ПО ПРОЧТЕНИИ СТАТЬИ М.КУНДЕРЫ В ПЕРЕВОДЕ Е.НЕГОДЫ

Большое спасибо Елене за перевод. Теперь можно чётко сформулировать и задать Милану Кундере некоторые интересные вопросы.

1.

Французы не привыкли делать различия между нацией и государством, и я часто слышу от них о чешском писателе Кафка. Разумеется, это вздор. Да, с 1918 года Кафка числился гражданином новообразованной Чехословакии. Писал он, однако, исключительно по-немецки и считал себя немецким писателем. Но вот представьте себе на минуту, что книги Кафки были <бы> на чешском языке. Кто бы о нём сегодня знал? Максу Броду стоило двадцати лет и больших усилий донести имя Кафки миру, и это с помощью великих немецких писателей! Даже если бы пражский издатель умудрился опубликовать книги “чешского Кафки”, то никто из его земляков, подобно Броду, не смог бы их вынести в мир — какие-то экстравагантные тексты, написанные на языке “далёкой страны”, о которой “мы ничего не знаем”. Нет, поверьте мне, никто, никто не знал бы о Кафке сегодня, будь он чехом.

Но ведь на чешском языке писали Ярослав Гашек и Карел Чапек — тем не менее их обоих в мире знают совсем неплохо. Ни об одном из них Кундера не говорит ни слова. Не потому ли, что они не вписываются в созданную им концепцию?.. Или Гашек с Чапеком для Кундеры — супротив Кафки — “не литература”? (Если так, то крайне интересно было бы узнать: а, собственно, почему?)

2.

На произведение искусства можно смотреть в одном из двух базовых контекстов: как на историю нации (малый контекст) или как на историю искусства (большой контекст).

Чем больше вдумываешься в эту фразу, тем хуже её понимаешь (в особенности это относится к союзу или). В самом деле: что значит смотреть на произведение искусства как на историю искусства?.. Обычно смотреть принято наоборот: на историю искусства — и на историю нации (и, но не или!) — через призму каких-то конкретных произведений. (Впрочем, даже это вдумчивый исследователь всегда склонен делать с некоторой опаской.)

3.

О музыке, например, мы говорим только в большом контексте: нам всё равно, на каком языке говорили Орландо ди Лассо и Бах.

Смотря кому “нам”. Милан Кундера — собеседник того уровня, достигнув которого уже нельзя миновать некоторые фундаментальные вопросы. Например — вопрос о долгом и плодотворном сосуществовании музыки и поэзии в культуре европейского Средневековья в виде единого жанра (менестрели, трубадуры, жонглёры — и, в каком-то смысле, скоморохи). Во всяком случае, предполагаемая ссылка на недостаточную разработанность этого вопроса в современной науке ещё не повод делать вывод о том, будто “нам всё равно”: между поэтической и музыкальной просодией есть очевидная взаимосвязь! И если Кундера её не обнаруживает — это не значит, что её вовсе нет. А стало быть, некоторым из “нас” всё-таки важно, что композитор Бах говорил по-немецки, а композитор Лассо — говорил по-итальянски. (Предлагаю заинтересованному читателю проделать приятный эксперимент: немецкие и итальянские оперы Моцарта действительно звучат по-разному у их музыки определённо разная просодия, и это слышно.)

4.

Как мог Винсент д’Анди так глубоко ошибаться <по поводу струнных квартетов Беджича Сметаны>? Вероятно, он не был знаком с этими работами и попросту повторял услышанное от других.

Это почти невероятно: Венсан д’Энди (так традиционно передаётся по-русски имя Vincent d’Indy) наверняка знал оба квартета Сметаны досконально. Однако его заблуждение на их счёт для нас едва ли не ценнее, чем чьё-нибудь глубокое понимание замысла великого чешского мастера: это всего лишь очередное свидетельство того, что о музыке, в сущности, ничего нельзя сказать. Вернее, говорить-то можно всё что угодно, но это не будет иметь ни ценности, ни ясности — ни для музыкантов, ни для любителей, пытающихся рассуждать о музыке вслух.

А вот что будет иметь ценность — так это то, что Кундера, сам того не замечая, приводит в своей статье факт, опровергающий его же собственное умозаключение: французу д’Энди — а он был весьма утончённым французом! — глубоко чешская просодия квартетов Сметаны всё-таки оказалась чужда. И как раз именно этот эпизод наглядно доказывает: нам действительно не всё равно, на каких языках говорили композиторы Бедржих Сметана (так передаётся имя Bedřich) и Венсан д’Энди!

5.

Полифоническая музыка зарождается во Франции, развивается в Италии, усложняется в Нидерландах, и достигает всей полноты выражения в Германии, в работах Баха.

В опровержение этой фразы можно (и дóлжно) было бы написать большую академическую статью. Вкратце же необходимо отметить следующее: сказанное отчасти верно как схема (с той лишь разницей, что нидерландский этап европейской полифонии предшествовал итальянскому, а не наоборот) — зато глубоко неверно именно с точки зрения понимания специфики европейской культуры.

Магистр Перотин (более правильно — Перотен) действительно работал в начале 13 века в Париже — но я бы весьма остерёгся назвать его французом”. Якоб Обрехт и Йоханнес Окегем действительно родились на территории современных Нидерландов — однако страны (и, соответственно, нации) с таким названием в середине 15 века ещё не было. Да и Джованни Палестрина, почти абсолютный современник Ивана Грозного (ирония дат!), тоже хотя и работал в Риме, но “итальянцем” в то время ещё всё-таки не был. Наконец, и Бах последнюю треть своей жизни мог считать себя скорее саксонцем, нежели абстрактным “германцем”… Знал бы Бах, что именно его творчество станет духовной основой новой музыки Европы, — но в том-то и фокус (и трагедия) истории, что при своей жизни именно Бах знать об этом никак не мог!

Глубоко поняв всё это, уместно будет задать Милану Кундере риторический вопрос: не предлагает ли он нам здесь некий сознательный анахронизм, приводя (в качестве скрытого лозунга) слова Гёте: “В наши дни национальная литература значит мало, мы вступаем в эру мировой литературы, и каждый из нас должен торопить её развитие”? Ведь эпоха Гёте — это отнюдь не эпоха Баха или Палестрины — тем более не эпоха Обрехта или Перотина!.. И если Гёте уже мог видеть контуры будущей “объединённой Европы”, то даже Бах видеть их ещё никак не мог! (Да и потом, великие композиторы обычно не стремились быть великими мыслителями.)

…Точность и однозначность текста значительно усиливают его действенность. (Исключение, разве что, — тексты Лао-цзы, но этот автор явно “не из компании” Кундеры.)