СКВОЗЬ ЛИНЗУ МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА

Ефим Григорьевич Шмуклер – знаток и почитатель Маяковского.

У меня с ним небольшие расхождения. Я считаю, что памятник Маяковскому занимает чужое место на второй по значению площади

Москвы, а он считает Маяковского настолько великим, что все почести, которые оказаны Маяковскому при жизни и после смерти слишком незначительны по сравнению с его заслугами. Ефим Шмуклер не просто мне возразил, он меня размазал по стенке, он меня загнал в угол, и, если бы я допустил по адресу Маяковского ещё одно неосторожное высказывание, он превратил бы меня в лагерную пыль.

Первое впечатление, которое у меня сложилось после чтения отповеди самому себе было таким: я подумал, что Михаил Андреевич Суслов в последние годы своей жизни вызвал к себе Ефима Григорьевича Шмуклера и дал ему партийное поручение – независимо от места нахождения, времени года и состояния здоровья вести пропаганду неувядающих идей марксизма-ленинизма. А потом Шмуклеру забыли сказать, что Михаил Андреевич умер, и Советский Союз тоже умер. Не имея этой информации, Ефим Григорьевич продолжает подкладывать самодельные мины под железнодорожные шпалы. Но, подумав, я решил, что партийные поручения с таким энтузиазмом не выполняют, то есть пропаганду неувядающих идей он ведёт по велению собственной души. Надо полагать, что преподаватель научного коммунизма в институте, где учился Шмуклер, был очень квалифицированным, иначе линза марксизма-ленинизма не сохранялась бы так долго в квартире Ефима Григорьевича, где она до сих пор лежит по соседству с портретом Владимира Маяковского. Эта линза является близкой родственницей кривого зеркала. Если сквозь неё смотреть на любые предметы и явления, маленькое кажется великим, красивое – уродливым, ничтожное величественным, а белое – чёрным. Тут ничего сделать нельзя – нас всех заставляли смотреть на мир сквозь эту линзу.

Должен сказать, что я прочёл опубликованную в альманахе «Лебедь» статью Ефима Шмуклера «Собаки и логика». Мне понравилось. Написано умно, аргументировано, со знанием предмета. Но, видимо, эксперименты на собаках не всегда позволяют сделать правильные выводы, если писать о людях.

Поводом для разговора о Маяковском явилась его стихотворная строчка «Я люблю смотреть, как умирают дети». Эта строчка в своё время легла в основу школьного сочинения моей дочери, которое она назвала: «За что я не люблю Маяковского». Ефим Шмуклер разъяснил мне, откуда взялась эта строчка, и сказал, что ограничиваться цитатой нельзя. «Нет анализа, нет исследования, нет эпохи, нет живого поэта». После его разъяснения остался неясным один совсем незначительный вопрос: любит Маяковский смотреть, как умирают дети, или не любит? Этой строчкой начинается стихотворение «Несколько слов о себе самом». Оно небольшое, можно было бы привести его целиком, но не вижу в этом смысла, потому что оно бессмысленное, а анализировать бессмыслицу я не умею.

Начинается оно с декларации об умирающих детях, но больше о детях нет ни слова – ни о живых, ни о мёртвых, ни о здоровых, ни о больных. Дальше говорится про забор, про солнце, про ржавый крест и про слякоть. Скорее всего, это текст нуждается не в литературном анализе, а в медицинском. Шмуклер не сумел перевести это на понятный язык, а у самого Маяковского не спросишь.

Ефим Григорьевич глубокомысленно мне пояснил, что в стихах Маяковского ничего нельзя понять, если не прочесть двух его основополагающих книг:

«Как делать стихи» и «Я сам». Не хотел признаваться, но он меня вынудил: читал я и то и другое, обе они набиты чепухой до самой суперобложки.

Тут следует сказать, что Владимир Владимирович не окончил Литературного института имени Горького, и в Царскосельском лицее тоже не учился. Тем не менее, он считает себя вправе поучать по стихотворным проблемам Пушкина и Лермонтова, не говоря уже о Есенине и других своих современниках. Вот заявление из книги «Как делать стихи», удивительное для любого поэта: «Говорю честно. Я не знаю ни ямбов, ни хореев, никогда их не различал, и различать не буду». Что бы мы сказали об автослесаре, если бы он сделал подобное заявление: «Я не отличаю отвёртки от гаечного ключа и кусачки от плоскогубцев. Мне всех этих инструментов не надо. Для любого ремонта любой машины у меня есть универсальный инструмент. Он называется кувалда». Как бы ни куражился слесарь, сколько бы он ни
выпил, он бы так не сказал, а Маяковский не только написал, но и другим рекомендовал кувалду. Рекомендации Маяковского находятся на следующем уровне. Он предлагает принять за образец такое, например, собственное двустишие:

« Где живёт Нита Жо?
Нита ниже этажом».

А если кто-нибудь напишет:

На работу Нита Жо
Ездит в бежевом «Пежо»,

- то это будет грубым нарушение его высочайших поэтических инструкций со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вот как Маяковский оценил Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу, это агитация за то, чтобы девушки гуляли с поэтами. Одному, видите ли, скучно. Эх, дать бы такой силы стих, зовущий объединяться в кооперативы». Вы, наверное, думаете, что это такой юмор – про кооперативы? Нет, это всерьёз. Маяковский не допускает мысли, что в стихах совсем не обязательно, чтобы кого-нибудь для чего-нибудь агитировал.

Вот как он оценивает Пушкина: «Разоблачить этих господ (господа – это те, кто считает, что классическая поэзия имеет право на существование) нетрудно. Достаточно сравнить татьянинскую любовь с проектом закона о браке, прочесть про пушкинский «разочарованный лорнет» донецким шахтёрам, или бежать перед первомайскими колоннами и голосить: «Мой дядя самых честных правил».

Действительно, было бы неуместно читать перед первомайской колонной Евгения Онегина. Но ведь, к примеру, на похоронах читать «Стихи о советском паспорте» тоже не совсем уместно.

Утратив всякие представления о приличиях, Маяковский выходит на черту, за которой начинается мания величия: «Чтобы читалось так, как думал Пушкин, надо разделить строку так, как делаю я».

Особенно глубокое впечатление производит требование сравнить татьянинскую любовь с проектом закона о браке. Можно предположить, что речь идёт о проекте закона, к которому приложила руку Александра Коллонтай самая… (как бы это поделикатней выразиться, чтобы Ефим Григорьевич оставил меня в живых) самая легкомысленная партийная женщина России.

Почти полкниги - это рассказ о технологии создания стихотворения «Памяти Есенина». Ни малейшего интереса не представляет. Но весьма характерную особенность не заметить нельзя. Полемизируя с последними стихами Есенина: «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей», Маяковский поучает и Есенина: «В этой жизни помирать не трудно, сделать жизнь значительно трудней». Прошло совсем немного времени, и жизнь Маяковского закончилась точно так же, как и жизнь Есенина. Задаётся вопрос, почему Маяковский не следует по курсу собственных поучений?

Откуда мы узнали, что Маяковский гений? А нам об этом сообщил сам Маяковский в книге «Я сам». Вот цитаты.

«Начало 14-го года. Чувствую мастерство. Могу овладеть темой. Вплотную». Даже, если бы это было правдой, любой другой от таких самооценок воздержался бы.

«Несмотря на поэтическое улюлюканье, считаю: «Нигде, кроме, как в Моссельпроме» поэзией самой высокой квалификации». Не будь этого разъяснения, многие до сих пор считали бы, что это не что иное, как халтура.

Рассказано, о том, как М. Горький расчувствовался, прослушав стихи Маяковского. Дальше Маяковский замечает: «Скоро выяснилось, что Горький рыдает на каждом поэтическом жилете». В связи с этим замечанием, оценку Горького всерьёз принимать не будем.

«Давид Бурлюк. Да это же ж вы сами написали! Да вы же гениальный поэт!». Я готов поверить, что Бурлюк такую фразу сказал, правда неизвестно, трезвым он был или пьяным, говорил всерьёз, или подначивал, выражал свой искреннее убеждение, или собирался попросить денег в долг.

Допустим, что, Бурлюк сказал именно то, что думал. Но ведь полуклоун Бурлюк – это не комитет по нобелевским премиям в области литературы. Творчество Маяковского в этом комитете никогда не номинировалось, Если бы кто-нибудь догадался представить собрание сочинений Маяковского на нобелевскую премию, комитет решил бы, что его разыгрывают, и умер бы от смеха в полном составе. Среди русских поэтов есть три человека, которым нобелевские премии были присуждены. Это Иван Бунин, Борис Пастернак и Иосиф Бродский. Уважаемый Ефим Григорьевич, напомните мне, пожалуйста, на какой именно площади Москвы стоит памятник И. Бунину, на какой - Б. Пастернаку, а на какой – И. Бродскому, а то я самостоятельно не могу припомнить.

И чтобы окончательно меня припечатать к позорному столбу, Ефим Шмуклер приводит взятую из Интернета цитату современной школьницы (фамилии правда не называет), которая в восторге от стихов Маяковского.

Этот приём следует считать запрещённым, потому что в Интернете можно найти подтверждение любой из 40 тысяч точек зрения по любой проблеме. Собственно говоря, главное наше со Шмуклером расхождение связано со сталинской резолюцией, написанной на письме Лили Брик: «Маяковский был и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Я утверждал, что Сталин ошибся, а мой оппонент уверен, что вечно ошибающийся Сталин на это раз был прав. В этом месте я просто вынужден вытащить из рукава козырного туза. Оказывается, кроме сталинской, Маяковскому посвящена и ленинская резолюция. Даже две. Первая написана по поводу стихотворения «Прозаседавшиеся»: «Не знаю, как насчёт поэзии, а насчёт политики – здорово». Будем считать, что это похвала, но похвала с подтекстом. Нас приучили считать, что на свете нет такой вещи, которой Ленин бы не знал. И здесь он прекрасно знал, что это кое-как зарифмованный текст резолюции съезда или пленума по одной из внутрипартийных проблем. Почему я так думаю? Потому что, когда нам предъявляют поэтическое произведение, то оно выглядит, как ювелирное изделие или как малахитовая шкатулка. А тут нам предъявили деревянный чурбан, у которого дровосек не отсёк даже сучья.

А вторая ленинская резолюция не оставляет место даже для таких осторожных сомнений. Она касается поэмы Маяковского «150 миллионов».

Впрочем, это не резолюция, а записка Луначарскому: «Как не стыдно голосовать за издание «150 миллионов» Маяковского в 5000 экземпляров? Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экземпляров для библиотек и для чудаков. А Луначарского сечь за футуризм».

Ленину нравился даже убогий текст «Интернационала». Если ему так активно не нравились стихи Маяковского, то я даже не знаю, что к этому можно добавить.

Я понимаю, что поставил Ефима Шмуклера в затруднительное положение.

В коммунистической идеологии ленинские резолюции всегда перевешивали сталинские, особенно после 20-го съезда КПСС. Учитывая удельный вес ленинской записки, я даже рассчитываю, что мы с Ефимом Григорьевичем станем единомышленниками.

Декларация про умирающих детей у Маяковского не единственная. Похожих на неё сотни, а может быть тысячи. Вот несколько наугад.

«Пусть горит над королевством бунтов зарева.
Пусть столицы ваши будут выжжены дотла».

«Белогвардейца найдёте и к стенке!
А Рафаэля забыли? Забыли Растрелли Вы?

Время пулям по стенке музея тенькать,
Стодюймовками глоток старьё расстреливай!»

«Пули погуще! По оробелым.
В гущу бегущим грянь парабеллум.

Самое это – с донышка душ
Жаром, жженьем, железом, светом,
Жарь, жги, режь, рушь!»

«Скорее головы канарейкам сверните,
Чтоб коммунизм канарейками не был побит».

«Изобретатель, даёшь порошок универсальный,
Сразу убивающий клопов и обывателей»

Хотел без комментариев, но тут сделаю исключение. Обыватели – это кто? А это все мы вместе взятые. Это население страны.

«Плюнем в лицо той белой слякоти,
Сюсюкающей о зверствах ЧК».

Можно продолжать, а можно остановиться и задать вопрос: где находится источник этой кровожадности? Какой у неё характер – политический или, может быть, медицинский? Если судить о рассуждениях о социальном заказе, то политический. Но медицинские признаки тоже есть. Требование о социальном заказе Маяковский сформулировал в книге «Как делать стихи»: «С моей точки, зрения лучшим политическим произведением будет то, которое написано по социальному заказу «Коминтерна», имеющее целевую установку на победу пролетариата».

Маяковский имел возможность входить почти во все двери, его лучшим другом был Яков Агранов – второе лицо в иерархии лубянского ведомства.

У нас с вами таких друзей не было, и то мы кое-что знаем про «Коминтерн», который называл себя штабом мировой революции и представлял собой международный серпентарий, или, может быть, крокодилий питомник. Сталин в конце концов вынужден был его распустить (в 1943 г.) из-за его скандальной славы. И в этой устрашающей организации Маяковский, не стесняясь и не краснея, вымогал социальный заказ на стихи.

Почему Маяковский так ненавидел буржуев? У меня на этот вопрос ответ такой. Голодные дореволюционные большевики и Маяковский вместе с ними завидовали буржуям. Они завидовали их образу жизни, их финансовым возможностям, их роли в обществе, их манерам, интеллигентности и образованности. Не случайно, Ленин интеллигенцию считал таким же врагом, как и буржуазию. В партийных документах писали, конечно, о всенародном благе, но в душе партийные вожди мечтали всего-навсего о том, чтобы, чтобы партийная верхушка заняла место буржуазии и получила возможность вести буржуазный образ жизни с прислугой, выездами на охоту, возможностями тратить сколько угодно денег на свои прихоти, и решать судьбы других людей. Те три или четыре тысячи партийных генералов, как назвал Сталин верхушку своей партии, сразу после революции заняли ту нишу, которую раньше занимала буржуазия. Среди этих счастливчиков был и Маяковский. У него была прислуга, личный водитель, личный автомобиль, едва ли не единственный на всю страну, возможность ездить в зарубежные поездки, отдыхать на дачах – одним словом весь буржуазный набор. Даже личный продюсер был, или может быть правильнее назвать - импресарио, которого Маяковский называл – старый еврей Лавут. Именно Лавут рассказал Маяковскому о том, как барон Врангель покидал Севастополь. Других свидетелей не осталось – они были расстреляны единомышленниками Маяковского и Ефима Шмуклера – Розой Землячкой, Бела Куном с подачи Михаила Фрунзе, который заманил их в крымскую ловушку, пообещав амнистию и освобождение от преследований. Мечтаю о том, чтобы нашёлся историк, который помог бы нам разобраться с Михаилом Васильевичем Фрунзе, также, как Виктор Суворов разобрался с Георгием Константиновичем Жуковым.

Мне осталось только как-нибудь отреагировать на заключительную часть статьи Ефима Шмуклера, где я представлен окончательно сформировавшимся врагом народа, с которым надо поступить в соответствии с многолетними традициями: «Требование предать имя и дело Владимира Маяковского забвению следует поставить в один ряд с предложениями спилить кремлёвские звёзды, вынести и захоронить тело Ленина, снести мавзолей, переименовать ленинский проспект и станцию метро Войковская, поставить на месте памятника К. Марксу памятник Николаю 2-му…

Ефим Григорьевич не заметил, как сформулировал программу действий правительства Москвы на ближайшее время ( станция метро Войковская находится в стадии переименования в "Петербургскую" – ред.).

Насчёт звёзд московского кремля первый раз слышу, от оценки воздержусь, своего мнения пока не имею.

По поводу захоронения тела Ленина – похоже, против этой идеи сегодня выступают только два человека - Геннадий Зюганов и Ефим Шмуклер.

Переименовать Ленинский проспект действительно пора. Ведь все Сталинские проспекты переименовали, и новые названия улиц напоминают нам, что без Сталина вполне можно обойтись. Если Ефим Григорьевич был в Германии, пусть он вспомнит, видел ли он там Гитлерштрассе?

Гитлер и Ленин создали и возглавили очень похожие партии. Разница в том, что по Гитлеру все нации неполноценны, кроме арийской, а по Ленину, все классы неполноценны, кроме рабочего.

Заменить памятник Марксу на памятник Николаю 2-му не такая уж плохая идея. Что хорошего Маркс сделал для России? Ничего припомнить не могу. Зато список плохого нескончаем. По его рецептам в России расстреливали и грабили. А Николай второй был не худшим российским императором из всей 300-летней династии.

Метро Войковское надо переименовать в первую очередь. Кто такой Войков? Это человек, который кроме всего прочего, принимал личное участие в расстреле царской семьи. Всё время задаю себе вопрос – зачем вместе с семьёй расстреляли доктора Боткина? Единственное объяснение, которое я мог придумать: большевики опасались, что доктор Боткин воскресит расстрелянных. (Расстреляли и других близких к семье слуг – камердинера с несчастной фамилией Трупп и горничную девушку Анну Демидову - ред.). Не так уж много времени эта акция считалась героической. Сейчас во всём мире, включая Россию, её считают преступной.

А вот мавзолей сносить не надо. Там можно создать музей жертв коммунистической идеологии. К этим жертвам следует отнести не только тех, кого расстреляли, но и тех, чьё мировоззрение оказалось деформированным. Поэтому в этом музее следует отвести место для портрета Ефима Григорьевича Шмуклера.