ПЯТЬ ЗВЁЗДОЧЕК

02-07-2007

На курорт Маша никогда бы не поехала . Курорты она ненавидела. Маша презирала организованный отдых, имея опыт пионерского Артека и двух горящих путевок в дом отдыха на Азовском море в начале ее журналистской карьеры,.

Елена НегодаНо лето было жаркое, и ей во что бы то ни стало надо было вырваться из Омска. В ее жизни происходило больше событий, чем Маша могла понять. Она поссорилась с мужем, бросила работу в газете из-за разногласий с редактором, дочь-восьмиклассница демонстрировала ростки свободомыслия в отношении к нелегальным субстанциям и была принудительно отправлена к бабушке на дачу с письменным обязательством закончить (и, возможно, начать) «Войну и Мир».

В общем, с предложением школьной подруги «разделить с ней на месяц квартиру возле Сочи» Маша согласилась не задумываясь.

Подруга (раньше Женя, теперь, став американкой, Дженни) была неблизкая-недалекая. Но в данный момент ее жизни Маше казалось, что сама она все равно не годится для крепкой дружбы. Так, маленькая радость встретиться с Женькой впервые за десять лет.

Построенный Мэрриоттом комплекс на берегу Черного моря имел пять звездочек и функционировал по принципам аналогичных компаний в нескольких других странах – time-share. Тысячи владельцев, заплатив тысячи долларов, покупали квартиру определенного размера на определенный срок в год. Например, за 20 тысяч долларов можно было купить двухкомнатную квартиру на месяц в году (если пропустить год, то в следующем можно отдыхать два месяца) в Мэрриотт-Сочи, а также и обменять свое место на данный год на неделю в Мэрриотт-Каваи или Мэрриотт-Палм-Бич, или на три недели в Мексике, или еще где-то (по текущим расценкам), где построен аналогичный комплекс.

С ростом благосостояния русскоязычного населения на Западе и в самой России, курорт оказался привлекательным для бывших и успешных настоящих российских граждан и таким образом служил важному делу укрепления дружественных связей эмиграции со своей родиной и ее населением.

Администрация Мэрриотт-Сочи была американской, в основном со знанием русского языка, обслуживающий персонал местным; территория была небольшая и ухоженная, огороженная надежным забором. От аналогичных курортов в США сочинский отличался звуковым разнообразием – вместо равномерного постоянного громкого шума американцев, приглушенный уровень скромной или вежливой публики, над которым неожиданно возвышались пики окриков всех оттенков и тембров.

Машин поезд пришел в Сочи вечером, и ко времени, когда она добралась на такси до места, уже стемнело. Маша вышла из машины и надела рюкзачок. Было тепло. Ветер дул с моря, и на минуту жизнь показалась Маше легкой и великолепной. Над водой сияла почти полная луна в почти безоблачном небе. Маша хотела сначала подойти к воде, но не знала где именно находится проход – ограды стояли плотными рядами на защите моря. Ладно, подумала Маша, поселюсь в квартиру, брошу вещи и пойду гулять.

Регистрация заняла всего три минуты. Машино имя (как гостя) уже стояло напротив имени Дженни, ей выдали ключ от квартиры и презент добро-пожаловать – небольшую коробочку с вентиллятором, разбрызгивающим мелкий дождик. Странно, но уже при регистрации Маша почувствовала, что что-то не так. Как будто она попала в блестящий механизм отлаженной машины, из которого не выбраться.

Комплекс состоял из четырех трех-этажных корпусов в большой зеленой клумбе. Широкие лапы пальм снисходительно опускались на крыши дома не доросли до деревьев, и весь курорт – с высоты полета обыкновенного воробья - казался одним прекрасным садом. Низкая ограда отделяла клумбу от моря. Выйдя за нее и пройдя по мосткам несколько метров, оказываешься на пустынном берегу.

Женина квартира была на третьем этаже. Маша постучала. Рыбий глазок двери помрачнел, и через секунду дверь открылась. Стоя по разные стороны порога, Маша и Женя смотрели друг на дружку. Женя - с полной белозубой распахнувшейся вместе с дверью улыбкой, которая постепенно остывала, Маша – сначала слабо смущенно улыбаясь, но по мере узнавания все больше и открытее.

Она признала Женю, конечно, несмотря на новый натурально выгоревший цвет волос, похудевший вид и мейкап, делающий всех принадлежащими одной гламурной очереди.

Они обнялись. Женя потянула Машу за руку в чи
стый простор квартиры.

- Устала, что ли, сильно? На маму стала похожа.

- Нет, на папу, - Маша засмеялась в ответ.

Мэрриотт обставил квартиру по своим американским меркам тяжелой новой мебелью с обилием мягких подушек, массивными занавесками, букетами искусственных цветов на плоских поверхностях и соответствующими картинами над ними. Бесшумно дышал кондиционер. В гостиной и в каждой из двух спален расположились, как истинные хозяева квартиры, три телевизора. Главный, тот, что в гостиной, был включен.

- Девяносто девять американских каналов, - гордо заметила Женя.

Красный рот ведущей шоу что-то кричал, не переставая улыбаться, ликующей толпе.

Маша с Женей сидели в креслах, продолжая привыкать друг к другу. Говорить было трудно. Маше было неловко стараться перекричать ведущую. Она покосилась в сторону ящика, и Женя наконец его выключила.

Оказалось, что за десять лет Женя обогнала Машу во многом: дважды замужем и дважды развелась, работала няней, училась на медсестру, закончила, наконец, бухгалтерские курсы и работала уже в трех небольших, но солидных фирмах. Детей у Жени не было, но было «много друзей-американцев», и в данный момент она находилась в серьезных отношениях с менеджером своей предпоследней работы, но он уехал с семьей в отпуск на Гаваи, и вообще, им «надо друг от друга отдохнуть».

Голос Жени почти не изменился. Она только стала дольше тянуть гласные, немного завывая, и эффектно дополняла эластичную ткань речи простыми и ясными английскими словами.

Женя достала пачку тоненьких элегантных сигарет, закурила и предложила Маше, но та замотала головой.

- Единственный в мире Мэрриотт, где разрешено курить!

Маша не поняла, сказано ли это с гордостью или в оправдание.

Женя говорила долго. Она, конечно, добрая, думала Маша, и жалко ее, но сейчас лучше бы пойти погулять у моря. Сама Маша почему-то не хотела ни о чем рассказывать и была рада, что Женя не распрашивала.

Да, - Женя перешла к ближней практике, - до нас тут жила Джоконда, т.е. Надя, так что трубку не поднимай. Ей все время звонят подозрительные типы, и по-моему, у нее уже проблемы с законом.

- В общем, все здесь, - она профессионально провела экспресс-экскурсию по кухне, - твоя спальня возле стиральной машины, отдыхай.

Маша сидела, наверное, с растерянным видом, и Женя, уже у двери, добавила:

- Отдохнешь, приходи к бару у бассейна.

Маша продолжала сидеть в кресле, тупо уставившись на блестящие щедростью маслянных красок цветы в густозеленом саду. Потом встала, выпила полстакана воды из-под крана, глубоко вздохнула и снова опустилась в кресло. Она чувствовала почти облегчение. Не надо было ничего ни делать, ни решать, ни даже думать. За окном тихим звукоизолированным шумом, не прерывающимся посредственным пением пинк флойда под гитару, гудела территория курорта. Маша посмотрела вниз. Освещенный бассейн и его берега были полны отдыхающих, тянущих коктейли из пластиковых бокалов. Более плотная толпа расположилась у бара, но Маша решила ее не разглядывать. Она вернулась в кресло и закрыла глаза. Перед глазами, так же спокойно, как она сама, сидела ее дочь с открытым на середине первым томом «Войны и мира». Это был уже сон.

Проснулась Маша от телефонного звонка. За окном было по-прежнему темно. Свет в комнате не сразу напомнил ей о сегодняшнем, или уже вчерашнем дне. Телефон продолжал звонить. Маша подошла к нему, но вдруг вспомнила женино предупреждение о Джоконде и остановилась. Включился автоответчик, он заговорил бархатным баритоном: «Привет! Это Василий, и ты знаешь, что я хочу».

- Женя, возьми трубку, - орал какой-то мужчина, нетвердо произнося согласные. - подними трубку, а то хуже будет!

Маша отступила три шага, как будто угроза, хотя бы частично, посредством квартирной и телефонной общности относилась и к ней.

Телефон, переведя дыхание, продолжал звонить. Маша стояла поблизости, и теперь каждый звонок заставлял ее вздрагивать. Так что, когда включился автоответчик, она не выдержала и подняла трубку.

- Послушайте, - она собрала в голос всю имеющуюся в тот момент решительность, - вы ошиблись номером, Жени здесь нет!

Она быстро повесила трубку, но продолжала стоять возле аппарата, зная, что так запросто не кончаются даже недоразумения.

Телефон зазвонил снова и Маша настроилась на наступление.

- Разве я непонятно сказала? Жен...

Но мужчина с нетвердыми согласными ее перебил.

- Девушка, мне действительно надо поговорить с Женей. Меня зовут Алексей. А как вас зовут?

- Джоконда!

Слово вырвалось у нее почти случайно, но вместе с ним Маша неожиданно обрела готовность сражаться до победного конца, и ей стало почти весело.

Но телефон молчал. Противник, наверное, пал замертво на поле брани.

Тогда усталость, терпеливо поджидавшая рядом, навалилась на Машу всей своей мягкой бесформенной тушей. И сразу родилась обида – это какой-то сумасшедший дом, какой-то непонятный гламурный сумасшедший дом, рядом море, камни, прибрежные кусты в песке, волны, а я сижу в этой добротной клетке с жирными картинами в толстых металлических рамах и не могу заткнуть идиотские звуки. И с этой обидой Маша легла спать и сразу заснула.

Утром было тихо. Бассейн, лужайки, площадка у бара, все вокруг мирно вдыхало начало дня. Женя так и не вернулась. Маша спустилась в сад, но вблизи, хотя безмятежность не была нарушена, ей показалось, как будто каждый предмет, каждое дерево, каждый куст, уже несли в себе оттенок, запах курорта, были испорчены. Она старалась разобраться, что именно создает это ощущение дефекта – ожидание неизбежных звуков, которые потом не остановить? слишком густые заросли слишком аккуратно подстриженных кустов? слишком зеленая трава? слишком голубая вода бассейна? его слабый аромат хлорки, победивший морскую соль?

В нескольких шагах от Маши работал садовник. Он обрывал сухие листья и подсыпал опилки под розовые кусты. Его плавные движения были неторопливы и естественны, и казалось, что он почти не тревожил растительность, над которой работал. Как будто он не желал причинить боль растениям, как чуткий доктор. Он не работал над садом, но делал что-то вместе с ним. Был с ним, как ровный морской бриз. Как и ветер, он был незаметен. Маша обратила на него внимание, только когда он остановился.

Садовник застыл и напряженно смотрел на нее. Это был щуплый человек непонятного возраста – 20, 30, 40? Униформа была ему велика, и дурацкая белая кепка с надписью Мэрриотт закрывала пол-лица. Остальная половина улыбалась.

Странно, но в его настойчивом взгляде Маша не почувствовала ничего неприличного. Их взгляды встретились. Маше показалось, что карие глаза садовника светились нежностью. Она, однако, спешно встала и быстро зашагала к выходу на море – не от неловкости, но из жалости: прикованный к ней взглядом маленький человек взывал к сочувствию, и ей это не нравилось. Шагая по мосткам к пляжу, Маша знала, что садовник уже вернулся к своей траве и кустам, но все-таки продолжала чувствовать спиной его взгляд.

На берегу было безлюдно и удивительно чудесно. Тихое море не спешило просыпаться и как будто еле шевелилось в полудреме. Ветер лениво гладил поверхность воды, вежливо напоминая о начале дня. Солнце звенело на мелкой ряби, «доброе утро».

Боже мой! - вырвалось у Маши. Она совсем не хотела плакать, она хотела смеяться, но теплые и соленые как море слезы катились по ее лицу. Так, наверное, чувствует себя человек, выходя из тюрьмы на солнечную улицу, подумала Маша в плену сентиментального смятения. Целый час Маша бродила по мелководью, удивляясь, что это смятение ее никак не покинет. Она стала рассуждать, что какой-нибудь писатель, наверное, скажет, что будь океан образован из человеческих слез, на земле не осталось бы и полоски суши. Писатели-поэты страдают самомнением и чудовищно несправедливы.

Человек есть такое ничножное ничто по сравнению с природой, думала она. Разумеется, океан первичен. И так щедр, что отдал слезам часть своей воды.

Час казался и короче минуты, и длиннее дня. Как вообще можно померить мгновение вечности, абсолютной свободы? Кое-как описать, и то трудно.

Маша знала, что скоро наступит день и все будет по-другому.

Она вернулась позавтракать.

Женя, помятая и усталая, была уже дома и готовила кофе. Маша первым делом спросила ее о садовнике.

- А, таджик, знаю. He’s hip.

- Почему таджик?

- Ну не знаю, может, мексиканец, спроси его сама. Не думаю, чтобы кто-то слышал от него слова по-русски.

Приключениями с ночными звонками Маша решила пока Женю не беспокоить. Они завтракали молча. Говорил только ящик, приторно и притворно. На экране мелькали лица, не искаженные мукой счастья, но знающие как жить. Жесткие согласные, громкие гласные и грубые манеры. Маша немного сочувствовала Жене и оттого не решилась выключить телевизор и покончить с этим болезненным недержанием белозубых ртов. Она выключила его, только когда Женя отошла в ванную и в открытую дверь Маша увидела, как ее подруга обливает водой зеркало, в котором отражалось пылающее лицо.

Близился полдень и жара становилась уголовно оправдана. Маша вышла на улицу; ее моментально покинули остатки кондиционированной прохлады. Она огляделась вокруг. Курорт напоминал мертвый муравейник. Ноги, руки, животы, спины еле ворочались вокруг бассейна или лениво в нем плескались. Было так жарко, что вода, казалось, должна была пахнуть пеплом. Но пахло хлоркой. Несмотря на обрывки разговоров, плеск воды и вялую музыку у бара, Маше показалось необычайно тихо. До того удивительно тихо, что она должна была разобраться почему. И Маша поняла, что бОльшая часть шума, наверное, исходила от человеческих мыслей, которые она вдруг научилась озвучивать. Они были скучны и суетны, обычно с множеством цифр, сопровождаемых значком доллара или евро. Сейчас она их почти не слышала. Возле бронзовой дамы вечносредних лет витало что-то про шикарный шопинг, рядом, седовласые муж с женой негромко разделяли по-английски радостную мысль, как им несказанно повезло на аукционе: они купили кровать, на которой умер Джефферсон. И все.

Маша совсем не хотела судить людей с их сидячими судьбами. Но ей трудно было находиться среди их животной роскоши. Она пошла к морю.

У калитки работал садовник. Он остановился, как утром, и неотрывно смотрел на нее. Маша встала рядом и протянула руку.

- Маша.

Сияние глаз «таджика», казалось, передалось всему его телу и достигло самого основания мозга – как будто от одного слова он стал по-настоящему счастлив. Он нетвердо пожал протянутую руку.

- Виг-до.

-Как-как?

- Вик-то.

- А-а, Виктор, очень приятно.

Она снова протянула руку, и на этот раз он бережно взял ее в обе свои ладони, как какую-то драгоценность. И как драгоценность, не стал удерживать долее, чем на мгновение.

Маша вышла на берег. Море шумело, в брызгах визжали дети, прибрежный песок был аккуратно покрыт телами в креслах и на полотенцах – как креветками сковородка хорошей хозяйки.

Маша зашла в воду и поплыла вдоль берега, по ветру. Она плыла долго, больше получаса, пока не устала. Тогда она вышла из воды и огляделась. Вокруг никого не было: узенькая прибрежная полоска камней не доросла до ранга пляжа. Маша легла на камни и стала смотреть на небо, на яркие белые облака, без конца раскрывающие свои объятия.

Всё вокруг облака белые.
В облаках - тишина.
Ничего никогда я не сделаю.
Никому не нужна.

Отчего вдруг вспомнилось ей, впервые за много лет, это ее детское сочинение? Оттого ли, что встретила Женьку? Им тогда было, наверное, лет по двенадцать, и все вокруг считалось настоящим по определению.

Она готова была лежать так долго, не боясь солнца, но покой был нарушен трелью посторонних голосов. Они неожиданно возникли за кустами, и сразу за ними появились их обладатели: сдобная блондинка и мужчина, средних лет и спортивного покроя. Увы, они не разделяли умиротворения окружающей их природы. Трель перешла сначала в дробь, потом в крик. Кажется, дама и ее спутник были сердиты друг на друга, и Маша попала на финал скандала. Мужчина, с помощью коктейля из крепких русских и английских слов обвинял свою спутницу в некорректном поведении. В ответ «Надя-блядя» посылала «красную рожу» нах и грозила «все рассказать Жене».

- Тоже мне, Джоконда, - ревел спортсмен. – Джоконда-анаконда.

Ба, неужели герои вчерашнего сумасшедшего дома, подумала Маша и сильнее прижалась к камням.

Спектакль близился к концу. Блондинка вспылила россыпью известной ей табуированной лексики и в гневе покинула сцену. Оказавшийся вдруг в одиночестве герой заметил Машу и приблизился к ней. Он нетвердо, но умело стоял на ногах. Маша встала, герой остановился перед ней. Он театрально поклонился, как положено после финальной сцены, тряхнул головой и громко представился.

- Алексей.

Лицо у него действительно было красным. Покрой его одежды соответствовал покрою фигуры, но не возрасту – борд-шорты в клеточку, майка аберкромби и радуга-шлепанцы. Будь Маша сведуща в моде, она бы рассмеялась, как старается этот петух выглядеть куул по куул-шкале старшеклассников. Но в одежде Маша не разбиралась и поняла только, что полупьяный Алексей, наверное, американец.

- Вы уж простите наш файт, - виновато улыбнулся Алексей, - и кто только пускает таких вот девиц на приличные курорты.

Глаза у него, подумала Маша, слишком добрые для постороннего человека.

- Ничего, не волнуйтесь, обойдется.

Маша боялась, что Алексей узнает ее голос, но нет, не узнал.

- Ну да, обойдется, - начал он длинную историю своих побед и поражений.

Оказалось, что он был первым мужем Жени, и что именно он «вывез ее в Америку».

Маша никогда не знала, как вести себя при откровениях незнакомого человека, и думала об одном: как бы повежливее отсюда вырваться. Купальник на ней был еще мокрый, и она была готова снова нырнуть в море и проделать обратный путь, против ветра, каким бы он ни оказался долгим. Но Алексей уже уселся на камни и твердым движением усадил Машу рядом. Его рука все сильнее сжимала ее плечо, и красное лицо оказывалось в неприличной близости. Слова на Алексея не действовали, потому что он их не слушал.

Впервые за много лет Маша испугалась. Она уже готова была драться - кричать было бесполезно, и она вообще не знала как, т.к. никогда в жизни не кричала о помощи. Но, посмотрев на море, вдруг увидела приближающуюся к ним по кромке воды фигуру. Кто это был, она пока не могла различить, но почему-то все равно вскочила и замахала руками «ВиктОр, ВиктОр!», прыгая с энтузиазмом пионерки на первомае. Человек в белой кепке ускорил шаг и быстро приближался.

Алексей обернулся и скривился: «А-а, таджик», поднялся с камней и зашагал прочь.

Маша и Виктор возвращались домой по мелководью. Они не разговаривали, не шли даже очень близко друг к другу, Виктор шагал немного позади. Но если бы кто-нибудь посмотрел на них со стороны, то заметил бы, что они образовывали одну тень. Солнце палило со всей добросовестностью невеликой звезды, но Маше все равно казалось, что это была лучшая прогулка в ее жизни.

Виктор снял свою кепку и надел Маше на голову. Ей она оказалась тоже велика. Он принял деловой вид, «зато лицо в тени». Это было единственное, что он сказал за всю дорогу. Маша несколько раз повторила про себя эти три коротких слова, так, как сказал их он, и улыбнулась – все-таки, он мексиканец.

По сравнению со всеми остальными здесь, подумала она, мы похожи если не на человеков, то хотя бы на их бедных родственников. И она снова улыбнулась.

В тот же день Маша поменяла билет и вечером уехала домой, самым неудобным поездом, бесконечного следования. Окно, возле которого она сидела, было мутноватым. К одному его углу прижался грязный комок конфетных фантиков, в другом углу покоилась раздавленная муха. Болели сгоревшие плечи, но Маша готова была смеяться.

Как хорошо, казалось ей, что можно вывернуть полированный мир на изнанку его гибельного несовершенства.

Комментарии

Добавить изображение