ВСПОМИНАЯ "СТРАСТИ ХРИСТОВЫ"

На прошедшей неделе Валерий Петрович напомнил мне о своем отзыве 2004 года на вышедший тогда фильм Мела Гибсона "The Passion of the Christ" – «Страсти Христовы»: http://www.lebed.com/2004/art3689.htm. Отзыв, озаглавленный им как «ЧАША, ПЕРЕПОЛНЕННАЯ СТРАДАНИЯМИ ЧЕРЕЗ КРАЙ», завершается так: «P.S. Да, отменно сделанный фильм. Но...лучше бы его не было.» Эта статья Редактора и послужила толчком к предлагаемой заметке.

Фильм Гибсона невыносимо страшен. Кинообозреватель Роджер Эберт отметил, что насилия в нем больше, чем в каком-либо еще из им виденных. Согласно его подсчету – из 126 минут «Страстей», 100 или больше - жуткие пытки. В фильме нет ни притч, ни заповедей. Воскресение явлено – минимальнейше, и не все его видят. И вот, при всем при том: фильм несет огромной силы духовный заряд. Заряд в форме крепчайшей пощечины. Нет, не евреям. А христианам.

Будучи учением об Истине, христианство парадоксально. Страх и надежда, трагическое и сладостное, гибель и спасение, человек и Бог - спаяны в нем сверхчеловеческой силой. Одно, отрицая другое, без другого дрябнет и обессмысливается. Человеческое усилие ко спасению становится как-то не очень нужным при уверенности, что добрый Христос все простит. Это усилие также обессмысливается при противоположном перекосе – потере всякой надежды на спасение. Иисус сладчайший - и Агнец как Страшный Судия. С одной стороны:

«Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.» (Мф. 11:28)

А с другой – грешники «в огне и сере ... и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью...» (Откр. 14:11)

Начиная с эпохи Возрождения, в европейской культуре шел вековой перенос центра тяжести в паре Бог-человек в сторону человека. В недрах христианства, утверждающего космическое значение личности, рождался гуманизм, ставивший в центр Вселенной человека, далее - ограничивающий Бога до «часовщика» и еще далее - до всего лишь идеи Бога. Видимый центр человеческого бытия перешел в науку, в промышленность, во все, что представлялось в виде конструктора – в рациональное и «наблюдаемое». В этом пространстве неограниченной власти человека, даже в идее Бога, «в этой гипотезе», как-бы уже и «не нуждались». Грех, как вина перед Богом, исчезал, уступая место представлению о нездоровом и неполезном.

Как следствие утраты Бога, гуманизм терял связь личности с гармонией мироздания. Вместо сияющего Божественной Премудростью макро- и микро-космоса в глаза гуманиста посмотрел темный макро- и микро-хаос. Смотреть в глаза безумного хаоса - таковой явилась плата за вход в царство человека. И эта плата была и остается мало кому по силам, удерживая связь с Богом, и ограничивая движение смыслового центра к человеку. В своем поверхностном и общеупотребительном виде, сдвиг к человеку в христианстве явился как сдвиг к комфортной вере. Печать первородного греха, губительная власть «князя мира сего», страшный суд, адские мучения – не слишком ли все это преувеличено? Человек по сути своей хорош, кроме некоторых негодяев, конечно; ну вот я лично уж точно хорош, ничего особо дурного в жизни не сделал - а Бог добрый – ну и не пугайте меня этой геенной, и этими ужасами. У меня и без того проблем хватает, скажите-ка мне лучше что-нибудь доброе, успокаивающее. Именно таков простодушный запрос широких масс гуманизированного христианства. Вера сведена к успокоительному средству, сладкому воскресному киселику. Ну и что тут плохого – могут меня спросить – что плохого в том, что человек ищет в вере облегчения жизни, иногда крайне тяжелой, а иногда и трагической? Тут и есть суть дела. Да, все правильно - помимо того, что вера, сведенная к успокоительному – кастрирована.

Человеческая душа имеет тенденцию раскисать в ленивом бездействии. Опускаться на свое энергетическое дно, и там расслабленно покачиваться в нулевых колебаниях. В самом общем виде, это и есть суть греха. Все греховные стихии – обитатели этого дна. И когда вера сведена до успокоительного – там уже нет ничего, что тащило бы душу вверх, спасало бы ее от прозябания в полубытии. Выпил сладенького - и отдыхай, дорогой - все OK...

Вот по этому расквашенному христианству и врезал като
лик-старовер Мел Гибсон. Врезал крепко и мастерски. По его собственным словам:

«I wanted it to be shocking; and I wanted it to be extreme... So that they see the enormity — the enormity of that sacrifice; to see that someone could endure that and still come back with love and forgiveness, even through extreme pain and suffering and ridicule.»

«Я хотел шока, хотел дойти до крайности... Так чтобы они поняли запредельность – запредельность этой жертвы, чтобы увидеть, что некто мог вынести это и все-таки вернуться с любовью и прощением, даже через крайнюю боль, страдания и опозоривание.»

Кто такие эти «они», которых Гибсон так стремится достать своим шоком? «Они» знают, что «некто», вынесший эти сверхчеловеческие мучения, вернулся с любовью и прощением - последнее понимается как нечто само-собой разумеющееся, и лежит за пределами фильма. То есть, «они» разделяют основной догмат веры – о Воскресении. Христиане – вот кому адресовано послание Гибсона.

Ни притчи, ни проповеди Христовы Гибсону здесь не нужны. Целевая аудитория их слышала сотни раз. А нужен шок, удар бича, молния, которая достанет раскисшего, от которой тот очнется хотя бы на время. И после этого, возможно, ему откроются совсем другие логии, чем «суббота для человека». Такие, например, слова могут стать понятнее:

• И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну...

• Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь.

• Прочь от Меня, творящие беззаконие, я не знаю вас.

• ...пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов; тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их. Кто имеет уши слышать, да слышит!

• Итак, будьте совершенны, как совершен Отец Ваш Небесный.

Зритель-христианин, прошедший через «Страсти» выходит из зала иным. Потрясенным страшной, безмерной ценой, которой он был выкуплен из рабства греху. Именно здесь энергетический смысловой центр Нового Завета, который логии лишь поясняют и раскрывают, но вне которого они стали бы всего лишь мудростями, среди прочих дошедшими до нас из глубины веков. Зритель делается свидетелем страшного самопожертвования Бога в Его невыразимой любви к человеку. Пройдя через это поле, меняется восприятие жизни. Расквашенность становится очевидной, и очевидно отвратной. Восстанавливается баланс любви к Богу и страха Божьего. Упреки Богу, вроде Иван-Карамазовского, становятся явственно безумными. Прямой ахинеей начинает отдавать старый богословский вопрос о теодицее – оправдании Творца перед лицом зла. Пусть хотя бы на время, но слишком перекошенное к человеку, переслащенное христианство выправляется в сторону Бога.

Ну, а для тех, кто не принимает основ веры, смотреть «Страсти», наверное, и не стоило бы – это мощное послание совсем не для них, едва и возможно им понять, к чему оно вообще. Впрочем, некая польза не исключена: зрители с садистскими наклонностями получат здесь такой запредельный объем жестокости, что впредь их от этого дела, возможно, будет воротить.