Елагина. Показывал очередной номер журнала “Грани”, словно дорогую игрушку, которую дают в руки ненадолго, потом забирают и не потому, что ты можешь ее испортить, а потому что игрушка одна, а поиграть с ней хотят многие!

Тут и сказать было нечего - я держал в руках журнал, изданный ТАМ.

А летом того замечательного, 1965 года произошло "дело Брука", иностранца, который приехал в Москву, по заданию НТС.

О Боже! НТС!

Это сегодня мы знаем, что Народно-трудовой союз российских солидаристов был организацией христиано-демократического толка. Это в “перестройку” его члены заседали в Государственной Думе и выступали по радио и телевидению. (Сегодня организации не существует).

А тогда? В 1965 году?

Валерий Яковлевич спокойно и доброжелательно пояснил мне, что НТС - старейшая из ныне существующих эмигрантских организаций, всю свою историю искавшая и проповедовавшая "третий путь" - ни с красными и ни с белыми, ни с Гитлером и ни со Сталиным, ни с ЦРУ и ни с КГБ, а с русским народом, за Россию.

Позднее он познакомил меня с программой и уставом Союза.

Я ходил к нему часто. Иногда несколько раз в неделю.

О чем мы говорили?

Да обо всем. Сначала я рассказывал ему всевозможные новости – он их аккуратно записывал в тетрадку и через много лет я прочитал их в “посеве” безымянными или со ссылкой “от нашего московского корреспондента”.

Потом рассказывал он, я задавал вопросы – по истории литературы, по технике письма, про сталинский террор, про сумасшедшие дома, про

Жил он трудно. Заработков - никаких. Выручала дочь, которая жила вместе с ним. Позднее - стали приходить зарубежные гонорары.

Но слежка - постоянная, прослушивание - постоянное, наблюдение - постоянное.

Когда я входил в подъезд, бдительные вахтеры спрашивали, куда я иду.

- К Воробьеву, - врал я с чистыми глазами. По соседству с Тарсисом жил писатель Евгений Воробьев. У него был сын, мой ровесник, поэтому мои слова притупляли бдительность - может, действительно, к младшему Воробьеву приятель ходит.

В конце августа я пригласил Тарсиса на съезд СМОГа.

Шла крутая тусовка, как сказали бы сегодня. Человек сорок смогистов и гости, которых мы после съезда окрестили "почетными членами СМОГ" - Тарсис, Буковский, Каплан, Арсений Чанышев.

Наше сборище проходило довольно спокойно до тех пор, пока не выступил Тарсис. О нем наши ребята слышали. Но знакомы были немногие. Это был эффект разорвавшейся бомбы. Он начал говорить со всеми присутствующими на собрании так же, как и со мной, то есть с человеком подготовленным, определенным образом настроенным по отношению к режиму.

Он говорил, - что литература сегодня - прежде всего, политическое дело, что не обязательно писать стихи с призывами к свержению советской власти - нет, одно то, что в стихах смогистов проповедуется аполитичность, возврат к классическим формам, либо наоборот - к авангардизму, - делает литературу СМОГ в сто раз опаснее для власть предержащих. Ибо она страшна выпадением из общего соцреалистического русла.

Он говорил, что надо печататься на Западе, что не надо заигрывать с советскими изданиями - они сломают не окрепшие таланты, заставят продаваться за публикации.

Многие тогда ему не поверили. И это неверие в совет и правоту пожилого, много повидавшего человека, послужило причиной слома нескольких. Но они были сынами своего времени.

Я же был пасынком.

Неожиданно Алейников вскочил о места и заявил, что он пишет стихи не для политических целей, а просто потому, что пишет. Что Тарсис зовет СМОГ на политическую борьбу, а общество создано для другого - для объединениям и поддержки талантливых людей.

Никто тогда не знал о стукаческой роли Алейникова. Для многих он выглядел страдальцем - его выгнали с дневного отделения МГУ, он перевелся на вечерний, и боялся, что его “забреют” в армию, лишат студенческой московской прописки (а для него, жителя Кривого Рога, приехавшего штурмовать Москву, она была чрезвычайно необходимой - я понимаю лимитчика Володю Алейникова СЕГОДНЯ), он уже дул на воду.

Но “страдалец” говоря, что он “пострадал”, никому не говорил, что выгнали его за неуплату пивном баре, которая закончилась милицией и “телегой” в университет.

Для меня, да и для Губанова поведение Алейникова выглядело неожиданным - он же был один из нас, из основателей СМОГ!

Было стыдно перед гостями, особенно перед Тарсисом - ведь мы с Губановым убеждали его, что в обществе у нас единство. Не единомыслие, которое уменьшает число извилин, а именно - единство.

И мы тогда не знали, что Алейников уже завербован КГБ (вербовать людей на московской прописке – любимое дело чекистов) и не просто так выступает против Тарсиса на нашем сборище.

Стает это известно через много лет, когда членам общества “Мемориал” попадут в руки документы из КГБ и они их покажут мне…

Позже, когда СМОГ раскололся на “белый” и “черный”, то есть на сторонников чистой литературы и тех, кто позже стал “правозащитниками”, я понял, что истоки того лежали в речи Тарсиса на нашем августовском съезде.

Он считал, что если молодой человек пишет стихи - неважно какие и о чем! - и состоит членом общества СМОГ, которое организовало и провело демонстрацию к ЦДЛ и выступает против соцреализма, то такой молодой человек - уже противник коммунистической диктатурs, ниспровергатель.

Но все оказалось не так просто.

И люди в СМОГе - разные, достаточно сказать, что в СМОГе были и Саша Соколов, - ныне известный русский зарубежный писатель, и Юлия Вишневская и Евгений Кушев - известные антикоммунистические журналисты радио "Свобода", Но и ставшие членами Союза советских писателей Александр Васютков и Татьяна Реброва, и известный художник Валерий Кононенко, и не менее известный кинорежиссер и продюсер Андрей Разумовский.

Но и друг Алейникова, вернувшийся из эмиграции (где он оказался случайно) и сделавший себе карьеру в неокоммунистической России поэт Юрий Кублановский (ныне зам. редактора “Нового мира” в Москве).

Если одни из СМОГа шли в диссиденты, другие - в писательскую студию при московском горкоме комсомола, а третьи - искали иных путей в жизни и литературе.

Валерию Яковлевичу хотелось видеть молодежь, похожей на героев его произведений. Но не все оказались такими. Он очень хотел помочь нам, но иногда ошибался

Я принес первый номер смогистского журнала "Сфинксы". В нем, кроме стихов членов СМОГ, были собраны стихи и наших предшественников с площади Маяковского, а также ходившие в самиздате стихи Галича, Слуцкого, Самойлова.

- У меня к вам две просьбы, - сказал я Тарсису. - Дать в журнал короткий рассказ. Пожалуйста!

Он согласно кивнул и отобрал небольшой.

- И вторая просьба, - я смущался. - Можно поставить вашу фамилию на обложке? Как редактора журнала! Для солидности - вы же понимаете...

Он расцвел. Сразу согласился. Ему так хотелось быть с молодежью!

И тут же потребовал рукопись для редактирования - стоит его фамилия - значит, он несет ответственность за все, что будет напечатано.

... В конце декабря, когда я вышел из дурдома, куда меня засунули "на обследование", на самом деле за участие в организации демонстрации 5 декабря, я тут же пошел к нему.

Он обнял меня. Усадил за стол. Поставил вино "Кинзмараули" (я вспомнил, что летом на его дне рождения мы пили уже это вино...).

- Вас напечатали в "Гранях", - сказал он мне.

- Спасибо, Валерий Яковлевич, это только благодаря вам.

- Бросьте! - улыбнулся он. - Мое дело - передать "Сфинксы", а составляли его вы.

Мы говорили о судьбе Буковского (нас арестовали вместе 2 декабря). Теперь мой тезка находился в психбольнице в Столбовой, что по Курской железной дороге.

- Надо к нему съездить.

- Конечно. В. Я.! Я обязательно съезжу, и ребят с собой возьму...

- А меня приглашают в Англию, - вдруг сказал он. - В Лестерский университет читать лекции.

- Как здорово! - обрадовался я. - А выпустят?

- Выпустят, - уверенно произнес он. - Куда они денутся?

6 февраля 1966 года самолет с Тарсисом пересек границу СССР. На другой день он был лишен советского граждансва.

С 1920-х годов советская власть не предпринимала таких акций проив своих граждан – лишение гражданства!

Тарсис стал первым в череде многих лишенных гражданства – Максимов, Некрасов, Вишневская и Ростропович, Григоренко и другие, всего 28 человек было лишено указами Верховного Совета ССР в 1966-1985 годах советского гражданства.

8 февраля 1966 года „Комсомольская правда" открыла клеветническую кампанию против него.

Тарсис прилетел в Лондон. Он еще не сознавал, что перед ним — путь политического эмигранта, со всеми его особенностями. Но скоро ему пришлось столкнуться с явлениями странными и для него неожиданными, хотя для эмигрантского бытия они были привычными и даже нормальными...

Насколько были успешны его выступления перед иностранной аудиторией, настолько безуспешными оказались его попытки установить связь, понимание, общий язык с эмигрантской массой и даже со значительной частью эмигрантской общественности.

Летом 1966 года в США проводилась конференция издательства “Посев”

Сотрудники редакции В. Д. Поремский, Л. А. Рар, А. Н. Артемов выступали с докладами в Нью-Йорке, Вашингтоне, Филадельфии, Бостоне; с ними вместе выступал В. Я. Тарсис.

Его выступления вызвали бурю в эмигрантском бассейне.

Достаточно привести заголовки тогдашних газетных статей, заметок, писем читателей в американских русских газетах: „Почему Тарсиса выпустили за границу?" — „Осторожно... Тарсис" — „Ядовитая муха" — „Чья акция?" — „Тарсис и возможность провокации" — „Конфуз с Тарсисом" — „Что такое Тарсис?"...

Власовская организация СБОНР, силами сотрудников своего Архива, провела солидную научно-исследовательскую работу по выяснению личности В. Я. Тарсиса! Был найден какой-то Вениамин Тарсис, писавший под псевдонимом В.Тверской, и начались гадания и домыслы, хотя это не имело никакого отношения к Валерию Тарсису, который никогда не печатался под псевдонимом, и проще всего было заглянуть в обычный справочник Союза писателей, где значился Валерий Яковлевич Тарсис, с адресом и телефоном.

Были, впрочем, обнаружены и действительные неточности в первых публикациях о Тарсисе, когда он еще жил в стране и связь с ним держалась через посредников. Неточности несущественные, вроде названий вуза, факультета (при постоянных реорганизациях и переименованиях в СССР, тут „все течет и изменяется"), но им придавалось непомерное значение с определенным прицелом дискредитировать пришельца, поставить его под подозрение.

Лучше всего охарактеризовал эту кампанию профессор Ф. П. Богатырчук (известный врач и шахматист, участник Власовского движения, член КОНР): „Кому-то на верхах пришла в голову гениальная мысль: давайте выпустим Тарсиса за границу, и там сделают то, что нам здесь не удалось. Ведь коммунистам великолепно известно, каково единение среди эмигрантских кругов. Вот они и бросили кость и, к сожалению, рассчитали правильно. Эмигранты из кожи лезут вон, чтобы доказать, что Тарсис агент КГБ и, следовательно, всем его писаниям грош цени" („Новое русское слово" 25.10.66).

С тех пор прошло больше, чем 35 лет, и можно спокойнее заняться „психоанализом" драмы. Почему это происходило в таких острых формах? Как мне говорили люди, тесно общавшиеся с Тарсисом в то время, столкнулись два мира — авангард общественного развития на родине и эмигрантская масса, часы которой обычно отстают, если их не сверять со временем.

На одном из собраний в Нью-Йорке Тарсис мимоходом бросил фразу о том, что в Демократическом движении участвуют самые разные элементы — „там найдется и генерал, и священник". Это вызвало бурю возмущения, и некоторые эмигранты возмущались, что тут „либо чистое вранье, либо грязная провокация, граничащая с доносом".

А между тем, Валерий Яковлевич имел в виду генерала Григоренко ( о котором я ему много рассказывал) и священника Якунина, имена которых сегодня всем известны.

Но тогда среднему эмигранту трудно было уловить характер нового этапа борьбы против коммунизма.

Ведь даже при публикации в “Гранях” его первой повести, тогдашний редактор журнала Наталья Тарасова против желания автора опубликовала ее анонимно. Она считала, что “нельзя подводить человека”.

Все у Тарсиса было необычно, а потому „подозрительно", если не „преступно": его поведение в Москве, его выезд, его рассказы о литературной молодежи („ведь он же подводит людей!").

Эмигранты не понимали, что только широкой гласностью, только многократным упоминанием имен в вольной русской прессе, в западной печати можно гарантировать людям в СССР безопасность.

Если бы журнал “Грани” не поднял в свое время кампанию в мою защиту, если бы не собирали подписи под петициями в морю защиту, если бы не печатали моих стихов в различных русских зарубежных изданиях, не выскочил бы я из ссылки через два года, а гнил бы в “сибирских тундрах” положенный мне пятилетний срок.

А на родине уже занялась заря открытых выступлений, коллективных протестов, вольной прессы, личных обращений к Западу...

Трагедия Тарсиса была обычной трагедией всех тех людей, о которых поэт сказал, что они — „слишком ранние предтечи слишком медленной весны". Потребовались годы, чтобы ветер духовных перемен, освеживший атмосферу российской общественной жизни, долетел до эмигрантских колоний и рассеял туман отживших представлений, парализующих психических шаблонов, „пережитков сталинизма в сознании людей".

В то же время, коммунистическая диктатура никак не может сбросить со счетов и забыть таких своих врагов, как Тарсис. Советская пресса то и дело возвращается к этому имени: „Теперь на Западе все признали сумасшедшим небезызвестного Тарсиса" („Правда" 20.2.76), „Был „писатель" В. Тарсис, много лет назад отправившийся в „свободный мир" вместе со своей шизофренией, заменявшей ему музу и руководившей его пером, из-под которого выходили бредовые сочинения о Советском Союзе" („Лит. газета" 4.2.76), ,,Шумно разрекламированные „пресс-конференции" проводили на Западе „избравшие свободу" психопаты, начиная, кажется, с небезызвестного Тарсиса; о том, что этот Тарсис и на Западе попал в „желтый дом", мы уже писали" („Лит. газета" 11.2.76)...

КГБ хотело внушить, что Тарсис ненормальный и что за границей он тоже попал в сумасшедший дом, а сочинения его бредовые.

В действительности же Тарсис спокойно жил в Швейцарии, занимался писательским трудом и журналистикой.

Восемь его книг издал „Посев" (часть переиздана), несколько из них вышло в переводах на 12 различных языках.

И своими произведениями, и своей общественной деятельностью Тарсис войдет в историю освободительной борьбы как один из первопроходцев духовного раскрепощения и возрождения современной России.

Мне радостно, что я был хорошо знаком с ним в последний год его пребывания в Москве.

Он умер 3 марта 1983 года в Берне.

Книги его до сих пор не изданы в России.

Комментарии

Добавить изображение