ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА

«Для спасения человеческого существа ни психология, взятая сама по себе, ни психотерапия ничего не могут; мораль как голое учение и требование ничего не может, если ...человек сам по себе...не решается на то, чтобы держать себя открытым для сущностных отношений к бытию»

М. Хайдеггер.

 

Вопрос

Где мы, и кто мы, люди, есть? - вот Вопрос, который волнует меня всю жизнь, требует поиска, и выше его, я знаю, вопроса и нет. Согласно Канту, «Настоящая цель исследований метафизики — только три идеи: Бог, свобода и бессмертие». Я вижу, что Вопрос разветвляется именно на эти три темы, и даже порядок рассмотрения должен быть именно таким: Бог, свобода, бессмертие. Положим, что проблемы эти важны и волнующи — но есть ли какие-нибудь хоть сколько-то надежные средства их раскрытия? Иными словами, является ли метафизика всего лишь набором произвольно составленных, субъективно-вкусовых утверждений, или все же есть такая вещь, как метафизическая истина? И если есть — в чем она? В физике — чье развитие составляет стержень продолжающегося Нового Времени — критерий истины хорошо установлен. Он — в компактности описания широкого класса явлений. Иными словами, истинность физической теории есть дробь, в числителе которой расположены успешно описанные явления, а в знаментеле — исходные (неопределяемые) понятия и аксиомы теории. В споре теорий побеждает та, у которой эта дробь выше. Может ли мета-физика взять на вооружение физический критерий истины? Как в таком случае может выглядеть согласие метафизической теории и опыта? Дело метафизики — картина Мироздания, сопряжение человека с Мирозданием. Особенностью человека яляется чрезвычайная зависимость его мироощущения, его жизни от того, каким он видит это сопряжение, и видит ли вообще - то есть, от освоенной и принятой им метафизики. Метафизическая картина отнюдь не повисает в воздухе пустой безделицей — она генерирует одни смыслы жизни и подавляет другие. Вдохновляет на одни пути, и препятствует другим. Порождает одни ценности и святыни и угнетает другие. Метафизический опыт, таким образом, есть опыт порождения и уничтожения целей, ценностей, смыслов. Этот опыт далеко не всегда очевиден. Декларация и реальное воздействие на смысл — совсем не одно и то же. Реальное воздействие — вопрос, нуждающийся во внимательном рассмотрении. Это и есть вопрос согласия метафизической теории, ее исходных мотивов и пред-рассудков, с практикой ее воплощения, укрепляющей или разрушающей эти исходные мотивы. Вопрос метафизического согласия с опытом допускает как умозрительно-логическое, так и конкретно-историческое рассмотрение. Пример вопроса такого рода — утверждает ли материалистическая картина ценности познания, как ей это свойственно декларировать, — или же на деле она подавляет их? Этот специальный вопрос, в частности, рассматривается ниже. Таким образом, в самых общих чертах, обстоит дело с соотнесением метафизической теории и реальности жизни. Соотнесение возможно, важно, и нетривиально. Это соотнесение, согласно представленной выше аналогии, определяет «числитель» метафизической истинности. Точно так же, как и физике, мета-физике требуется компактный «знаменатель» - предельная мощность, минимизация исходного понятийного зерна. Например, этика Ветхого Завета основана на требовании выполнения некоего числа независимых заповедей (десяти основных и многих дополнительных), играющих роль аксиом. Этика Нового Завета стоит всего на двух основных заповедях - любви к Богу и любви к человеку, утверждая, что «в этом весь Закон и Пророки». С точки зрения компактности, новозаветная этика есть огромный шаг вперед, радикально меняющий всю точку зрения, парадигму, менталитет. Так и в науке — специальная теория относительности, скажем, не просто позволила объединить механику и электродинамику в единое теоретическое поле, но и раскрыла тем самым новый взгляд на мироздание, на свойства пространства и времени. Достижение новой, более высокой компактности всегда порождает новую парадигму, новое раскрытие сущностей. Таким образом мне видится ответ на вопрос о философской истине. Я мог бы также сказать, что описанный выше критерий истины афористично выражен словами Нагорной проповеди:

 

«Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак, по плодам их узнаете их¹.»

 

Этот ответ и задает путь моего рассмотрения. Хочу подчеркнуть — это именно мое расмотрение, Читатель. Мой личный путь познания, о котором я рассказываю, и деталями которого рад поделиться в надежде быть полезным - полезным в том наиважнейшем деле, о котором говорит Мартин Хайдеггер в предпосланном эпиграфе. Картины Мироздания, унаследованные нами, тем вернее задают нам жизнь, чем хуже мы это видим. Но нам не пристало быть в рабстве ни у чего — даже у этих картин. А это значит — необходимо внимательно и критически рассмотреть как свою картину, так и другие, на которые мы могли бы ее заменить. Именно ради этого великого и трудного дела и написан этот текст.

Творец

Итак, дело философии — описание Бытия. Того, что есть — в предельно общем понимании глагола «есть», «быть». Совокупность объектов, о которых можно сказать, что каждый из них существует хотя бы в каком-то смысле — и есть Бытие. Оно, таким образом, включает все без исключения — материальные и идеальные объекты, людей и животных, а также ощущения, сны, ангелов, демонов, и т. д. Можно ли назвать какие-то всеохватывающие качества Бытия? По-видимому, первым таким качеством является гармония, высочайшая степень порядка. Хаос, противоположное гармонии начало, тоже пронизывает миры Бытия — оттеняя гармонию и переплетаясь с нею. «Почему порядок, а не хаос? - вот основной вопрос философии» - утверждал Мераб Мамардашвили. В принципе, есть только два ответа. Либо наблюдаемый порядок есть одна из реализаций в мире изначального и тотального хаоса — либо гармония мироздания исходит от внешнего к нему Начала, Творца, Бога, создавшего и создающего этот поразительный мир. Либо от хаоса, либо от Творца. Разрешать для себя эту дилемму можно в любую сторону, но от того, как она разрешена — кардинально зависит жизнь разрешившего. Многие разделяют веру в хаос, боясь додумать, что она значит — только в силу того и держатся сего верования. Одним из тех, кто свою безбожную веру стремился продумать и высказать честно и до конца, был Бертран Рассел. Вот что он об этом, в частности, писал:

 

"Brief and powerless is Man's life; on him and all his race the slow, sure doom falls pitiless and dark. Blind to good and evil, reckless of destruction, omnipotent matter rolls on its relentless way…²"

 

Только обладая исключительной силой, возможно совместить эту убийственную веру с творчески-содержательной жизнью. Научных аргументов, вынуждающих к ней, или опровергающих ее, нет и быть не может — этот вопрос находится за пределами науки. Вы не прижаты к стене доказательствами ни в ту, ни в другую сторону, ибо их нет - выбор свободен.

Творец сокрыт, не очевиден. Его не примешь ни по приказу, ни усилием воли, ни как разумную гипотезу. Принять Его может лишь тот, кто Его уже ощутил, принял — как ни тавтологично это звучит. Как и для любой способности, здесь, очевидно, важны и личные качества, и обстоятельства культуры. Завеса сокрытости может быть весьма плотной — кажется, только и останется, что верить в хаос. Впрочем, кто-то и вовсе «ни во что не верит, даже в черта, назло всем», и вроде не задумывается на эту тему. Может показаться, что оно даже и к лучшему для кого-то, не задумываться: заглядывание в бездну есть дело весьма небезопасное. Смерть, однако, ждет каждого — не только философа, но и простака. Как голову в песок не прячь — нет-нет, да и посмотрит она в глаза — тут и повеет ледяным холодом бессмысленной расселовой бездны. Это чувство бессмысленности всего — кто мерил его разрушительную силу? От этого корня питаются самоубийства, наркомания, пьянство, идолопоклонничества коммунизма и нацизма, многие и многие виды зла. Приведу здесь цитату такого знатока человеческой души, как Карл Густав Юнг:

 

«Среди моих пациентов второй половины жизни - скажем, старше 35 лет - нет ни одного, чьи проблемы можно разрешить, обойдя религию. Можно определенно сказать, что все они чувствуют себя больными, потому что потеряли вечные ценности - то, что может дать живая религия своим последователям. Ни один из этих пациентов не может быть полностью исцелен, если не возвратится к религиозным воззрениям».

 

Выходит, что такой, казалось бы, крайне философический, далекий от «реальных» проблем вопрос, как вопрос об источнике мировой гармонии — материи, жизни и разума — есть как раз острейший и в буквальном смысле жизненно-важный.

Иногда высказывается соображение, что понятие Творца устраняется лезвием Оккама. Действительно, правило Оккама требует удалять логически-излишние сущности. Однако понятие источника гармонии логически оправдано уж никак не менее, чем утверждение о его отсутствии. Более того — вера в первичность хаоса противоречит вере не то что в красоту физических законов — вере, лежащей в основе фундаментальных исследований — но и вообще надежде на хоть какие-то законы. С математической строгостью можно утверждать, что если первичен хаос, то мир не может быть познаваемым. Так называемый « антропный принцип» - где гармонии мало, некому о ней спрашивать — таким основанием не является, и полагать его за таковое - распространенное логическое заблуждение. Предположим, Вам идут сообщения от датчика случайных символов, и в силу невероятного стечения обстоятельств Вы получаете оттуда одну за одной 500 страниц «Войны и мира». Что пойдет следом? Страница 501 романа или абракадабра? Какая из двух гипотез более вероятна? Ответ таков: необходимо ожидать с вероятностью единица, что следом пойдет бессмысленная абракадабра, а не страница 501. Исследователь же верит — и должен верить — в продолжение романа, а не в абракадабру. На камне этой веры стоит не только вся наука, но и вся культура, вся жизнь человека.

 

Это важное обстоятельство стоит сформулировать еще и по-другому. Мы привыкли полагать чем-то само собой разумеющимся сам факт закономерности, регулярности явлений природы. Сам факт существования законов природы. Мне могут сказать, что эта регулярность — не предположение, а наблюдаемый факт, независимый от темных гипотез относительно источника гармонии. И сказавший такое был бы строго неправ. Действительно, предположим, что наблюдавшийся до сего момента мир есть лишь одна из бесчисленных гримас хаоса. Положив это, зададимся вопросом — какова вероятность того, что наблюдавшиеся до сих пор «закономерности» сохранятся, то есть, являются действительно закономерностями, а не случайным совпадением? Ответ довольно очевиден: вероятность продолжения регулярности такова же, как вероятность получения продолжения романа от датчика случайных символов: ноль. Хаос не может породить закона — никакого. Хотя число возможных законов и бесконечно, вероятность редукции хаоса хоть к какому-то закону равна нулю. Таким образом, последовательная вера в хаос как источник мироздания требует отказа от веры в какие-либо регулярности, законы природы вообще, признания наблюдавшихся «закономерностей» неверной интерпретацией случайных данных, то есть требует не только отказа от познания, но и ожидания немедленного конца света. Только в этом случае вера в хаос была бы логически состоятельна — если эта вера вообще может быть логически состоятельной. Верить же вместе и в первичность хаоса и в существование законов природы можно только в силу логического недоразумения.

Рене Декарт, заложивший основы рационализма и науки Нового Времени, стремился найти предельную основу всякой достоверности. Вот к чему он, в частности, пришел:

 

«Наконец, если существуют еще люди, которых и приведенные доводы не убедят в существовании Бога и их души, то пусть они узнают, что все другое, во что они, быть может, верят больше, как, например, что они имеют тело, что есть звезды, Земля и тому подобное,– все это менее достоверно. Ибо хотя есть моральная уверенность в подлинности этих вещей, так что в них невозможно сомневаться, не впадая в чудачество, однако, когда дело касается метафизической достоверности, то нельзя, не отступая от разумности, отрицать, что есть основание не быть в них вполне уверенным. Стоит только отметить, что точно так же можно вообразить во сне, что мы имеем другое тело, видим другие звезды, другую Землю, тогда как на самом деле ничего этого нет. Ибо откуда мы знаем, что мысли, приходящие во сне, более ложны, чем другие? Ведь часто они столь же живы и выразительны. Пусть лучшие умы разбираются в этом, сколько им угодно; я не думаю, чтобы они могли привести какое-нибудь основание, достаточное, чтобы устранить это сомнение, если не предположить бытие Бога.³»

 

Лучше кого-либо другого Декарт знал о необходимости критического отношения к данным наблюдений, необходимость строжайшей критики которых есть один из столпов заложенного им научного метода. И вместе с тем, совершенно отчетливо он видел необходимость глобального доверия к этим данным. В том плане, что они не есть иллюзия, наводимая на нас каким-то темным демоном. В том смысле, что при всей их ограниченности и несовершенстве, они честны; в них возможны ошибки, но нет лжи; они, как могут, говорят нам правду о действительно существующем. Без такого доверия научное познание бессмысленно, невозможно. Как видно из приведенного отрывка, основу такого доверия Декарт видел только в вере в Бога. Эта мысль была дорога и Эйнштейну, неоднократно облекавшему ее в форму максим - например, так:

 

«Subtle is the Lord, but malicious He is not⁴».

 

Человек

 

 

Сопряжение материального и идеального миров изначально, вневременно. Оно — в видимой красоте мира, в законах природы, выражающихся элегантной математикой, в тонко-настроенных значениях фундаментальных параметров, открывающим возможность материи, жизни и разуму («fine-tuned Universe»). Эта глобальная гармония материального и идеального дополняется гармонией другого рода — рождающейся локально, через человека. Человек, во-первых, есть тот, кто видит эти сопряженные миры, материальный и идеальный. А раз он видит, имеет в себе их оба, уже в силу этого он не принадлежит ни одному из них, являя собой некий иной, третий мир⁵. Во-вторых, человек видит не только эти два мира, он видит также и себя, и знает, что видит. И в третьих, это видение составляет условие и фон для рождения новых идей и отвечающих им материальных объектов. То есть, человек есть тот мир, где материальное и идеальное соединяются, рождая новую гармонию. Человек, таким образом, есть Творец, но являющийся в пространстве Бытия, в пространстве Творения. По сути своей, человек подобен Богу, или — человек есть сын Божий. Человек, как и Творец, есть источник рождающейся гармонии Бытия. В отличии же от Творца, человек и сам рождается, сам составляя ядро этой новой гармонии.

В данном контексте, «человек» есть обладающий со-знанием, рефлексией, видящий себя. Именно так человеческая сущность была определена Декартом его формулой «Cogito, ergo sum» - «мыслящий во мне и есть я». В этом смысле, разумные инопланетяне, ежели бы таковые обнаружились, должны были бы отнесены к категории «людей», какой бы ни оказалась их материальная оболочка.

Сознание видимо лишь его носителю. Для внешнего наблюдателя оно скрыто, но может об-наруживаться именно в появляющейся через него новой гармонии. Дело науки — отыскание универсального, однообразного, повторяющегося. Сознание же являет себя строго противоположным - рождением новых сущностей. Новых образов, стилей, видений, теорий - вливающихся в ткань Бытия, принимаемых им, становящихся его атрибутами, новыми измерениями. То есть, по самой своей сути, сознание не может быть ухвачено наукой, занятой описанием уже существующих измерений. Творческое сознание разрушает прежнюю гармонию и создает новую, дотоле никак не присутствовавшую. Новая гармония именно потому и нова, что причинно, в силу законов естества, не вытекает из старого порядка. Иными словами, деятельность сознания по сути своей сверх-естественна. Рождение идеи — всегда чудо, всегда «вдруг», непредсказуемое озарение.

Новое обычно приходит лишь туда, где его уже жаждут. Рождению новой теории, скажем, предшествует осознание «непонятности» некоего явления, или противоречивости уже существующих теорий, предшествует брожение умов, мучительные поиски, вызванные этой неудовлетворительностью. От новой теории требуется согласие с наблюдениями, соотнесение с другими теориями, она должна быть «красива» (Эйнштейн) или даже «безумна» (Бор). Все эти требования встречают рождающуюся идею при ее чудесном появлении у ворот царства идеального. Дальнейшая ее судьба зависит от успеха в убеждении сих стражей, что она и есть та, которую так ищут и призывают. Успех в этом откроет ей ворота царства, допуская к власти над материей. В итоге описанных событий, родившийся идеальный объект приобретает материальную плоть. Материя в этом случае совершает свое движение не в силу ее собственных законов, «законов природы», а вследствие воли, навязанной ей сознанием. Причинно-следственные связи собственно-материальных процессов оказываются разорванными, локально уничтоженными, преобразованными сознанием, взявшим власть в свои руки. Воля сознания демонстрирует себя как власть, превосходящая законы естества, то есть, как сила именно сверх-естественная.

Здесь следует отметить, что полученное выше утверждение о свободе воли, или, что то же самое, сверх-естественности сознания не является утверждением теоретическим или, тем более, религиозным. Как это видно из самого контекста рассуждения, это утверждение вытекает из непосредственного рассмотрения происходящего, то есть, оно насквозь феноменологично. Свобода воли есть априорное представление сознания о себе самом, изначальная видимость. Разумеется, видимость еще не значит истинность. Видимость свободы воли сама по себе еще не доказывает ложность взглядов, объявляющих эту видимость иллюзией - от фатализма до последовательного («вульгарного») материализма. Утверждение об истинности свободы воли, а не только видимости ее, содержит уже пункт веры — также, как и утверждение об ее иллюзорности. Подобно вопросу об источнике вселенской гармонии, вопрос о свободе воли лежит за пределами науки. Как уже говорилось выше, наука не может рассмотреть вопрос о существовании темного могущественного демона (называемого иногда «демоном Декарта»), захватившего над Вами власть, и скрывающего это через иллюзию о данных опыта вообще, и свободной воле в частности. Но наука стоит на сущностном доверии к данным опыта, на отрицании возможности такого демона. Точно также, как для вопроса о Творце, решение вопроса о свободе в ту или иную сторону задает ядро индивидуального и общественного менталитета. Отказ в свободе воли, в какой бы форме он ни выражался, неизбежно низводит человека до слепой, бессильной игрушки внешних сил — пусть эти силы называются роком, материей, классовым интересом, бессознательным, демонами, богами. В силу этого, отрицание свободы воли (в отличие от утверждений о факторах ее ограниченности) глубоко противно духу творчества, анти-вдохновенно, антиэволюционно, мертвяще. Сознание, говорящее о своей свободе как об исходной очевидности, нуждается в доверии к себе. Оно не может доказать эту свободу, но без веры в нее ему нечем дышать и незачем жить.

Наукой установлен факт возникновения Вселенной из сингулярного состояния, Большого Взрыва, около 14 млрд лет тому назад. Цветущая сложность видимого Мироздания, взятого на фоне его начального состояния взорвавшейся точки, открывает великую картину Эволюции. Эволюция и есть разворачивающийся процесс Творения, где рождающийся в нем сын разделяет дело Отца, как это было вдохновенно описано Тейяром де Шарденом. С этой позиции жизнь открывается как путь от слепой материи к сознанию. В этом — существо феномена жизни. Развитие эволюционного древа есть ни что иное, как предродовое развитие плода в лоне Бытия — человека разумного, Сына Божия. Такой взгляд согласуется с известным наблюдением Геккеля о поразительном сходстве фаз внутриутробного развития человека с живыми организмами, фазами эволюции - ежели на это подобие, развернув его, посмотреть в телеологическом, а не привычно-материалистическом ракурсе. А раз так, то звери есть поистине «братья наши меньшие»⁶, и заря сознания в глазах собаки или лошади подобна таковой в глазах младенца.

Рождение человека как сына Божия содержит в себе глубокое противоречие, в разрешении которого состоит драматизм судьбы и истории. Как не раб, а именно как сын, человек обретает единосущность Отцу, в частности - свободу и самостояние. Свободу как от низших сил, так и от самого Отца. Без последней он был бы всего лишь творением, тварью Божией, но никак не сыном. Но как рождающемуся во времени, человеку всегда предстоит новый путь к небу, освобождение от рабства слепым стихиям. Как пребывающий в этом рабстве, и предоставленный себе самому одолевать — или не одолевать его, человек зол. Такова природа зла - помощь Отца ограничена условием самостоятельности сына. Дабы не подавлять сына Своим явным присутствием, Отец неочевиден, сокрыт. Слишком явный факт существования Отца был бы несовместим с сыновней свободой. Отец сокрыт, и ощутить Его присутствие — особый дар, дающийся в редкие минуты и далеко не всем. Весьма индивидуально и дозированно. Чуть меньше — и гибель в бездне, чуть больше — и утрата свободы. В плане мировоззренческих учений, этим двум падениям соответствуют гуманистический атеизм и тоталитарный клерикализм. Исторически оба нередко являлись реакцией один на другой, черпая свою силу в протесте противостоящему злу, и обнаруживая слепоту к злу собственному. Русский коммунизм и германский нацизм прошедшего века есть срыв в объединенное зло - атеистическую тоталитарность - через фазу свободолюбивого безбожия. Узнавший о том, что «Бога нет», человек не выдержал разверзшегося перед ним одиночества, и, ужаснувшись такой свободы, бросился от нее в объятия всеобщего безбожного «мы» - класса или нации.

 

Доверие

Итак, существование Творца сопрягается как минимум с двумя фундаментальными обстоятельствами: во-первых, гармонией и познаваемостью Мироздания, и во-вторых, сверх-естественностью сознания, богоподобием человека. Вера в Творца открывается как важное условие жизни сына Божия, призванного к со-творению Мира. Для того, чтобы расти к Отцу, не достаточно, разумеется, лишь верить в Его существование. Слово «вера» имеет существенный дополнительный смысл — доверие (то же справедливо и применительно к английскому «faith», и латинскому «credo»). О центральном значении доверия к данным опыта и свободе воли говорилось выше. Без камня априорной веры,
до-верия, рушится все — познание, культура, общественные связи, семья, личность. Неспособность к доверию есть тяжелая и отчасти заразная душевная болезнь, разлагающая личность, семью, общество. Однако, все эти необходимые частные и множественные доверия сами по себе нуждаются в цельной единой опоре. Каждое из них шатко уже по причине своей частности. Такой единой опорой может быть только доверие Отцу.

Последовательный отказ от всякого до-верия, последовательный агностицизм, есть погружение в тотальное унылое бессилие. Непоследовательный агностицизм, признающий необходимость веры данным опыта, веры в свободу воли, в великие способности человека, и т. д. - такой агностицизм позволяет жить, но теоретически он плох, ибо требует множественности ни на чем не стоящих аксиом, его «знаменатель» весьма раздроблен, и уже поэтому шаток. Помимо того, отказ от веры в Бога стоит агностицизму глобального поражения — перед временем, роком, смертью. Отказ от веры в Бога есть неспособность отстоять смыслы перед временем, сдача всех святынь смерти. Человеческой слабости агностика можно посочувствовать, но как философ проповедует немощь, и поистине терпит поражение. Сказанное можно вполне отнести к Карлу Попперу. Будучи последовательным агностиком, Поппер избегал вопросов о существовании Бога и бессмертии. В одном из последних интервью, опубликованном уже посмертно, он заметил, что ему трудно говорить о Боге, допустившем Холокост. Состояние человека, потерявшего многих родных и близких в этой трагедии, понятно, и полемика с ним на эту тему была бы едва ли уместной - тут требуется сочувствие, а не полемика. И все же — своим отстранением от темы Бога и бессмертия, он бессильно отстранился от философии как поиска Истины и Смысла.

Без доверия, вера в некое существование Творца была бы не менее убийственна, чем другие губительные верования, обсуждавшиеся выше. Отцу должно верить — верить Его мудрости и любви к нам, Его детям. Это доверие порождает ответную любовь к Нему, любовь к нашим братьям и сестрам, любовь к Его делу — Творению. И тогда уже нечего бояться, кроме стыда перед Ним. Нечего страшиться из Им данного. Полное доверие Отцу прекращает страх и вражду даже ко времени, с его «было» и «будет». Становится совершенно ясно, что Отец рад нашему росту к Нему, нашему открывающемуся сходству с Ним. И что Он не даст пропасть нам, Его детям. Уже не надо бояться — у нас есть любящий Отец, мы не пропадем. Такую великую, прекрасную, поистине благую весть несет нам доверие Давшему Жизнь. Принесшего эту благую весть звали Иисусом.

Итак, ищущий гарантий и твердых доказательств не найдет их — их нет и не будет. Истина не выдается под гарантию. Она может одарить своим присутствием лишь того, кто примет ее свободно, а не под давлением общеупотребительных заклинаний, от чьего бы имени они ни исходили. Она слишком нежна и аристократична для площадных доказательств, но может довериться тому, кто сам способен к доверию. Дело Эволюции требует осознания человеком его предельной ответственности за со-творение мира, за Бытие как Космос, раскрывающуюся гармонию⁷. Дело со-Творения, уже совместного Отцом и Сыном, требует мобилизации творческих сил человека, просветления его ума и сердца. Увидит ли человек эту сверх-задачу как свое кровное дело, найдет ли пути и силы — зависит от многого. И в немалой степени — от того, каким ему открывается Мироздание и он сам в нем. Иными словами — от освоенной им философии. Ибо дело философии и состоит прежде всего в изображении Бытия и Человека. Предельно существенного в существующем.

В завершение уместно было бы взглянуть на весь приведенный ход размышлений. Откуда он, через что, и куда? Вопрошание о человеке вызвало кантовскую триаду: Бог, свобода, бессмертие. Движение по триаде привело к неким сущностным условиям познания вообще и науки в частности, и постепенно раскрыло перед автором основы учения Христа, как именно метафизически необходимые.

__________________________________________________

1. Мф 7:19-20.
2. «Кратка и ничтожна жизнь Человека; медленно и неизбежно темный безжалостный рок губит его и весь его род. Слепая к добру и злу, безразличная к разрушениям, всесильная материя движется своим неумолимым ходом...» (перевод мой - АБ)
3. Р. Декарт, «Рассуждение о Методе», часть 4.
4. «Господь искусен, но не злонамерен»
5. Согласно распространенной терминологии Карла Поппера, материя, сознание и идеальное составляют соответственно, Мир 1, Мир 2 и Мир 3. Мое изменение нумерации вынуждено логикой изложения.
6. Сергей Есенин: «.. И зверей, как братьев наших меньших...»
7. греч. Kóµoç - порядок, гармония