СНЫ ОБ АПСНЫ

23-11-2008

"Демократия, господа, это вам не лобио кушать!
Всех врагов демократии будем расстреливать на месте."

Дж Иоселиани, д-р искусствоведения.

Море. Слово из четырёх букв я впервые прочитал в шестилетнем возрасте в книжке "Робинзон Крузо". Речку видел: вода с берегами, а море - только во сне. Почему нет второго берега, и зачем там вода солёная? Увидеть это чудо воочию - детская мечта и самое главное , казалось, грядущее дело для ближайших моих сопливых лет.

Михаил МалахинДело было сделано во-время, ещё до школы: нищий город Бердянск показал тогда нам с мамой своё море, но было море Азовским и ненастоящим, совсем не похожим на робинзонов грозный океан. Поэтому сны про море продолжали сниться. Взрослым уже, двадцатилетним. увидел я , наконец, настоящее море своих детских снов. Оказалось море прекрасным, но ещё прекраснее были высокие горы на берегу зелёной и ласковой страны. Страна называлась Апсны, по-русски - Абхазия.

К тому времени я, охочий до чтения юноша, уже слегка "подсел" на весёлом очаровании ранней искандеровской прозы. Поэтому, не только море, - Абхазия тоже снилась и тоже в действительности вполне соответствовала грёзам об этой красоте, об этой вкусной мамалыге с копчёным сыром и об ароматной "изабелле" из села Лыхны. И роскошные павлины с разноцветными хвостами разгуливали гордо и свободно по субтропическому парку в старой Гагре. А на сухумской набережной и взаправду был ресторан "Амра", и старики за нардами спорили о футболе и о политике, прихлёбывая местный кофе, очень густой и очень сладкий.

Надо ли утверждать, что полюбил я всё это сильно и очень давно?. Первая тревога стала внятной вдруг ещё в восемьдесят девятом, когда случайно (Адлер не принимал почему-то) я прилетел в Сухум: страшно и абсурдно охраняли бронемашины мирные курортные перекрёстки. Девяносто первый революционный год в Москве начисто вытеснил Абхазию из моих снов и воспоминаний. Оказалось ненадолго. Белые корпуса Пицунды, недосягаемый апофеоз курортной роскоши "реального социализма", вдруг стали вполне доступными летом девяносто второго даже мне, скромному преподавателю, чем я, конечно же, не замедлил воспользоваться. Остается напомнить, что был тогда самый разгар "грабительских гайдаровских реформ" и "ельцинского геноцида русского народа". Но денег почему-то вполне хватало на сытый трёхнедельный отдых с двенадцатилетним сыном в одном из вожделенных пансионатов Пицунды.

Правда, было страшновато. Потому, как пугали настырно и успешно по телевизору ещё в Москве насчёт того, что в Абхазии разгул бандитизма, людей крадут каждый день прямо с улиц, а железная дорога не то взорвана, не то просто не работает, но, главное, - местные сепаратисты, разумеется, красно-коричневой раскраски, вот-вот навалятся на мирную демократическую Грузию-мать. Поехали на поезде, который почему-то прибыл точно по расписанию, минута в минуту. А в Пицунде оказалось беспечного народа полным-полно, и все обычные курортные службы работали, как часы, включая даже вертолётные экскурсии. Притом, всё невероятно дёшево, и привычным стало поэтому ожидание какой-то неизбежной гадости в качестве обязательной расплаты за удовольствие.

Обошлось, однако, на этот раз, три недели прошли вполне безмятежно, не было только, вот, билетов обратных. Не страшно, купил на попозже, на рейс из адлерского аэропорта, и уехал с мальчиком в Гагру догуливать отпуск, а деньги почему-то всё никак не кончались. Живём в гостинице, плаваем в море, вкусно кушаем в местных заведениях и в ус не дуем себе, - лепота! Почти забылись лживые московские страшилки про бандюков-сепаратистов, оставалось, правда, недоумение: зачем? Ведь, никем и нигде в то время не говорилось об отделении Абхазии, речь шла лишь о возврате к федеративному принципу объединения с Грузией, не более того, именно к этому призывали национальные депутаты местного парламента, знаю точно из опять же местных газет.

Тогдашняя привычка читать газеты, воспитанная недавними горбачёвскими временами, укрепила меня в стандартных и потому довольно легкомысленных политических симпатиях и предпочтениях, в частности, насчёт грузинского начальника Шеварднадзе: ещё бы, всем известный демократ и миролюбец! Уж он-то с любым договорится, уж он-то стрелять, точно, не станет. Из-за того я и остался в совершенном недоумении, когда знакомая хозяйка в ресторанчике вдруг поинтересовалась: "А что это вы не уезжаете?". "С какой, спрашивается, стати нам уезжать надо?". "А с такой стати, что все уехали, особенно, которые с детьми". "Почему?". "Так война, ведь, второй день уже...". "Ну, дела!", думаю себе. Выходим на улицу: всё, вроде, мирно и обычно. Всё, да не всё: машин заметно меньше, и почти все вдруг без номеров оказались. А на перекрёстках Гагры и в приморском парке ближе к вечеру стали кучками собираться сосредоточенные мужики местные, от мальчиков до стариков: кто с обрезом, кто с берданкой, кто с двустволкой, кто с мелкашкой спортивной, а кто и с пустыми руками. Разговоры в этом ополчении об одном только, что надо немедленно выдвигаться в сторону Гудауты и пытаться остановить грузинские танки.

Господи, как же вдруг стало их жалко всех, и стариков, и мальчишек! Поубивают ведь. Однако, война войной, а домой выбираться как-то надо: билеты на завтра. "Утро вечера мудренее", подумал, нашёл ещё, где поужинать и винца выпить, и пошли мы спать в гостиницу. Утром вышел на балкон: зловещая панорама, пожары здесь и там по всему городу. Разбудил сына, умыться не получилось: воды не было. Рассчитались и вышли на улицу. Солнышко светит, и никого нет: ни прохожих, ни машин. Подходим к рынку, чтобы напоследок чего-нибудь вкусненького прикупить с собой. Куда там, прямо по Высоцкому: "...всё крест-накрест заколочено, надпись "все ушли на фронт", какие уж тут гостинцы. А единственная встречная тётка утешила: "И зачем же вам гостинцы? Ведь никуда вы не уедете, поезда и автобусы уже третий день как не ходят."

Мы, конечно, сильно поскучнели, однако потащились уныло к станции, потому что идти нам, всё равно, больше некуда было. Вокруг по-прежнему ни души, ни звука, прямо страшный сон какой-то. Но страшно по-настоящему стало чуть позже, уже у самого вокзала. Раздался взрыв, и громко затарахтел большой пулемёт, в ответ - автоматная стрельба короткими очередями. А мы почти дошли, между прочим, и я пытаюсь, как можно спокойнее, объяснить неуместно любознательному ребёнку технические различия между пулемётом и автоматом, скрывая собственный лютый страх. Вдруг из ближних вечнозелёных кустов засвистели пули, а потом - и с другой стороны улицы, да так дружно, что, крикнув зачем-то "ложись!", я собственноручно повалил сына лицом в дорожную пыль и не замедлил улечься сам рядышком. Дальше мы ползём, уподобляясь червям, а пульки над головами всё посвистывают, и в голове одна-единственная внятная мечта: "Только, чтобы не зацепило мальчика, ведь помочь некому и перевязать нечем".

Слава Богу, доползли до вокзала, там каменный цоколь здания давал защиту от случайной пули. Привалившись к прохладным камням, стали мы наблюдать, как пульки расплющиваются об стенку напротив. Потом стрельба, вроде, стихла, и мы вошли в здание вокзала. Там были какие-то испуганные люди, человек пятнадцать, не больше. Некоторые с детьми. Я поздоровался и поинтересовался. Оказалось, они сидят на чемоданах уже третий день, и никаких электричек на путях или автобусов на привокзальной площади вообще не видели, хотя стрельба началась только сегодня. Совсем стало грустно, и мы в тупом оцепенении присоединились к сидящим беженцам. Тут, вдруг, опять загрохотало. "Ну, вот, - подумал, - всё идёт по ленинскому бессмертному плану: сперва положено захватить стратегические объекты города, и вокзал - в первую очередь. И будь, что будет." Но стихло, наверное, отбились.

Неожиданно раздался стук вагонных колёс, и все с надеждой вышли на платформу. Там никаких вагонов не оказалось, а просто подъехал маневровый тепловоз. Вышел машинист и объявил, что попытается доехать до Адлера и готов принять нескольких пассажиров, но не в кабину тепловоза, а лишь на открытую площадку снаружи. Никто, по-моему, не согласился, мы тоже не решились, и тепловоз уехал. Все вернулись в зал ожидания, стрельба и взрывы стихли совсем, и я неожиданно заснул, сидя на МПСовском деревянном жёстком диванчике. Вдруг будит меня сын и тащит на привокзальную площадь. А там стоит львовский автобус, битком набитый бывшими советскими писателями разного пола и возраста, бегущими от войны из Дома творчества в Пицунде. Дверь автобуса открыта, но войти практически невозможно. Непонятным образом через несколько минут мы-таки попадаем внутрь, и я сажусь на пол в обнимку с рычагом коробки передач. Водитель объявил, что денег не возьмёт, пока не доедем (если, конечно, доедем) до Адлера, потребовал детей убрать от окон, и мы потихоньку покатили через воюющий город в сопровождении белой "волги" под белым опять же знаменем.

Выбрались, наконец, из Гагры и поехали чуть быстрее по совсем пустому шоссе, а советские писатели, очумелые от страха, уже слегка было расслабились и развязали языки. Неожиданно и резко затормозил наш автобус, и в дверь сунулся полуголый человек с автоматом и в совершенно неуместной курортной войлочной шляпе с бахромой. Человек поинтересовался: "Оружие везёте?". Получив отрицательный ответ, он потребовал от мужчин выйти из автобуса. Мы тогда мало на мужчин были похожи, однако пришлось выйти. Снаружи стояло ещё десятка полтора сильно возбуждённых и страшноватых полуголых ребят, перепоясанных пулемётными лентами и с повязками на головах. Глаза у них были врастопырку, похоже, слегка обкуренные и только что из боя, ещё не остыли. Но стрелять они в нас почему-то не стали, хотя оружием были обвешаны весьма обильно. А могли бы, и не было бы ничего им за это, потому что война, кроме прочих ужасов, это ещё и ужасный всеобщий беспорядок: из кранов не течёт вода, не работают ни транспорт, ни торговля, и любой придурок с автоматом является верховной властью. Наши же придурки повертели в руках затребованные паспорта, посовещались на непонятном языке и отпустили с миром. Я, между прочим, остался тогда в уверенности, что это был один из бандитских отрядов "Мхедриони" покойного Джабы Иоселиани, знаменитого тбилисского профессора и вора "в законе", потому что никак не выглядели они похожими ни на грузинскую армию, ни на ополчение абхазов, тогда почти безоружное. Но ещё через два года знакомое лицо командира в нелепой белой шляпе показали вдруг по телевизору в репортаже из Будённовска. Тогда-то я и узнал его имя: Шамиль Басаев.

А для пассажиров писательского автобуса война вскоре закончилась. На русском берегу пограничной речки Псоу стоял броневик, вокруг него - казаки. Я на дух не переношу ряженых самозванцев, но этих готов был обнять и расцеловать, как родных: ура, мы дома! В аэропорту - холодное свежее пиво и обычная курортная суета, а про недалёкую войну никто ничего не знает и знать не хочет: неустроенная и свободная Россия образца девяносто второго выглядела поэтому настоящим бастионом порядка и стабильности.

Улетели мы во-время, и каким-то фантастическим сном кажется нынче весь тот день На самом деле, сна никакого не было, просто события прошлого августа и, прежде всего, формальное признание абхазской государственности обернули невольно мою память вспять, к началу войны. Шестнадцать лет назад она ещё не была войной за независимость, но размах кровопролития и его продолжительность сделали её такой. И стала эта война победоносной для абхазов. Да, конечно, была потом этническая чистка, практически, геноцид местных грузин, то есть, большинства довоенного населения. Да, конечно, имперские военно-политические игрища великого северного соседа повлияли как на ход войны, так и на её исход. Да, конечно, не председатель Госсовета Грузии (гораздо позже – президент) Шеварднадзе, а приведшие его к власти уголовники Тенгиз Кетовани с Джабой Иоселиани возглавили "наведение конституционного порядка" на пляжах и в санаториях абхазских курортов. Но, несмотря на всё это, именно Грузия - насильник и агрессор, именно Абхазия - жертва насилия. И никогда впредь не станет изнасилованная жертва жить с насильником по доброй воле. Поэтому для Грузии Абхазия - навсегда отрезанный ломоть, причём, отрезанный с обильной кровью.

Аналогия с Косовым представляется вполне уместной. Там тоже, сначала бывшие коммунисты лишили автономии бывшую национальную провинцию, потом начались массовые убийства бывших провинциалов. Есть неоспоримые у Сербии права на Косово, как и у Грузии есть, хоть и менее очевидные, права на Абхазию. Но, не вернётся Косово (к моему сожалению) в состав Сербии, и никогда не станут абхазы жить после войны в грузинском государстве.

Нынешние русские политические болтуны привыкли, в особенности, после "олимпийской" (началась 08.08.08.) скоротечной войны, всуе поминать Абхазию лишь в связи с Южной Осетией. А ведь там, очевидно, совсем другой исторический сюжет и другой политико-национальный расклад. Это тема для отдельного серъёзного разговора, начинать который здесь не хочется, тем более, что разговоры "за Осетию" ведутся сейчас повсеместно, серъёзные и не очень.

Одно только замечание: в отличие от абхазского военного пожара, зажжённого из Тбилиси в девяносто втором году, последнюю войну в Южной Осетии разожгли с двух, а, точнее, с трёх сторон, и главный поджигатель находился в Москве.

Что же до Абхазии, то есть некоторые обстоятельства, благоприятствующие сдержанному оптимизму в отношении перспектив абхазской государственности. Во-первых, это природный фактор исключительных достоинств, способный обеспечить монопольно высокую ренту как для аграрного, так и для рекреационного ресурсов молодой страны, а во-вторых, довольно ясное нежелание современных абхазских властей включать республику в состав Российской Федерации.

Так что, дай им Бог, как говорится, но прежняя довоенная Абхазия, страна моих снов, умерла окончательно. Жестокие сражения начала девяностых осквернили необратимо этот райский кусок земли, и не могу я с тех пор поэтому безмятежно загорать на тамошних пляжах, обильно политых кровью. Ведь даже сны об Апсны мне совсем перестали сниться, и это, похоже, навсегда.

Комментарии

Добавить изображение