О СУВЕРЕННОЙ ДЕМОКРАТИИ И СИСТЕМНОЙ СОВМЕСТИМОСТИ

Нынешние дебаты по поводу термина суверенная демократия все более заставляют припоминать семидесятые годы прошлого века, когда советская общественность и ученый люд бурно обсуждали родившееся в недрах аппарата КПСС понятие “развитой социализм”. Тогда было написано не мало научных работ и защищено немало диссертаций, подводивших теоретическую базу под новый этап на пути построения светлого будущего, однако “развитой социализм” так и остался искусственным изобретением идеологов, не имеющим реального ни научного, ни практического содержания.

Эти ассоциации укрепляются еще больше, когда знакомишься с суждениями, подобными высказанным недавно в интервью газете “Взгляд членом Общественной палаты, директором Института политических исследований Сергеем Марковым. Он, кстати, отмечает и то обстоятельство, что термин суверенная демократия” также пришел из политики в науку, а не наоборот. Поэтому основательно его осмыслить и внятно ответить на возникающие вопросы эксперты не успели. Так что сейчас, по мнению Маркова, наиболее важным является “концептуализация, инструментализация и универсализация новой теории”.

Видимо следует ожидать, что в ближайшее время мы станем свидетелями появления множества работ, которые будут “концептуализировать, инструментализировать, универсализировать” и наполнять смысловым содержанием очередное идеологическое новообразование.

Впрочем, процесс движения от практики к теории вполне естественен. А потому, не смотря на дурные ассоциации с “развитым социализмом”, стоит разобраться с основными положениями новой теории. Тем более что их мы можем найти уже сейчас у того же Сергея Маркова. Прежде всего, стоит отметить, что по его мнению теория суверенной демократии стала концептуальным ответом на вызовы цветных революций и демократии 90-х годов. Однако, помимо достижения активно выставляемой напоказ благородной цели - перехода от тоталитаризма к демократии, цветные восстания являются “политической технологией обеспечения внешнего управления страной”. В свою очередь, предложенная российской властью концепция суверенной демократии, предполагает переход страны от тоталитаризма к демократии без передачи рычагов управления государством от отечественных лидеров зарубежным.

На мой взгляд, подобные утверждения основаны на устаревших идеологических представлениях, позиционирующих Россию исключительно в системе координат враждебного окружения и как объект перманентного посягательства. На самом деле суть проблемы в системных отношениях, а не стремлении отдельных стран или зарубежных лидеров установить над нами внешнее управление.

Мы должны понимать, что сама системная организация российского государственного бытования содержит в себе крайне опасное с точки зрения не только национальной, но и глобальной безопасности противоречие. Сложившееся у нас авторитарно-бюрократическое управление и политическая ментальность народа совместимы с политическим мироустройством исламского Востока или Китая, но не совместимы с Западным общественной организацией. И в то же время наша общая культура совместима именно с Западной, но отнюдь не с Восточной.

Этим во многом объясняется и тот парадокс, что наши властные элиты политически ориентированы более на Восток, но “бытуют” на Западе. И просто немыслимо представить себе того же Абрамовича и другие элитные фигуры стремящиеся обрести спокойную старость для себя и благополучную жизнь детей своих не в Лондоне, а скажем в Шанхае или Тегеране. Кстати, любопытны результаты опроса, который провел недавно ВЦИОМ, чтобы узнать, в какой стране мира россияне хотели бы родиться и какие страны их в этом отношении меньше всего привлекают. Не думаю, что кого-нибудь удивило, что менее всего россияне хотели бы родиться в странах Азии и в Китае.

Системный подход к анализу отношений Запад – Россия делает понятным, что поощрение оранжевых революций все же не “технология обеспечения внешнего управления страной”, а объективно обусловленное стремление Запада обеспечить совместимость нашего мира со своей социально-экономической и политической системой путем демонтажа или трансформации опасно неустойчивых и непредсказуемых авторитарно-бюрократических режимов.

История знает примеры таких успешных операций. В первую очередь речь идет о послевоенных Японии и Западной Германии, которые не только были интегрированы в Западную систему, но и даже, несмотря на оккупацию, обрели, в конечном счете, достаточно высокую степень суверенности, обеспеченную конкурентоспособностью экономики. И вряд ли кому придет в голову сегодня считать, что эти страны продолжают находиться под чьим либо внешним управлением. То же можно отнести к Испании после Франко и ряду других стран. Внешнее управление просто не вписывается в систему ценностей и принципов функционирования демократий западного типа, предполагающих свободу гражданской инициативы, не мыслимой без суверенности.

Стоит также отметить, что трансформация авторитарных режимов оказалась полезна в первую очередь для народов этих стран, так как системы, основанные на свободной гражданской политической и экономической инициативе, гораздо более эффективны с точки зрения обеспечения качества жизни и динамики развития. Но эта трансформация, безусловно, опасна для режимных элит, так как демонтируются привычные для них механизмы контроля над обществом и управления.

Однако в последнее время мы видим обратные примеры. Силовая попытка снять системную несовместимость в Афганистане и Ираке, поддержка цветных” революций в странах постсоветского пространства не только оказалась безуспешной, но и усилила общественно-политическую нестабильность и обострила межсистемные противоречия.

Почему же Западу и в первую очередь США не удаются (да и вообще обречены на провал) попытки обеспечить формирование совместимых с Западом систем с помощью оранжевых революций и экспорта демократии в том же Ираке, Украине, в Грузии и тем боле в России? Главная причина этого отсутствие демократического опыта у народов этих стран и их ментальность. В авторитарно-бюрократических странах с давней историей народ не имеет опыта конструктивного самоуправления, государствования и в первую очередь опыта общественного контроля над государством. Он способен только на самостоятельные протестные действия. Потому революции, как правило, даже если и удаются, то дальше дело идет в разнос и дискредитируется сама демократическая идея.

Можно было бы согласиться с тем, что российские демократические институты как подчеркивают официальные российские идеологи “должны выстраиваться с учетом особенностей социокультурного и историко-политического опыта страны”. Однако как быть, если наш опыт предполагает отношения между государством и обществом только в системе подданничества и у нас практически нет гражданского контроля над государственной бюрократией?

Это заставляет с изрядным скептицизмом относиться к утверждению Сергея Маркова, что “при этом оценивать, какие вещи считать демократичными, а какие нет, станут не другие, а мы сами”. Весьма сомнительно, ибо “мы сами” в условиях нынешнего режима есть отнюдь не общество в целом, а именно государственная бюрократия и элиты.

Не менее сомнительным представляется и другое утверждение политолога: “Концепция суверенной демократии не должна нас запереть от процесса глобализации”. Однако если суверенная демократия не предполагает системную совместимость с активными участниками процесса глобализации, то не это ли и есть главное препятствие для глобальной интеграции? Между системными антиподами возможны отношения только средневекового торгового уровня, когда происходит обмен продуктами по принципу “мы вам безделушки в красивой упаковке, вы нам сырье или экзотические пряности”.

Думаю, что внутренние пороки концепции “суверенной демократии ощущают сами ее разработчики. Не случайно использование этого понятия сопровождается массой оговорок. Сергей Марков, например, считает, что для нас ключевое значение приобретает термин “развитие”. “Страна нуждается в развитии, чтобы отвечать чаяниям населения”. Поэтому конечный термин, по мнению Маркова, должен звучать так: “суверенная демократия развития”.

Однако как не нагромождай оговорки-подпорки под сомнительную идеологию, но авторитарно-бюрократическая властная вертикаль по определению не может трансформироваться в демократию. Как бы этого не хотел Марков или даже сам Путин. Подобные системы развиваются по своим законам и способны пережевать и выплюнуть” любые даже самые искренние реформаторские начинания и самих реформаторов, если они хоть в малейшей степени угрожают основам системы.

И уж совсем пугающим представляется следующий тезис Маркова: сегодня любому государству, для того чтобы сохранить собственный суверенитет, приходится активно вмешиваться в суверенитет других стран. Поэтому Россия должна вести гиперактивную внешнюю политику. В том числе заключать мощные политические союзы с зарубежными державами и развиваться в рамках большой зоны свободной торговли. А это возможно лишь в том случае, если у власти в государствах-партнерах находятся лояльные России силы”.

Вот вам и теоретическое обоснование вмешательства в дела стран-партнеров с целью установления там “лояльных сил”. Однако если это и возможно по отношению к Украине, Белоруссии и Грузии, то весьма сомнительно, что мы сможем навязать лояльность реальным державам. Сегодня такое уже не могут позволить себе даже США. Тем более мы, с потенциалом куда меньшим не только чем у Соединенных Штатов, но даже у Китая. Наши возможности сегодня не простираются далее протяженности газовой трубы. Да и это сомнительно, судя по реакции ЕС на газовые инициативы российского руководства.

Вообще непродуктивно и даже опасно строить отношения, основываясь на лояльности. Лояльность, как правило, продукт субъективного восприятия отношений. Сегодня кто-то к нам лоялен, завтра ему на смену может прийти другой. Куда продуктивнее действовать в понятиях системной совместимости. Вот она как раз и не зависит от персонального благорасположения и обеспечивает органическую как экономическую, так и социокультурную интеграцию партнеров. Причем без опаски установления внешнего управления.