ОТКАЗ ОТ СИМВОЛОВ «СТАРОГО РЕЖИМА»

…И отповедью – да не грянет

Тот страшный клич, что в старину:
«Везде измена – царь в плену!»
И Русь спасать его не встанет.
Ф.И. Тютчев
(Из стихотворения «Сын царский умирает в Ницце…», 7–11 апреля 1865 г.).

…Кругом измена и трусость, и обман!
Из дневника императора Николая II: запись от 2 марта 1917 г.
(Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. – Л., 1927. С. 34).

Под влиянием коммунистической идеологии в общественном сознании граждан СССР был сформирован стереотип о контрреволюционной позиции духовенства Российской православной церкви (РПЦ) в период свержения монархии. Однако исторические документы свидетельствуют, что в февральско-мартовские дни 1917 г. священнослужители в целом положительно отреагировали на смену формы власти. В последние годы тема о политической позиции РПЦ в период Февральской революции весьма активно разрабатывается отечественными исследователями, обсуждаясь на страницах центральных научных журналов.

Определённым образом характеризует взгляды российских священнослужителей в период весны 1917 г. их отношение к смене так называемых «старорежимных» символов и наименований. Так, с первых чисел марта 1917 г. буквально по всей стране началось массовое переименование монархических названий городских улиц, площадей, мостов, учреждений, учебных заведений, кораблей и пр. «Николаевским», «Александровским», «Алексеевским», «Михайловским» и другим названиям, напоминавшим о монархии и «проклятом прошлом», давались новые имена, соответствующие идеологии Февраля. Появились улицы и площади «Свободы», «Братства», «Обновления», «Революции». Город Романов-на-Мурмане стал Мурманском, госпитальное судно «Император Николай II» – «Товарищем», линкоры «Император Александр III» – «Волей», «Император Николай I» – «Демократией», «Император Александр II» – «Зарёй Свободы», «Император Павел I» – «Республикой», «Императрица Екатерина II» – «Свободной Россией». Губернаторские и генерал-губернаторские резиденции, занимавшиеся различными новыми организациями, стали называться Домами (Дворцами) Свободы или Республики. Пажеский корпус был переименован в Петроградский кадетский корпус, Дворцовый мост – в мост Свободы и т. д. Императорская академия наук и Императорская публичная библиотека согласно постановления Временного правительства от 15 марта – стали, соответственно, Российской и Национальной.

Волна переименований и отказов от символов старого режима (от царских орденов, медалей, императорских двуглавых орлов, погон и пр.) весной и летом 1917 г. охватила и значительную часть отечественного духовенства. Например, на собрании городского духовенства Симферополя, состоявшемся 7 марта под председательством архиепископа Таврического Димитрия (Абашидзе), было принято решение о "временном снятии" в духовных и церковных школах портретов лиц "царствовавшего дома" (дом Романовых поминался в прошедшем времени – М.Б.). Причём это решение, в его собственной формулировке, называлось "благоразумием". Епархиальный съезд Тавриды принял постановление о необходимости уничтожения на священнических крестах императорских инициалов. (До революции на оборотной стороне священнических наперсных крестов ставились инициалы и вензеля Павла I и Николая II. Такая традиция была введена этими монархами в честь своих коронаций, состоявшихся, соответственно, 4 апреля 1797 и 14 мая 1896 гг. В те дни, и в память их, в церковный обиход Павлом I были введены наградные золотые кресты, а Николаем II – общие для всех священников серебряные).

Наличие царских вензелей было причиной имевшей место на епархиальных съездах массовой сдачи духовенством своих наперсных крестов и особых коронационных юбилейных знаков, выдававшихся в 1913 г. всем священнослужителям в честь 300-летия царствования Дома Романовых. Кресты и знаки, наряду с собранными деньгами и материальными ценностями, передавались новым властям на нужды армии и Временного правительства. Так, на Владимирском епархиальном съезде было пожертвовано свыше 60 серебряных наперсных крестов, а на Екатеринбургском, помимо 35 тыс. деньгами и до 25 тыс. вещами, – от сданных крестов образовалась, по свидетельству очевидцев, буквально гора из серебра и золота. При этом многих жертвователей качали на руках. Депутаты же Таврического епархиального съезда, собрав пожертвования деньгами, бриллиантовыми, золотыми и другими предметами, решили (вместе со своим архиереем, сдавшим драгоценную панагию) передать свои наперсные кресты в государственное казначейство, чтобы те были перелиты в Георгиевские кресты для награждения воинов-героев российской армии. Причём депутаты высказали стремление сдать и церковные ценности. Об этом говорилось в их приветственной телеграмме А.Ф. Керенскому: «…мы же клир и миряне Тавриды приветствуем в лице твоем армию и флот, несём тебе всю утварь, всё золото и драгоценности церкви и всё, что имеем, а ты, вперив очи орлиные, зорко блюди интересы государственной свободной Руси». Сдача по крайней мере одного священнического креста в пользу Временного правительства – «для укрепления свободы и завершения войны» имела место и на съезде духовенства Западного фронта.

Следует отметить, что сдача пастырями своих крестов проходила в атмосфере патриотического подъёма, свойственного в тот период большинству населения страны, охваченного «романтикой» революции и идеями «спасения» России от старорежимных порядков. Несколько позже, депутат Екатеринбургского съезда протоиерей Николай Буткин назвал сдачу наперсных крестов не жертвой на нужды Родины, а отказом духовенства от них как от символов своего пастырства. Упрекая священников, о. Николай сказал, что они отдавали не то, что могли принести на нужды страны (например, не свою домашнюю серебряную посуду), а то, что им оказалось не нужно – знамение своего служения Богу. Однако на наш взгляд, массовая сдача духовенством своих наперсных крестов скорее была обусловлена не отказом от них как от символов пастырства, а скорее тем, что на них были символы старого режима – царские вензеля. Косвенным подтверждением этого служит факт отсутствия на изготовляемых – вплоть до настоящего времени – наперсных священнических крестах инициалов императоров, установивших в церковной практике ношение этих крестов.

В качестве отказа от символов старого режима можно рассматривать и некоторые решения Екатеринославского и Харьковского епархиальных съездов. Согласно решению Екатеринославского съезда, ранее собранные средства на построение памятника в честь дома Романовых следовало обратить на постройку «памятника освобождения Русской Православной Церкви от государственного гнёта». В центре композиции планировалось поместить фигуру Родзянко. Харьковский же съезд единогласно постановил отправить на государственный Монетный двор серебряный сорокапудовый колокол, находившийся на колокольне городского собора Харькова. Колокол был отлит на средства духовенства в память спасения Царской семьи при катастрофе императорского поезда у станции Борки Харьковской губернии 17 октября 1888 г. Капитал, полученный от переплавки колокола, предполагалось пожертвовать на детей-сирот православных воинов Харьковской епархии.

Российское духовенство в целом, начиная с членов Святейшего правительствующего синода, не возражало против серии постановлений Временного правительства, сделанных в марте и апреле 1917 г., о введении новых государственных символов России – герба и государственной печати. У нового двуглавого орла (в отличие от прежнего) отсутствовали короны, скипетр, держава, орден св. Андрея Первозванного, изображение св. Георгия Победоносца и гербы областей России. Факт пассивного восприятия духовенством упразднения императорских символов на гербе страны можно объяснить страхом перед революционными буднями, но лишь отчасти. Нельзя не обратить внимание, что на фоне общей, официально заявленной позиции РПЦ по отношению к свержению монархии отсутствие реакции духовенства являлось, по нашему мнению, молчаливым одобрением общего комплекса постановлений новой власти. Поэтому духовенство в определённом смысле пожертвовало православными символами, чтобы не акцентировать внимание общественности на «издержках» действий Временного правительства. Иными словами, духовенство (и в первую очередь, члены Св. синода) не возражало против «обмирщения», своего рода секуляризации государственных символов. Равно как и содействовало, по меньшей мере, «десакрализации» монархии и установлению светского характера власти в России (о чём подробно говорится в упомянутых выше статьях).

Революционные события нашли своё отражение и в церковной ономастике. Поскольку в новой политической обстановке многие слова звучали «старорежимно», то официальное духовенство стало воздерживаться от употребления «контрреволюционных» слов. Так, весной 1917 г. Св. синод в своих документах не упоминал в названиях духовных академий слова «Императорская». Например, в его определении от 22 марта о передаче своего печатного органа – газеты «Всероссийский церковно-общественный вестник» Совету профессоров Петроградской духовной академии, последняя не называлась Императорской. Аналогичное опущение «не актуальных» слов имело место и в синодальном определении «О некоторых изменениях в строе духовных академий» от 5-6 мая. Однако несмотря на то, что Св. синод дал пример практического изменения названий высших духовных учебных заведений (de fakto), официального распоряжения об этом (de jure) с его стороны не последовало.

В церковно-академической среде отказ от названий «Императорская» происходил неравномерно. Об этом можно судить по колонтитулам издаваемых духовными академиями богословских журналов и газет, в которых печатались названия данных учебных заведении. Так, Московская духовная академия перестала именоваться «Императорской» уже в мартовском номере своего богословского журнала. Изменение в названии Петроградской академии произошло до 7 апреля 1917 г., о чём можно заключить по колонтитулу вышедшего в этот день первого номера ежедневной газеты «Всероссийский церковно-общественный вестник». Исчезновение из названия Казанской духовной академии «старорежимного» слова произошло в период с 8 по 22 мая 1917 г. Об этом можно судить по тому, что в своём официальном издании (служившим также аналогом епархиальных ведомостей) академия оставалась называться «Императорской» вплоть до 8 мая. О точном же сроке изменения названия Киевской академии сказать несколько затруднительно по причине достаточно позднего выхода первого «послефевральского» номера журнала «Труды Киевской духовной академии» – не ранее августа 1917 г.

В целом в послефевральский период в церковной среде происходил процесс отказа от употребления «царской» символики: в первую очередь – отмена молитвенного поминовения Царского дома на всех богослужениях, упразднение императорских инициалов на наперсных крестах и проч. С одной стороны, это вполне было в духе времени, соответствовало политической конъюнктуре и воспринималось подавляющим большинством современников как нечто должное. С другой – вместе с отменой монархических символов и названий происходило уничтожение каких-либо напоминаний о царской власти. Тем самым, во-первых, снимался вопрос о монархии в качестве одного из вариантов выбора формы власти на Учредительном собрании (в условиях отсутствия фактического отречения дома Романовых от престола). Во-вторых, во внутрицерковном обиходе (и даже более – в государственном масштабе) Св. синод упразднил любое, даже молитвенное упоминание своего харизматического «конкурента» – православного императора. Уничтожение царской власти снимало и сам предмет многовековой историко-богословской проблемы «священства-царства» о преобладании в государстве власти царя над властью первосвященника или власти первосвященника над царём.

Подтверждением весьма радикального настроя священнослужителей РПЦ относительно царского правления в России служит и тот факт, что в моделях церковно-государственных отношений, разрабатывавшихся духовенством в 1917 г., не предусматривалось существования в стране какой-либо монархии (пусть даже ограниченной конституцией).

Фактически священнослужители РПЦ весной 1917 г. едва ли не официально отказались и от символов «старого» режима, и от него самого. Например, Св. синод в своём «Поучении с церковного амвона», напечатанном в мартовском 1917 г. номере своего журнала «Церковные ведомости», проповедовал: «Всё в нашей жизни совершается по воле Божией. Великие дни переживает наша Родина. Старое правительство довело Россию до края гибели. […] И вот народ восстал за правду, за Россию, свергнул старую власть, которую Бог через народ покарал за все её тяжкие и великие грехи. Теперь народ хочет сам устроить свою жизнь так, чтобы всем жилось хорошо, легко, по правде Божией. Учредительное Собрание, которое изберёт весь народ, установит новую форму правления, при которой будут решены все важные задачи, устранено всё то зло, которое ещё осталось у нас от старого строя. Для крестьян будет разрешён вопрос о земле, что так тревожит и волнует крестьянство; для рабочих – о правильной оплате их труда, словом, будет сделано всё, чтобы всем обездоленным, угнетённым жилось на Божием свете легко и радостно. Не будет у нас больше неправды, насилия, обмана и продажности, но сам народ решит всё по полной справедливости. Дай Бог, чтобы скорее настало это благословенное, долгожданное и желанное счастливое время. […] Новое Временное Правительство, которое стоит теперь у власти, избрал сам народ, тот самый народ, который завоевал себе свободу и свергнул поработителей этой свободы». (И это «Поучение» Св. синод рекомендовал священникам не только огласить по всем церквам России, но и расклеить его на дверях храмов). Обращённые к пастве послания, проповеди и резолюции аналогичного же содержания весной 1917 г. были едва ли не типичны для духовенства РПЦ.

В целом священнослужители хотели, чтобы государство по-прежнему (как и в царской России) выполняло перед РПЦ все политические, финансовые, охранительные и другие функции: чтобы, по большому счёту, всё было как при царе, но без царя. В императоре, как помазаннике Божием, духовенство видело своего харизматического конкурента. Без православного самодержца оно рассчитывало получить от светских внеконфессиональных властей увеличение своих прав, а также полное самоуправление во внутрицерковной жизни.

Однако в конце октября 1917 г. власть в России оказалась в руках леворадикальных сил, приход которых не входил в планы духовенства. Большевики начали проводить известную «вероисповедную» политику, направленную не только на отделение церкви от государства, но и на уничтожение любой религиозной идеологии. Начался новый этап взаимоотношений церкви и государства. Однако наступление этого этапа во многом было обусловлено официальной политической позицией самого духовенства РПЦ в предшествующий – послефевральский период 1917 г.

С полной версией статьи можно ознакомиться на страницах журнала «Посев» (М., 2007. № 3. С. 35–37).