ПЕРЕЧИТЫВАЯ АВГУСТИНА БЛАЖЕННОГО

Обращение Аврелия Августина в христианство ежегодно отмечается католической церковью 3 мая. Это о многом говорит, согласитесь. И сейчас, спустя тысячу шестьсот лет после ухода епископа Гиппонского в град божий ссылка на Блаженного Августина, титана религиозной мысли придает солидности любому тексту. Вот и я в статье о философии Джордано Бруно сослался на раздраженное отношение титана к неуместным, по его мнению, вопросам о соотношении вечного бога и конечного во времени творения божьего. Но удивился: откуда это раздражение Блаженного?

Ведь Августин в своем главном сочинении легко, как будто это само собой разумеется, замечает, что до сотворения мира не было ничего, в том числе и времени, а значит и говорить не о чем. Остроумно. Современно. Но неубедительно! Когда современники титана все же поинтересовались, что делал бог до того, как он начал свое дело, блаженный рыкнул на них: для таких, мол, излишне любопытных и приуготовил господь ад!

Это аргумент? Нет, конечно! Совсем недавно мы уже слышали нечто подобное: до Биг Бенга, мол, ничего не было, в том числе и времени, поэтому вопросы, что было до того, не имеют смысла. Некоторое время несмышленый мир верил физикам-теоретикам, но затем все же робко спросил: «А из чего же он тогда взорвался, этот Бэнг? И что было до него?» И что вы думаете? На простые вопросы труднее всего отвечать. Король в очередной раз оказался голым! Самоуверенным физикам пришлось признать, что детские вопросы – самые важные. Это философские вопросы. Точно так же спрашивали и Блаженного Августина: «Мира не было, значит – и времени не было? Хорошо. Но Бог-то, вечный и всемогущий бог – был?!»

Ведь, если времени не было вообще, в том числе и для бога, то был ли он тогда? Ведь быть – это значит длиться во времени. Или бог существует вне нашего мира и времени? Но как же тогда его дух носился над водами? Заметьте – это очень важно – наше сознание готово на все, лишь бы угодить богу. На все – кроме времени! Оно порой дороже денег! Мы инстинктивно понимаем, чувствуем, что и всемогущество и бесконечность – естественные атрибуты бога. Он может все! Кроме одного: время властно даже над богом. Единственный ответ Августина на это – непостижимость господня – был убедителен до XIII века, до Томаса Аквинского. И все же примем его, допустим. Но дальше – больше!

Простой пример: наш мир создан совсем недавно, шесть или семь тысяч лет назад, и создан ненадолго, до второго пришествия и страшного суда. Это уже очень странно – для бога вечного и всемогущего. Вы скажете, не нам судить? А кому же еще, если мир сей создан специально для нас, читайте Писание? Тем более что мы созданы творцом по его же образу и подобию! Нет, нет, кто-кто, а мы имеем право судить. Вот и порассуждаем.

Итак, во-первых, зачем столь солидному демиургу развлекаться такими мыльными, по сути дела, пузырями, как наш недолговечный мир? Во-вторых, чем же тогда занимался – и чем будет заниматься креативный по самому его определению творец целую предшествовавшую и последующую вечности? Снова носиться над водами в темноте? Да ну, не смешите старого атеиста! Кстати, а что будет с Землей после страшного суда? Ее аннулируют или оставят зверям и птицам, почистят, подкрасят и вернут в райское состояние? Или состоится новая, неведомо какая по счету попытка?

Так ведь нет! Никаких новых попыток не предусматривалось, ибо в своей нечеловеческой мудрости господь заранее все знал и все предвидел. Это называется предопределением. Августин настаивает на нем, но тогда получается, что все было заранее известно. Какой же смысл было затевать творение? Только для того, чтобы сказать «Это хорошо!» (я почти буквально цитирую титана) и вскоре свернуть проект? Отобрать заранее известные души в рай, остальных милосердно отправить в ад (непонятно, откуда он взялся у всеблагого и всемогущего создателя?) и на этом прекратить историю?

И это только начало долгого перечня неувязок, несуразиц, неясностей в философии титана. Да и полно – философия ли это? Не зря сам Августин говорил, что ему неважно мнение грамматиков, лишь бы паства поняла, что ей толкуют. Это чувствуется и в трудах Августина. Все свои «доказательства» он начинает со ссылок на Писание. Не слишком сложные места пытается в античных традициях обосновать логически, не зря все же хорошо учился и искал место преподавателя риторики. Когда же чувствует, что никакая логика не спасет, то неуклюже завершает инвективы риторическими вопросами: разве может, мол, быть иначе? А затем снова и снова повторяет темные цитаты Писания, поворачивая их то одной, то другой стороной, трактуя тонкости перевода с греческого на латынь. Но яснее они от этого не становятся, особенно для нас, вынужденных барахтаться еще и в тонкостях церковно-славянской риторики.

Понимая в итоге, что рационально христианские постулаты доказать не удается, Августин требует не понимания, но веры. Не зря ему с Оригеном приписывают классическое кредо веры: «Верую, ибо абсурдно!» Высказывание звучит вызывающе, но на самом деле это оправдание и просьба извинить. «Не понимаю!» – вот как правильно переводится на русский язык это высказывание.

Имеется в виду, конечно, не то, что верить надо в невозможное, в необъяснимое, а то, что основы веры иррациональны, недоказуемы, и остается только верить в них. Так говорят философы. Но в том то и дело, что я не согласен с ними и полагаю, что читать это знаменитое высказывание надо буквально: верить можно (и стоит) только в невероятное! Все остальное – возможное, вероятное, доказуемое – это уже знание, наука.

Если же бестолковая паства не хочет верить верно, то есть, так как велит пастырь, если она предпочитает заблуждаться, то скрепя сердце наш мыслитель соглашается с неизбежностью и пользой насилия. Практика показала ему, что иным способом церкви, как богочеловеческого организма, как града божьего (это название главного труда Августина) не построишь. В Гиппоне, где он был епископом, поначалу большинство верующих поддерживало донатизм, то есть сепаратизм, независимость африканской церкви от Рима. И лишь после беспощадной борьбы с этой ересью (и под угрозой вторгшихся в Африку ариан-вандалов) народ склонился к истинной вере. Вот с каких пор берут начало традиции инквизиции!

Но наиболее явно Августин «плывет» в неразрешимом вопросе о Троице. Недаром именно она и таинство евхаристии порождали неизменно на протяжении всей истории христианства многочисленные ереси. Не говорю уже о вольнодумце Бруно – даже глубоко религиозный Ньютон на смертном одре сознался, что никогда не мог понять сущности Троицы! Оно и впрямь странно – видеть на иконах сияющего Христа в силах, на небесном троне, в окружении ангелов и апостолов – и гадать при этом, куда же делся Иегова, бог отец, творец всего сущего. Каким это образом они едины, но все же раздельны – и наоборот. И ломать вдобавок голову, при чем тут дух святой и куда его пристроить…

В конце концов, спрашиваешь себя – да полноте, философ ли Августин? И огорченно разводишь руками: нет. Хороший проповедник, замечательный писатель, эрудит, педагог, тонкий психолог – да кто угодно, только не философ. Задача философии – объяснять мир, а не подгонять его под определенную концепцию, даже если это концепция бога. Такой подход неизбежно отражается как на объективности, так и на качестве рассуждений! Увы, именно Августин заставил меня расстаться с последними иллюзиями относительно христианства! Дело в том, что при подготовке статьи о Джордано Бруно пришлось ссылаться на отцов церкви, пришлось, естественно, основательно перечитать их – и неожиданно с глаз спали шоры детских впечатлений.

Исчезло юношеское восхищение формальной логической эквилибристикой этих мастеров суждений, эта виртуозная эквилибристика – что значит возраст! – вызывала даже скуку. Какие бы длинные цепочки доказательств они не выстраивали, но если уже в первых звеньях заложены неверные посылки, то и все вытекающие из утомительных порой рассуждений блистательные умозаключения лишены смысла. Тем более что уже на втором, на третьем шаге заключений ясно чувствуется подвох, заангажированность, бессознательная (а порой и весьма осознанная) подгонка аргументов под определенный результат. И больше всего разочаровал Августин! Это титан? Эти плоские, тривиальные декламации определили путь христианства на восемьсот лет вперед?! Не может быть! Но так оно и есть. Да и могло ли быть иначе?

Становится понятно, почему свою «философию» христианства он строил на базе взглядов Платона, предварительно хорошенько их вышелушив и максимально упростив для своей не очень-то образованной паствы. Понятно, почему ему не подошел строгий Аристотель – не по Августину шапка! Великолепный Стагирит, непревзойденный мастер анализа, безупречный логик, убедительный даже в своих заблуждениях, был слишком сложен для религиозных философов времен упадка римской империи. И слишком рационален. На его уровень философы выйдут лишь в XIII веке, во времена Фомы Аквинского и совсем в иной обстановке.

В IV-V веках рациональность была опасна. Если уж старый мир рационалистов-римлян рушился на глазах, то чего ожидать от новой и крайне странной религии, основанный на таких противоречивых и малопонятных постулатах, как Троица, благодать, спасение души (причем строго ограниченного количества душ, как будто богу не по силам спасти всех), непорочность девы Марии? Сюда же надо включить конечность вселенной в пространстве и времени – при бесконечности бога, неразрешимые коллизии между божьим замыслом, предопределением – и свободой воли, и даже антропоморфность творца. И так далее и тому подобное.

Сейчас уже можно признать, что малограмотным, за исключением хитроумного Савла и видавшего виды Матвея, невежественным, необразованным, очень уж простым апостолам из народа формулировка непротиворечивой системы постулатов религии была попросту не по силам. Догматы веры они лепили на скорую руку, из чего придется, из того, что было за душой и под рукой. И хотя сама по себе идея Христа весьма человечна и перспективна, критический анализ для веры в него опасен.

Нет, не зря Августин всеми способами строил Град божий, то есть всесильную церковь на Земле. Понадобятся века невежества и непрерывного промывания мозгов, чтобы неуклюжие и странные постулаты христианства стали чем-то с детства привычным, впитанным с молоком матери, само собой разумеющимся. Только тогда пришло время Фомы Аквинского, с его попытками подвести под религию научный базис, дать рациональное объяснение ее основам. Увы, вслед за этим пришлось срочно создавать инквизицию! Рационализация веры привела к расколам, протестантизму и религиозным войнам последователей Христа милосердного друг с другом. Войны были столь свирепыми и жестокими, что Диоклетиану и не снилось!

Последний свой довод в философском споре церковь в лице хорошо по тем временам образованных кардиналов и папы привела в феврале 1600 года, сжигая на костре Джордано Бруно. Но костер неожиданно стал факелом, разогнавшим мрак религиозного обскурантизма! Бруно применил философию к самому богу, доказав, что из его вечности и всемогущества следуют не очень приятные для церкви выводы.

Что любопытно: если попытка Западной Европы построить град божий, то есть Церковь, стоящую выше государств, не удалась, то менее притязательная, с самого начала пошедшая в услужение государству русская церковь переживает ренессанс, она всегда на подхвате и даже отвоевывает утраченные позиции! Недаром – почитайте публикации, посвященные Бруно – именно российские авторы пытаются в последнее время пересмотреть роль мятежного философа, пытаются доказать, что сожгли его вовсе не за убийственную для церкви трактовку идеи множественности миров, а за ересь, за отрицание религиозных догматов, подбрасывая таким образом дровишек в давно погасший костер. Истинные наследники блаженного Августина!