ИНТЕРВЬЮ

Окно кабинета Икара Кузьмича Заусенецева выходило на Ист-Ривер. На противоположном берегу начинался большой нью-йоркский район под названием Куинз. Но поскольку красивых зданий в этом Куинзе не было -- по крайней мере, таких, чтобы лицезреть из окна, -- то взгляд Икара Кузьмича, останавливаясь на несколько мгновений на единственном и нелепо торчавшем на другой стороне, как одинокая и несуразная заводская труба, небоскрёбе с окнами из зеркального голубого стекла, всякий раз скользил дальше налево, пока не упирался в мост Куинзборо, соединявший Манхеттен с Куинзом, по которому маленькими букашечками ползли автомобили.

Стоя после обеда у открытого окна с сигаретой -- а курить в служебных помещениях в те времена ещё не было запрещено, --Заусенецев обычно погружался в состояние глубокой задумчивости -- по крайней мере, внешне это выглядело именно так. Он подпирал руками упитанные бока и провожал глазами то проплывавшие по реке теплоходы, то проносившиеся над водной гладью спортивные самолёты и всяческие экскурсионные и челночные вертолёты, которые доставляли авиапассажиров в аэропорты имени Кеннеди и Ла Гуардиа. Иногда, степенно и слегка переваливаясь с борта на борт, мимо проходили большие баржи и суда почти что океанского калибра. Они частенько приветствовали Заусенецева низким протяжным гудком.

Конечно, не одному Икару Кузьмичу были адресованы эти знаки внимания. Капитаны салютовали всей Организации Объединённых Наций.

Но раз Заусенецев в ней работал, более того, возглавлял Службу русского письменного перевода, то есть руководил коллективом, состоявшим из более чем пятидесяти человек, он по праву принимал эти приветствия и на свой счёт. И представлялось ему в такие минуты, что вся команда проходящего по фарватеру судна с восхищением и замиранием сердца смотрит на штаб-квартиру ООН -- это средоточие лучших представителей цивилизованного человечества, своеобразный глобальный мозговой трест. Сознание этого давало Икару Кузьмичу основание гордиться тем, что и его, Заусенецевские мозги составляли часть мирового разума.

Однако в последнее время умиротворённому течению мыслей Икара Кузьмича стали мешать различные ЧП, случавшиеся по вине некоторых его нерадивых подчинённых. Главным из них был, конечно же, отказ трёх сотрудников его службы сдавать деньги в бухгалтерию Постоянного представительства СССР, что в обязательном порядке должны были делать все без исключения советские граждане, работавшие в Секретариате ООН. А эти трое -- да кто они такие, мальчишки, по двадцать пять лет всего от роду! -- решили, что им, видите ли, закон не писан!..

Ну, положим, закона такого, чтобы сдавать две трети получаемой в ООН зарплаты, а за это иметь жильё по условно советским ставкам квартплаты (то есть платить, например, за арендуемую представительством квартиру около 90 долларов в месяц) да ещё пользоваться за 6 долларов в месяц представительским автобусом для поездок на работу и обратно, когда в Нью-Йорке только в черте Манхеттена одна поездка на муниципальном транспорте обходилась к тому времени в 1 доллар и 15 центов, -- так вот закона такого, естественно, не было. Но зато была инструкция, которую перед отъездом в загранкомандировку читал и ставил в какой-то ведомости означавшую согласие с ней подпись каждый, кого направляли на работу в ООН. В этой инструкции была указана сумма зарплаты в так называемых инвалютных рублях, которая должна была выплачиваться тому или иному советскому сотруднику. И он, Заусенецев, правильно говорил на одном из партсобраний переводчиков, когда речь в очередной раз зашла о повышении зарплаты, что никто никого не заставлял подписывать ту инструкцию, а раз уж подписали, то надо выполнять. К тому же, резонно продолжал тогда Заусенецев, переводчикам, большинству из которых нет и тридцати лет, платят чистыми в среднем по девятьсот долларов в месяц...

А кто-нибудь в Союзе подобную зарплату, да ещё в долларах, в таком возрасте получает?.. На это ему выкрикнули с места, что, дескать, в некоторых странах Африки среднемесячные заработки не превышают и тридцати долларов и что, мол, можно равняться и на эти показатели. Но Заусенецев, будучи человеком опытным, то есть не поддающимся на провокации, попросту невозмутимо проигнорировал эту незрелую реплику...

Икар Кузьмич затушил сигарету, и тут секретарша доложила ему, что звонит всё тот же Крутилин по ка
кому-то деликатному делу.

-- Да, Саша, -- глухо бросил в трубку Заусенецев, предчувствуя что-то недоброе. Он недолюбливал Крутилина за то, что тот происходил из семьи интеллигентов и раньше, до приезда в Нью-Йорк, работал журналистом, то есть преподносил себя человеком относительно независимым. Он же, Заусенецев, хоть и был сыном кадрового разведчика и родился в тогдашней Южной Родезии, являлся потомком рязанских крестьян, и это его дед, услышав однажды про имя Икар от заезжего политинформатора, посоветовал своему сыну именно так назвать новорождённого внука. Яблоко от яблони недалеко падает -- поэтому неприязнь и подозрительность Икара Кузьмича ко всему мало-мальски аристократическому в манерах и поведении, видимо, передались ему с генами.

Да и в ходе всей его взрослой жизни, за долгие годы работы в системе министерства иностранных дел, особенно в управлении кадров, эти качества всячески в Заусенецеве развивались и поощрялись начальством, ибо они идеально совпадали с общей направленностью кадровой политики государства.

-- Икар Кузьмич, простите за беспокойство, -- робко начал Саша, -- но тут мои бывшие коллеги-журналисты хотят к вам корреспондента направить, чтобы взять у вас интервью ... для ленинградского телевидения.

Услышав такое, Заусенецев опешил. Такого хода от Крутилина он никак не ожидал. Он вздохнул, чтобы выиграть время для раздумий, а потом спросил:

-- А чего это вдруг они решили ко мне обратиться?

-- Да понимаете ли, Икар Кузьмич, -- стал объяснять Саша, -- они, видимо, какую-то передачу об ООН готовят. Вы, наверное, знаете, они уже с Басовым телеинтервью отсняли... Вот теперь хотят с вами о переводческой работе побеседовать.

Заусенецев опять тяжело перевёл дыхание. О том, что подобное интервью уже дал сам Басов, заместитель Генерального секретаря ООН по делам Совета Безопасности, являвшийся высшим советским должностным лицом во всей ооновской системе, он не знал. На какой-то миг он почувствовал себя чуть-чуть обойдённым. Но в то же время это обстоятельство давало ему возможность правильно сориентироваться в этой непростой ситуации.

В конце концов он будет не первым.

-- Ну, в принципе, это дело хорошее, -- с расстановкой и придавая вес каждому слову проговорил Заусенецев. -- Но я должен согласовать этот вопрос с руководством департамента, а мадам Ношпа сегодня уже не будет... Да и Ризнер сейчас в отпуске. Так что завтра мне позвоните.

-- Но у них сегодня на три часа студия заказана. Это здесь, в ООН. Жалко. Значит, сказать им, что вы отказываетесь от интервью?

-- Если это должно быть сегодня, то я просто не имею права. И можешь им объяснить, почему.

Конечно, не с руководством департамента ему надлежало согласовывать этот вопрос, а с советским представительством, и прежде всего -- с помощником постоянного представителя по вопросам безопасности, или "каблуком", как его называли между собой некоторые переводчики (а об Заусеницеву доложил в своё время один из его добровольных осведомителей, которого Икар Кузьмич за выслугу поощрил, включив в состав группы переводчиков, выезжавших в Гавану на какую-то очередную ооновскую говорильню). Но не мог же он по телефону называть все вещи своими именами! Да Крутилин и сам должен был это понимать...

На столе вдруг зазвонил телефон.

-- Да, -- устало взял трубку Заусенецев.

-- Вас Басов спрашивает, -- сообщила ему секретарша.

-- Сейчас соединяю.

-- Приветствую главного драгомана, -- проговорил хорошо знакомый Заусенецеву голос большого начальника. -- Вы чего там прессу обижаете?

-- Да я ... вроде бы не обижаю, -- растерянно пробормотал Заусенецев.

-- Не надо их обижать -- они народ творческий, ранимый...

Почему вы не хотите дать им интервью?

-- Так ведь... Они... Я же объяснил, что мне надо руководство департамента поставить в известность...

-- Не будем формалистами, хорошо? -- примирительно предложил Басов.

Заусенецев, совершенно не ожидавший вмешательства чуть ли не самой главной фигуры шахматных кульбитов, которые уже многие десятки лет разыгрывались в Нью-Йорке системой советской загранслужбы, только сглотнул слюну.

-- Значит, вы мне, Вадим Петрович, своё добро даёте?

-- на всякий случай всё же спросил он.

Басов на другом конце провода вздохнул, видимо, удивляясь тупости Заусенецева, и выдавил из себя неохотно после паузы и с усмешкой:

< P ALIGN="JUSTIFY">-- Ну, даю... Страна должна знать своих героев.

-- Ну, вы бы мне побольше времени на подготовку дали, что ли... -- посетовал он. -- А то вопросы мне неизвестны, я должен немножко собраться с мыслями... Я, знаете ли, не люблю сюрпризы.

-- А никаких сюрпризов не будет, -- заверил Заусенецева этот подозрительный Жора-Джордж. -- Все вопросы будут касаться только работы вашей службы.

-- Ну, ладно, -- вздохнул Икар Кузьмич, -- поверю вам на слово.

Интервью в своей жизни Заусенецеву давать ещё не приходилось.

Как-то так получалось, что он никогда не был на виду, хотя и работал на должностях, пусть и скромных, но от которых зависело немало. Ещё бы, оформлять дела командируемых на работу в систему ООН советских сотрудников! В его руках, по сути, находились судьбы людей, их будущее, их благосостояние!

И хотя он, конечно, не мог отказать в оформлении тем, кого к нему направляли -- ибо предварительное решение на сей счёт уже, как правило, было принято в более высоких инстанциях, -- всё же он занимался практическим исполнением выездных дел, и портить с ним отношения никому из отъезжавших не хотелось.

Более того, практически все проходившие у него оформление кандидаты в международные чиновники относились к нему с подчёркнутой почтительностью, иногда даже с ощутимым подобострастием. Нечастое исключение составляли лишь большие чины из его министерства, которые вообще не появлялись у Заусенецева, а наоборот, сами вызывали его в свои кабинеты и поручали подготовить на них необходимые документы и по исполнении доложить, да всякие сынки руководителей других важных ведомств или деятелей общегосударственного масштаба. Последние своими манерами вызывали у Заусенецева негодование и клокотание внутри, но Икар Кузьмич проявлял выдержку и виду не подавал.

Иначе можно было бы и распрощаться со своим тёпленьким местечком.

И вдруг он заинтересовал прессу. Кто бы мог подумать!

Да, были всё-таки у гласности и положительные стороны: вот, пришла она и в сферу дипломатии, и народ теперь действительно может узнать о нелёгких буднях бойцов внешнеполитического фронта, о тех, кто заботится о поддержании международного престижа страны...

-- Икар Кузьмич, -- услышал Заусенецев голос своей секретарши.

-- Тут к вам ребята пришли... Маслыгин, Турков и Бездорожный... Говорят, что-то у них к вам важное...

-- Пусть после четырёх ко мне подойдут. Я сейчас занят, у меня в три интервью! -- отрезал он.

Конечно, с этими молодцами можно было и потолковать, поскольку именно эта троица занозой ныла в Заусенецевском сердце вот уже почти полгода, с тех пор, как Икару Кузьмичу доложили в бухгалтерии, что трое ребят из его службы вот уже несколько месяцев кряду не приходят рассчитываться.

Но, во-первых, через сорок минут у него ответственный выход в эфир, и надо собраться с мыслями, подготовиться морально, а во-вторых, начальник только укрепляет свой авторитет у подчинённых, если не принимает их сразу же, по первому требованию.

-- Они говорят, что у них дело исключительно важное и всего лишь на одну минуту, -- сообщила появившаяся теперь уже на пороге его кабинета секретарша.

-- Ну, ладно, -- махнул рукой Заусенецев. -- Пусть войдут.

Как и предполагал Икар Кузьмич, спикером от этой честной компании выступил Маслыгин. Он был у них заводилой.

-- Мы хотели сообщить вам о том, что приняли важное решение, -- заявил Маслыгин, глядя, как всегда, прямо в глаза Заусенецеву. Икар Кузьмич не любил таких пронзительных взглядов.

-- Неужто одумались? -- спросил начальник с напускным благодушием. -- А, ребята? Давно бы так! Я же тебе, Лёша, говорил, что ты пошёл по тупиковой дороге...

-- Нет, не одумались, -- спокойно, по-дикторски твёрдым голосом отвечал ему Маслыгин. -- Мы решили подать заявления на постоянные контракты.

Услышав такое, Заусенецев враз переменился в лице. Его деланная улыбка исчезла, растворилась, растаяла, сошла, словно её и не было, как переводная картинка, взгляд посуровел, а на скулах заиграли желваки.

-- Та-ак... -- протянул он, опускаясь в кресло. -- И это у вас минутное дело? Ну, что молчите? Я же задал вам вопрос...

-- Мы просто считаем, что обсуждать тут нечего. Мы пришли только для того, чтобы поставить вас в известность, -- отчеканил Маслыгин.

Заусенецев придавил говорившего тяжёлым, как чугунный утюг, взглядом.

-- Ну, что ж, -- многозначительно произнёс он, -- и на т
ом спасибо. А вообще-то,

Лёша, я -- ваш руководитель, я несу за вас ответственность перед страной. И мой долг вас предупредить. Поэтому я говорю: не делайте этого, это совершенно безрассудный шаг...

Бунтовщики ушли, так и не вняв увещеваниям. Заусенецев постоял ещё с минуту словно в оцепенении, а потом подошёл к окну. "Надо что-то предпринимать, -- свербела в мозгу неотступная мысль. -- Надо что-то такое сделать, чтобы этих зарвавшихся молокососов так проучить, чтобы другим неповадно было!" И он поручил секретарше собрать в четыре часа в своём кабинете на совещание всех сотрудников, прикомандированных МИДом, то есть свою главную кадровую опору.

Интервьюером оказался полненький молодой человек лет тридцати пяти с нагловатым выражением лица, бегавшие за стёклами очков чёрные глазки которого насмешливо, как показалось Заусенецеву, его оглядывали.

Представился он Джорджем Крупником, или Георгием Крупниковым, как он именовался до эмиграции.

-- Сюда, Икар Кузьмич, сюда, пожалуйста, -- сразу же засуетился Георгий, усаживая гостя в одно из кресел у низкого журнального столика.

Заусенецева ослепил яркий свет, от которого ему захотелось зажмуриться, как от солнца на пляже.

-- Сегодня мы с вами побеседуем, -- начал Георгий, -- с начальником службы русского письменного перевода Секретариата ООН Икаром Кузьмичом Заусенецевым... Так вот, скажите, Икар Кузьмич, давно вы на этой должности?

Заусенецев не ожидал столь стремительного перехода от вводной части к прямому вопросу, который, к тому же, касался лично его, а не общих задач, решаемых в данный сложный момент советской дипломатией.

-- Да уж почти семь лет, -- невнятно буркнул он.

-- А это у вас какая по счёту командировка?

-- Мм... четвёртая, -- с явной неохотой выдавил из себя Икар Кузьмич.

-- И сколько же лет вы провели, так сказать, вдали от родного отечества? -- не унимался дотошный корреспондент.

Заусенецев ещё больше набубырился, но всё же слегка соврал в пользу обычно сдерживавшего такую информацию советского государства, одновременно решив, что в эпоху гласности его столь длительный стаж работы за рубежом, составлявший без малого тридцать лет, может быть, станет необходимым козырем в извечном споре по поводу пресловутой невозможности выезда из СССР:

-- Да, чуть больше двадцати лет...

-- И что, все эти годы в Нью-Йорке?

-- Да что тут у вас, отдел кадров, что ли? -- попытался отшутиться Икар Кузьмич. -- Нет, я работал и в Вене, и в Найроби...

-- Что, тоже начальником переводческого подразделения?

-- Не совсем, -- уклончиво отвечал Заусенецев.

-- "Не совсем", это как, Икар Кузьмич? -- усмехнулся Георгий. -- По линии печально известного ведомства?

Заусенецев весь вспыхнул от негодования, однако вовремя взял сябя в руки, вспомнив, что выступает перед большой аудиторией.

-- Что-то вы мыслите стереотипами западной пропаганды, ишите дешёвые сенсации, -- парировал он, как ему показалось, весьма достойно.

-- Нет, в Вене я был в штате постоянного представительства СССР при тамошнем отделении ООН, занимался кадровыми вопросами...

-- А переводчиком-то вы когда-нибудь работали?

-- Да что вы в конце концов ко мне привязались! -- возмутился Заусенецев, теряя спокойствие. -- Вы что, думаете, я здесь человек случайный?

Да я окончил переводческий факультет московского инъяза, а потом и курсы переводчиков ООН!.. Работал пять лет в Нью-Йорке ... терминологом!

-- Тише, Икар Кузьмич! -- образумил его Георгий. -- На вас вся страна смотрит!

Икар Кузьмич попытался вернуть своему лицу учтивое выражение и расплылся в фальшивой улыбке советского функционера.

-- Скажите, -- последовал вопрос, -- чем вы объясняете тот факт, что некоторые ваши сограждане, работавшие здесь, попросили в США политическое убежище?

Квадратное лицо Заусенецева стало вытягиваться и белеть на глазах. Икар Кузьмич медленно покачал головой и тяжело перевёл дыхание. Он понимал, что в своей внезапной растерянности выглядит жалким. Поэтому он посмотрел на Крупника как на классового врага и со всей партийной принципиальностью заявил:

-- Объясняю тем, что все эти люди с гнильцой. Они предали свою страну, которая их кормила, дала им образование, предали своих друзей и родных, оставшихся на родине, предали свой народ, который оказал им огромное доверие, направив на работу сюда!..

-- Да, это уже позиция, -- проговорил Крупник. -- Чем-то сродни заявлениям ТАСС застойных лет... Однако перейдём к следующему вопросу, который, в принципе, тесно связан с предыдущим. Скажите, Икар Кузьмич, считаете ли вы законной практику изъятия государством части зарплаты, получаемой советскими сотрудниками в международных организациях?

Заусенецев сделал изумлённые глаза и покачал в недоумении головой:

-- Если это производится государством, значит, это уже законно.

-- Но это противоречит Уставу ООН, Правилам и положениям о персонале, -- возразил ему Георгий, -- документам, которые СССР подписывал о обязывался соблюдать... Тем более что ваша страна неоднократно заявляла, что международные договоры имеют верховенство над внутриведомственными инструкциями. На мой взгляд, это очевидный и вопиющий произвол, который идёт вразрез с курсом СССР на демократизацию...

-- Ну, о курсе СССР не вам судить, поскольку вы уже давно перебежали в другой лагерь, -- тонко, как ему показалось, осадил Заусенецев своего оппонента. -- Поймите одно: советские люди работают в ООН по принципу прикомандирования, -- проговорил он чётко и с расстановкой, чувствуя, что ему представился хороший шанс выйти из интервью победителем. -- Этот принцип предполагает, что все направляемые на работу в ООН советские граждане считаются временно прикомандированными и продолжают оставаться служащими направивших их советских учреждений. Следовательно, и зарплату они должны получать от этих же советских учреждений в установленном ими размере, а излишки, которые им приплачивает ООН и которые тем самым их деньгами не являются, сдавать в бухгалтерию постоянного представительства... Я достаточно понятно это излагаю? -- спросил Заусенецев, повернувшись с торжествующим видом к Георгию.

-- Сильно, -- сказал тот. -- Но не безупречно. Есть некоторые несостыковочки. Взять, к примеру, такие международные договоры, которые, кстати, были ратифицированы СССР, как Конвенция МОТ об охране заработной платы, Конвенция о привилегиях и иммунитетах ООН, опять же Правила и положения о персонале и, разумеется, Устав ООН... Во всех них говориться о недопустимости каких-либо изъятий из зарплаты, подтверждается принцип независимости международной гражданской службы. А что касается сотрудников Секретариата ООН, то они, согласно уставу, должны быть подотчётны только Генеральному секретарю. И уж естественно, что такая их независимость от своих правительств предполагает в первую очередь право полностью распоряжаться получаемой в ООН зарплатой... Иначе все разговоры об изменении позиции СССР по отношению к Западу теряют всякий смысл. Вы с этим согласны?

Заусенецев вновь тяжело вздохнул и сделал задумчивое лицо.

-- Москва не сразу строилась, -- выдавил он из себя. -- Подождите, зачем коней гнать? Будет и на нашей улице праздник...

Сказав последнюю фразу, Заусенецев понял, что совершил политическую ошибку. Но содеянного не воротишь.

-- Значит, вы тоже считаете существующий порядок несправедливым? -- сразу же вцепился в него этот предавший родную страну пресс-стервятник.

-- Нет, я этого не говорил, -- степенно заявил Заусенецев, стараясь сохранять хладнокровие. -- Не надо мне приписывать чужие мысли.

-- Но вы ведь выразили надежду на улучшение положения советских граждан, работающих в ООН, употребив при этом несколько ярких фразеологизмов?.. Значит, вы признали, что сейчас, так сказать, праздника на вашей улице нет... Ведь так?

Заусенецев чувствовал, что тонет, но изо всех сил старался не терять самообладания.

-- Да это просто так, к слову пришлось, -- сказал он. -- Не надо выискивать здесь глубинный смысл -- у нас в народе так говорят, а вы мне компромат шьёте.

Георгий с иронией посмотрел на Заусенецева и примирительно улыбнулся:

-- Какой компромат, Икар Кузьмич? Вы сказали только то, что сказали. Вы же ответственный работник и сами знаете, о чём можно говорить на массовую аудиторию. Спасибо вам за интервью. Желаю успехов в дальнейшей работе...

После этой экзекуции на душе у Икара Кузьмича было нелегко. В голове с трудом ворочалось нечто неясное, вроде бы вызревала некая аморфная дума, которая пока казалась какой-то неоформившейся, громоздкой и напоминала крупногабаритный груз, на котором не было никаких адресов – ни отправителя, ни получателя. Кантовать этот груз Заусенецеву пока было не под силу.

Войдя в лифт, Икар Кузьмич по неловкости чуть не наступил на ногу жгучей брюнетке лет тридцати в кричащей мини-юбке.

-- Хай! – поприветствовала она Заусенецева и широко улыбнулась, обнажив жемчужные зубы. На смуглой коже её сочные губы, накрашенные ярко-красной помадой, смотрелись как лепестки раскрывшейся розы.

У Заусенецева чуть не закружилась голова. Он буркнул что-то в ответ и ступил в кабину. Поднять глаза и ещё раз оглядеть свою знойную спутницу он не решился. Однако ноздри его уловили терпкий аромат её духов, доносивший даже, как показалось Икару Кузьмичу, жар её тела. «Эх, Валютушка ты моя, где ты?» -- с тоской подумал Заусенецев, мысленно обращаясь к своей жене Вале. «Валютушкой» же он называл её за то, что именно она во время их первой долгосрочной загранкомандировки приучила его беречь валюту из семейного бюджета, введя режим жёсткой экономии. В результате им удалось внести первый взнос за трёхкомнатную кооперативную квартиру и приобрести автомобиль «Волга» -- гордость Заусенецева. Да, теперь Валютушка была далеко – завела она тогда моду уезжать в отпуск за месяц-полтора до отъезда его, Заусенецева, да так её и придерживалась, а он каждое лето вынужден был подолгу жить бобылём... Да ладно он, а то ведь и его подчинённые, чтобы скопить таким образом денег, тоже стали заблаговременно отправлять своих жён и детей на родину. А им-то, молодым, пожалуй, труднее, чем ему, пятидесятилетнему мужчине, сохранять свой моральный облик в таких вот ситуациях, как, скажем, данная!..

Намеченное на 4 часа совещание Заусенецев начал именно с этого вопроса.

-- Товарищи, хочу обратить ваше внимание на одну немаловажную вещь, -- по-дружески обратился он к собравшимся. -- Тут намедни как дело было? Выхожу я из своего кабинета в коридор ... ну, это ... уж не помню, по какой нужде ... подхожу к лифту, и тут двери лифта раскрываются, а я вижу в нём эту ... ну, женщину такую, знаете, всю накрашенную, в короткой обтягивающей юбке... Она мне этак недвусмысленно, почти что с намёком улыбается и говорит, мол, дескать, «хай!»...

Раздались сдержанные смешки, которые Заусенецев воспринял как одобрительные и поэтому решил, что в дальнейших пояснениях нет надобности и следует переходить к сути дела.

-- В целом я что хочу сказать? – обратился он к собравшимся с риторическим вопросом, что, по мнению Икара Кузьмича, вписывалось в лучшие традиции ораторского искусства. – Я хочу предупредить вас, ребята, о том, что сейчас настало лето... – он выдержал паузу и по-отечески улыбнулся. – Погода, как говорится, располагает, женщин красивых много появилось, ну и всё такое... В общем, будьте начеку, и особенно те, кто жён своих с детьми домой на лето отправил!

-- Да что мы, приматы, что ли, какие? – возразил ему под общий хохот кадровых мидовцев редактор Графуткин.

-- Нет, конечно, Володя, я так и думал, что вы у меня надёжный костяк, моя опора, не то что эти салаги... – он мотнул головой в сторону коридора, имея в виду молодых переводчиков. – О них, собственно, я и хотел с вами вести речь, -- продолжал Заусенецев, заговорщически понизив голос. – Ситуация в службе складывается непростая. Сегодня наши ... эти ... диссиденты мне сообщили, что подают на постоянный контракт.

Среди собравшихся возник ропот.

-- Представляете вы себе, что может случиться, если им это удастся? – спросил Икар Кузьмич. – А будет цепная реакция: аналогичные заявления начнут подавать другие. И тогда ваши товарищи из резерва МИДа окажутся не у дел... Они попросту не смогут приезжать на работу в ООН, поскольку в службе не будет вакансий!

-- Да, дела, -- протянул Графуткин задумчиво.

-- Вот именно, что дела, -- воодушевлённо согласился с ним Заусенецев. – Это поставит под сомнение сам принцип ротации, этот фундамент, но основе которого долгие годы строило свою кадровую политику наше государство... Поэтому я призываю вас выступить единым фронтом против этих отщепенцев, создать вокруг них атмосферу нетерпимости! Никаких разговоров в коридорах с ними вести не рекомендую! Надо, чтобы они почувствовали себя изолированными от коллектива. Это понятно?

Все молчали, опустив головы.

-- Володя, это понятно? – спросил он Графуткина.

-- Крнечно, понятно, -- отвечал тот с непонятной ухмылкой. – Вы же не по-татарски говорили...

-- Вот и хорошо, -- подытожил Заусенецев. – Полагаю, что мы с вами договорились.

-- Единый фронт антифашистских сил, -- бросил кто-то, когда собравшиеся стали расходиться.

Заусенецев стал искать глазами автора этой реплики, но не нашёл его. Все избегали взгляда начальника.

-- А хотя бы и так! – заявил он без тени смущения. – Приходит время, когда необходимо проявлять свою гражданскую позицию!

В ту ночь Икару Кузьмичу снился дурной сон. Он шёл где-то по вест-сайду, и навтречу ему всё время попадались шикарные, соблазнительные женщины, похожие на ту, которую он видел в лифте. Они обворожительно улыбались Заусенецеву и манили куда-то за собой. Икару Кузьмичу стоило немалых усилий не поддаваться искушению. Он шагал вперёд твёрдой поступью, как только и должен идти советский человек, попадающий в злачные кварталы чужих городов.

Вдруг женщины куда-то пропали, и Заусенецев оказался в окружении чернокожих, которые обычно торгуют на улице с лотков всякой всячиной. Ему что-то усиленно предлагали купить, а он всё отмахивался от навязчивых торгашей руками. Потом он увидел то, что продавали афроамериканцы. Это были видеокассеты с его фотографией. На коробках было написано по-английски: «Исключительное интервью! Советский функционер призывает к свержению советского режима! Пятнадцать минут, которые потрясут мир!»

Заусенецев схватился за голову и прокричал что-то нецензурное. Потом он побежал, но ноги его слушаться отказывались. Он стал вязнуть в асфальте, словно это был мазут, а в него швыряли видеокассетами. Где-то мелькнуло сердитое лицо Подщердыбенко, секретаря объединённого парткома совзагранучреждений в Нью-Йорке...

Тут Заусенецев проснулся. Оглядевшись, он обрадовался, что находится в своей кровати. Простынёй он утёр выступивший на лбу пот и посмотрел на часы. Было половина третего ночи. «Хорошо, что это лишь сон», -- обрадовался он.

Икар Кузьмич встал и как был, в широких тёмно-синих сатиновых трусах отечественного производства, поднялся на террасу своего двухэтажного коттеджа, чтобы покурить и успокоиться.

Ночь стояла тёплая, влажная. Пели цикады. Икар Кузьмич глубоко затянулся и впустил из лёгких целое облако дыма. Оно повисло над его головой и долго не рассеивалось, потому что в воздухе не было ни намёка на движение.

Вдруг Заусенецев услышал смех и громкие выкрики на русском языке, в которых, известное дело, было немало нецензурщины. Он посмотрел вниз и увидел троих своих подчинённых, которые целеустремлённо, хотя и не совсем уверенно, шли куда-то по тротуару. "Ясное дело, уже отметили окончание вечёрки, -- сообразил Икар Кузьмич. -- А теперь, должно быть, хотят где-то добавить".

Троица эта была весьма странной -- по крайней мере, Заусенецев не мог и предположить, что этих людей что-то между собой связывает. Его взору предстали ненавистные ему Маслыгин и Турков в сопровождении всеми уважаемого опытного редактора Можжевельникова, который, как и сам Икар Кузьмич, находился уже в четвёртой длительной загранкомандировке. Заусенецев всегда считал его одним из своих самых верных сподвижников в нелёгких условиях закордонщины. Однако Можжевельникову, судя по всему, нравилась компания своих молодых коллег: он что-то оживлённо рассказывал, отчего его спутники заливались смехом.

Вдруг Маслыгин поднял голову и увидел Икара Кузьмича.

-- Заусенецев, -- коротко сообщил он.

Весёлая троица прекратила смех, и все по очереди поздоровались с начальником с подчёркнутой серьёзностью. Можжевельников при этом пояснил:

-- Мы только что с вечёрки приехали… Вот к Маслыгину топаем… -- он замялся, явно придумывая что-то на ходу, -- за словарём по … технологии силикатов. А то у нас один спор завязался: как переводить limespar*...

На это Маслыгин с Турковым прыснули со смеху, а Можжевельников на всякий случай от них отмежевался фразой "Молодёжь, что с неё взять?"

Проводив взглядом странную братию, Заусенецев вспомнил, что он лично, когда составлял график работы в вечернюю смену и в выходные, настоял именно на такой комплектации: опытный и надёжный Можжевельников и двое этих отщепенцев, чтобы они не влияли своими крамольными идеями на менее закалённых сотрудников.

Заусенецев бросил окурок на тротуар и стал спускаться по узкой деревянной лестнице, но неожиданно оступился и слетел с пролёта. Резкая боль обожгла левую ягодицу. Икар Кузьмич посмотрел туда через плечо. Сатиновые трусы были разорваны, а на месте содранной кожи проступала кровь.

Прихрамывая, Заусенецев пошёл в ванную, где обработал рану перекисью водорода и залепил её пластырем, а уже в спальне надел другие сатиновые трусы. Эти были чёрного цвета и доходили Икару Кузьмичу почти до колен.

Теперь он был снова готов к бою. Но прежде следовало хорошенько выспаться.

-----------------------------------------------

* Известковый шлак (англ.).