ИРОНИЯ И ФАНТАСТИКА

[Высоцкий и Стругацкие]

Светлана Толоконникова - кандидат филологических наук Борисоглебского пединститута (Воронежская область)

По свидетельству Л. Абрамовой, в начале шестидесятых годов В. Высоцкий увлёкся чтением научной фантастики и особенно полюбил Стругацких, а в 1966 году лично познакомился с Аркадием Стругацким. «Взаимное впечатление было, конечно, потрясающим»,— пишет Л. Абрамова по поводу этого знакомства. Особенно поразила барда и писателя-фантаста общность творческих интересов: в период работы Стругацких над «Улиткой» Высоцкий совершенно автономно пишет тематически близкую роману песню «В далёком созвездии Тау Кита». «И Володя, и Аркадий очень гордились, что у них одновременно сработала мысль на эту тему».

В 1966-67 годах Высоцкий пишет серию своих знаменитых сказок— «Песню-сказку о нечисти», «Лукоморья больше нет», «Сказку о несчастных сказочных персонажах» и «От скушных шабашей...». Вообще, интерес поэта к мифологическим и сказочным персонажам и сюжетам наблюдается на протяжении всего его раннего творчества. Вспомним, например, такие его песни, как «Про чёрта», «Про дикого вепря», «Песня-сказка про джинна», «Песня про плотника Иосифа, деву Марию, Святого духа и непорочное зачатье». Неомифологизм в «оттепельные» шестидесятые вообще переживает очередной всплеск, и поэт и бард Высоцкий просто не является исключением. Неомифологизм шестидесятых подчёркнуто социален: «В современной (после Второй мировой войны) литературе мифологизирование выступает чаще всего не столько как средство создания глобальной "модели", сколько в качестве приёма, позволяющего акцентировать определённые ситуации и коллизии прямыми или контрастными параллелями из мифологии...»* Сказки Высоцкого также социальны, но это— социальность особого рода. Мифологические и сказочные персонажи Высоцкого живут не в мифическое или неопределённо-сказочное время, а в так называемое «наше». Это порождает совершенно особенные сюжетные ходы и неожиданные характеристики всем известных сказочных персонажей— ведьм, леших, вампиров, Соловья-разбойника, Змея-Горыныча, Кощея и прочих.

Идея поместить этих и подобных им героев в шестидесятые годы XX века и посмотреть, что из этого получится, к моменту написания сказок Высоцкого уже была реализована в русской литературе именно братьями Стругацкими в их повести «Понедельник начинается в субботу», вышедшей в свет в 1965 году. Коллекционировавший научную фантастику и любивший творчество Стругацких, Высоцкий к 1967 году, конечно, должен был познакомиться с ней.

Прежде всего бросается в глаза совпадение персонажей и некоторых характеристик в сказках Высоцкого и повести Стругацких. Первые впечатления нового программиста НИИЧАВО молодого учёного Привалова связаны с обитателями одного из объектов института на улице Лукоморье. Подобная прямая отсылка к Пушкину есть и у Высоцкого, но у него «Лукоморья больше нет». Явно ориентируясь на Стругацких, Высоцкий, однако, уже давая название своей сказке, демонстративно идёт в противоположную сторону. Сравним с этой точки зрения антураж и персонажей обоих произведений, а также других сказок Высоцкого.

Главные достопримечательности научно-музейного объекта в Соловце — говорящий кот, толстый дуб и изба на куриных ногах. «Изящное», с точки зрения Привалова, название переулка предупреждает и героя, и читателя о необычности, сказочности обстановки. Но время действия— начало шестидесятых годов, место действия — СССР, территория советского научного института, а герой, молодой и перспективный учёный, — материалист, твёрдо знающий, что всё на свете можно объяснить научно, чудес как таковых не бывает. Восприятие Приваловым фантастического, сказочного мира условно можно разделить на три этапа. Этап первый— стремление видеть в необычном обычное, тем более, что необычное выглядит буднично: «Я с изумлением читал вывески. Их было три. На левой воротине строго блестела толстым стеклом синяя солидная вывеска с серебряными буквами: "НИИЧАВО. Изба на куриных ногах. ПАМЯТНИК СОЛОВЕЦКОЙ СТАРИНЫ". На правой воротине сверху висела ржавая жестяная табличка: "Ул. Лукоморье, д. № 13, Н. К. Горыныч", под нею красовался кусок фанеры с надписью чернилами вкривь и вкось: "КОТ НЕ РАБОТАЕТ. Администрация".

— Какой КОТ?— спросил я.— "Комитет Оборонной Техники?" На воротах умащивался, пристраиваясь поудобнее, гигантский — я таких никогда не видел — черно-серый с разводами кот. Усевшись, он сыто и равнодушно посмотрел на меня жёлтыми глазами. "Кис-кис-кис", — сказал я машинально»6.

Второй этап восприятия— удивление и уверенность в том, что увиденное — галлюцинация: «Я рывком поднялся и спустил ноги с дивана. Голос умолк. Мне показалось, что говорили откуда-то из-за стены. В комнате всё было по-прежнему, даже вешалка, к моему удивлению, висела на месте»; «Я встал и подошёл к зеркалу. Я не увидел своего отражения. В мутном зеркале отражалась занавеска, угол печи и вообще много вещей. Но меня в нём не было.

— В чём дело? — спросил голос. — Есть вопросы?

— Кто это говорит?— спросил я, заглядывая за зеркало. За зеркалом было много пыли и дохлых пауков. Тогда я указательным пальцем нажал на левый глаз. Это было старинное правило распознавания галлюцинаций...» Третий этап восприятия героем волшебного — уверенность в том, что его можно и нужно изучать; «Всё, чему мне случилось быть здесь свидетелем, не было мне совершенно незнакомым, о подобных случаях я где-то что-то читал и теперь вспомнил, что поведение людей, попадавших в аналогичные обстоятельства, всегда представлялось мне необычайно, раздражающе нелепым. Вместо того, чтобы полностью использовать увлекательные перспективы, открывшиеся для них счастливым случаем, они пугались, старались вернуться в обыденное. <...> Я уже обдумывал кое-какие эксперименты с книгой-перевертышем <,..>, с говорящим зеркалом и с цыканьем. У меня было несколько вопросов к коту Василию, да и русалка, живущая на дубе, представляла определённый интерес...» Таким образом, учёный остаётся учёным, материалистический, научный подход к сказочным объектам и явлениям оказывается для него единственно возможным, а мир сказки и мифа естественно вписывается в современность, исследуется и охраняется современной наукой9.

В песнях-сказках Высоцкого налицо такое же совмещение мифологического и современного миров. Результат же совмещения оказывается обратным, разрушительным, так как современность — это «век железный», век тотального цинизма. Поэтому в «Антисказке» чудесное пушкинское Лукоморье показывается исковерканным, уничтоженным: «Лукоморья больше нет,// От дубов простыл и след», так как: «Выходили из избы // Здоровенные жлобы // Порубили все дубы // на гробы», а дом на куриных ногах «спалил» некий явившийся «всем на страх вертопрах» . Далее описывается проникшее в сказку современное моральное разложение, так называемые хапужничесгво и жлобство, ненавидимые самим Высоцким:

Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след.
Дуб годится на паркет, - так ведь нет:
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили те дубы на гробы.
Распрекрасно жить в домах на куриных на ногах,
Но явился всем на страх вертопрах!
Добрый молодец он был, ратный подвиг совершил -
Бабку-ведьму подпоил, дом спалил!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка -
Сказка впереди.

Здесь и вправду ходит кот, как направо - так поет,
Как налево - так загнет анекдот,
Но ученый сукин сын - цепь златую снес в торгсин,
И на выручку один - в магазин.
Как-то раз за божий дар получил он гонорар:
В Лукоморье перегар - на гектар.
Но хватил его удар. Чтоб избегнуть божьих кар,
Кот диктует про татар мемуар.

Тридцать три богатыря порешили, что зазря
Берегли они царя и моря.
Каждый взял себе надел, кур завел и там сидел
Охраняя свой удел не у дел.
Ободрав зеленый дуб, дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп стал и груб.
И ругался день-деньской бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой под Москвой.

А русалка - вот дела! - честь недолго берегла
И однажды, как смогла, родила.
Тридцать три же мужика - не желают знать сынка:
Пусть считается пока сын полка.
Как-то раз один колдун - врун, болтун и хохотун,-
Предложил ей, как знаток бабских струн:
Мол, русалка, все пойму и с дитем тебя возьму.
И пошла она к нему, как в тюрьму.

Бородатый Черномор, лукоморский первый вор -
Он давно Людмилу спер, ох, хитер!
Ловко пользуется, тать тем, что может он летать:
Зазеваешься - он хвать - и тикать!
А коверный самолет сдан в музей в запрошлый год -
Любознательный народ так и прет!
И без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь не хнычь.
Ох, скорей ему накличь паралич!

Нету мочи, нету сил, - Леший как-то недопил,
Лешачиху свою бил и вопил:
-Дай рубля, прибью а то, я добытчик али кто?!
А не дашь - тогда пропью долото!
-Я ли ягод не носил? - снова Леший голосил.
-А коры по сколько кил приносил?
Надрывался издаля, все твоей забавы для,
Ты ж жалеешь мне рубля, ах ты тля!

И невиданных зверей, дичи всякой - нету ей.
Понаехало за ней егерей.
Так что, значит, не секрет: Лукоморья больше нет.
Все, о чем писал поэт, - это бред.
Ты уймись, уймись, тоска
Душу мне не рань.
Раз уж это присказка -
Значит, сказка дрянь.

1966

«Обмирщенная» сказка звучит иронично и пародийно («Всё, про что писал поэт, // это — бред»). Как отмечает А. А. Евтюгина, у Высоцкого уже «само понятие сказка фигурирует в песнях и стихах нарочито иронически», а «Антисказка», по словам А. С. Ананичева, — это очевидная сатира, советская антиутопия. Но разрушение сказочного мира, описанное со скоморошьей весёлостью, вызывает у автора противоположные веселью чувства, на что указывает рефрен (или припев):

Ты уймись, уймись, тоска, У меня в груди! (вар.: Душу мне не рань!)

Интересно сравнить, как изображаются у Стругацких и Высоцкого одинаковые персонажи.

В повести «Понедельник начинается в субботу» смотрительница избы на куриных ногах Наина Киевна Горыныч — внешне типичная Баба-Яга, но в современной синтетической косынке: «Хозяйке было, наверное, за сто. <...> Голова бабки поверх чёрного пухового платка, завязанного под подбородком, была покрыта весёленькой капроновой косынкой с разноцветными изображениями Атомиума и с надписями на разных языках: "Международная выставка в Брюсселе"». Наина Киевна Горыныч сохранила природные, сказочные, лукавость и жадность, которые расцениваются как пережиток и воспринимаются снисходительно, продолжает исполнять некоторые функции ведьмы (участвует в шабаше на Лысой горе, называющемся теперь «ежегодным республиканским слётом»). Но она прекрасно адаптировалась к современности, а сама по совместительству является и сотрудницей НИИЧАВО, и музейным изучаемым экспонатом, органично сочетая в себе сказочную и советскую сущность:

«—Таким вот образом, Наина Киевна!— сказал горбоносый, подходя и обтирая с ладоней ржавчину. — Надо нашего нового сотрудника устроить на две ночи. Позвольте вам представить... м-м-м...

— А не надо,— сказала старуха, пристально меня рассматривая. Сама вижу. Привалов Александр Иванович, одна тысяча девятьсот тридцать восьмой, мужской, русский, член ВЛКСМ, нет, нет, не участвовал, не был, не имеет, а будет тебе, алмазный, дальняя дорога и интерес в казённом доме, а бояться тебе, бриллиантовый, надо человека рыжего, недоброго, а позолоти ручку, яхонтовый...»

Иные ведьмы у Высоцкого. С одной стороны, это разбитные современные бабы, как говорится, «из простых». В «Песне-сказке о нечисти» они «взревели, как медведи: // "Натерпелись — сколько лет! // Ведьмы мы али не ведьмы, // патриотки али нет?! // Налил бельма, ишь ты, клещ, отоварился! // А еще на наших женщин позарился!.."». С другой стороны, они— настоящие сказочные ведьмы, живущие «в заповедных и дремучих страшных муромских лесах» («Песня-сказка о нечисти»), у «подножия Лысой горы» («От скушных шабашей...»). Вторжение же в современность для них оказывается совершенно непродуктивным и даже пагубным. В сказке «От скушных шабашей...» они, «уставши от шабашей», «намылились в город» и там «всё просадили» на бегах. Нечисть Высоцкого вообще ведёт невоздержанный образ жизни: ведьму из «Антисказки» легко подпоить (чем и воспользовался добрый молодец), леший из этой же песни пьёт и бьёт лешачиху, у друга лешего, домового из сказки «От скушных шабашей...»,— запой, и т.д. Здесь вспоминается пьяница и безобразник Хома Брут из «Понедельника...». Его за возмутительное поведение «продёргивают» в институтской стенной газете. Большинство же других сказочных персонажей повести, так сказать, исправились. Например, хотя домовые склонны к алкоголизму (как и в сказках Высоцкого), их можно лечить, что и делают в отделе Линейного Счастья. Так вылечили «славного серенького домовика из Рязанской области»: его приветили, умыли, вылечили «от застарелого алкоголизма, и он так и прижился здесь, на первом этаже. Рисовал он превосходно, в стиле Бидструпа, и славился среди местных домовых рассудительностью и трезвым поведением». Некоторые мифологические существа, обитающие в стенах НИИЧАВО и вошедшие в штат его сотрудников, так до конца и не могут избавиться от дурных привычек, но они, во всяком случае, стараются в приличном обществе скрывать свои недостатки. Например, вурдалак Альфред, хотя и любитель выпить, но тщательно маскирует спиртное под чай и вообще очень стыдится своего недостатка. Он очень хочет быть своим в этом новом мире (который, как казалось в начале романтических шестидесятых, вот-вот оформится)-, мире чистой науки, молодого энтузиазма, высокой нравственности и радостного труда, когда «понедельник начинается в субботу», а социальных недостатков становится всё меньше и меньше. Те же персонажи, контроль над которыми невозможен, содержатся в так называемом виварии и служат науке в качестве подопытного материала: это дракон, Лернейская гидра, гарпии, гекатон-хейры, джинны и демоны, нераскаявшиеся вурдалаки и, наконец, Кощей Бессмертный.

Герои же сказок Высоцкого сочетают в себе и старое, и новое зло, а исправиться могут лишь на короткое время. Например, вурдалак «клыки свои спрятал» и «красавчиком стал, — хочь крести» только для того, чтобы попасть в город, но в этом самом городе быстро нашёл себе «вдовушку» и выпил «ей кровушку» («От скушных шабйшей...»). Город со своими пороками не только прививает их жителям сказочного леса, но и поддерживает мифологическое зло, а отнюдь не искореняет его. Нагнетание пороков-разрушает сказочную стабильность, уничтожает мифологический мир. Так, истребляют друг друга представители низовой мифологии в «Песне-сказке про нечисть», уничтожено Лукоморье. В «Сказке о несчастных сказочных персонажах» современность также оказывается губительной: осовремененный Иван-дурак, хоть формально и является освободителем, но на самом деле оказывается более неприятным, чем «по-своему несчастная» «лесная голытьба». При этом он называет Кощея «гнусным фабрикантом» и использует в речи клишированные обороты типа «я закончу дело, взявши обязательство».

То, что персонажи Высоцкого погрязли в небывалом для сказочных времён разврате, делает изначально похожие мифологические миры поэта и фантастов практически антиподными. Даже один из самых милых персонажей повести Стругацких учёный кот Василий в «Антисказке» — жалкий спившийся «сукин сын».

Итак, при том, что повесть Стругацких «Понедельник начинается в субботу» явно повлияла на сказки Высоцкого, налицо совершенно разный неомифологизм. Сочетание двух миров — современного и сказочного — у Стругацких идеализировано. Одни сказочные персонажи перевоспитались, современная жизнь, сохранив их необыкновенность, но искоренив старорежимные дурные привычки, сделала их лучше, а главное— нужными науке и новому обществу. Те же, кто не сумел приспособиться к лучшей жизни, а также опасные злодеи вполне гуманно содержатся в виварии и — опять же вполне гуманно — изучаются. И Лукоморье — есть, хотя оно и похоже больше на музей. Высоцкий же, поместив мифологические образы Стругацких в иной контекст, по-другому осмысливает их: современный «железный век» (причём, думается, не только в его «советском» проявлении), стал причиной гибели сказки, опошлил и уничтожил её. Вместо иронической утопии у Высоцкого появляются неомифологические тексты пародийного толка, иногда с элементами антиутопии. Интересно, что элементы антиутопии появляются и в более поздней повести Стругацких «Сказка о тройке»,— своеобразном продолжении «Понедельника...». Однако дед Феофил, говорящая коза с холма «Заколдуй» и маги-учёные из института оказались сильнее членов Тройки, пародийно напоминающей ортодоксально советские бюрократические институты и печально известную «тройку» сталинских времён одновременно.

Очевидно, одной из причин такой разницы в подходах является то, что повести Стругацких писались ещё в период «оттепельных» романтики и оптимизма, а время написания сказок Высоцкого (хотя прошло всего несколько лет) — начало горького разочарования и реакции.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Дикий вепрь

В королевстве, где все тихо и складно,
Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь,
Появился дикий вепрь огромадный -
То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.
Сам король страдал желудком и астмой,
Только кашлем сильный страх наводил,
А тем временем зверюга ужасный
Коих ел, а коих в лес волочил.
И король тотчас издал три декрета:
"Зверя надо одолеть наконец!
Кто отважется на дело на это -
Тот принцессу поведет под венец!"
А в отчаявшемся том государстве -
Как войдешь, так сразу наискосок,-
В бесшабашной жил тоске и гусарстве
Бывший лучший королевский стрелок.
На полу лежали люди и шкуры,
Пели песни, пили меды - и тут
Протрубили во дворце трубадуры,
Хвать стрелка! - и во дворец волокут.
И король ему прокашлял: - Не буду
Я читать тебе моралей, юнец!
Если завтра победишь Чуду-юду,
То принцессу поведешь под венец.
А стрелок: - Да это что за награда?
Мне бы выкатить портвейна бадью!
А принцессу мне и даром не надо -
Чуду-юду я и так победю.
А король: - Возьмешь принцессу - и точка!
А не то тебя - раз-два! - и в тюрьму!
Это все же королевская дочка! -
А стрелок: - Ну хоть убей - не возьму!
И пока король с ним так препирался,
Съел уже почти всех женщин и кур,
И возле самого дворца ошивался
Этот самый то ли бык, то ли тур.
Делать нечего - портвейн он отспорил,
Чуду-юду победил и убег.
Вот так принцессу с королем опозорил
Бывший лучший, но опальный стрелок.

ПЕСНЯ ПРО НЕЧИСТЬ

В заповедных и дремучих, страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх.
Воет воем, что твои упокойники.
Если есть там соловьи - то разбойники.
Страшно, аж жуть!
В заколдованных болотах там кикиморы живут,-
Защекочут до икоты и на дно уволокут.
Будь ты конный, будь ты пеший - заграбастают,
А уж лешие так по лесу и шастают.
Страшно, аж жуть!
А мужик, купец иль воин попадал в дремучий лес,
Кто за чем - кто с перепою, а кто сдуру в чащу лез.
По причине попадали, без причины ли,
Всех их только и видали,- словно сгинули.
Страшно, аж жуть!
Из заморского из леса, где и вовсе сущий ад,
Где такие злые бесы - чуть друг друга не едят,
Чтоб творить им совместное зло потом,
Поделиться приехали опытом.
Страшно, аж жуть!
Соловей-Разбойник главный им устроил буйный пир,
А от них был Змей трехглавый и слуга его - Вампир.
Пили зелье в черепах, ели бульники,
Танцевали на гробах, богохульники!
Страшно, аж жуть!
Змей Горыныч взмыл на древо, ну раскачивать его:
- Выводи, Разбойник, девок, пусть покажут кой-чего!
Пусть нам лешие попляшут, попоют,
А не то, я, матерь вашу, всех сгною! -
Страшно, аж жуть!
Соловей-Разбойник тоже был не только лыком шит.
Гикнул, свистнул, крикнул: - Рожа, гад заморский, паразит!
Убирайся без боя, уматывай!
И Вампира с собою прихватывай! -
Страшно, аж жуть!
Все взревели, как медведи: - Натерпелись, столько лет!
Ведьмы мы или не ведьмы? Патриотки или нет?!
Налил бельма, ишь ты, клещ, отоварился!
А еще на наших женщин позарился!-
Страшно, аж жуть!
И теперь седые люди помнят прежние дела -
Билась нечисть груди в груди и друг друга извела.
Прекратилось навек безобразие,
Ходит в лес человек безбоязненно.
И не страшно - ничуть!