СЛУЧАЙНЫЕ ЗАПИСИ

26-04-2009

НЕОБХОДИМОЕ ПОЯСНЕНИЕ К ЗАГОЛОВКУ

Когда я опубликовал в альманахе «Лебедь» непонятного жанра «Фантомные боли», один из моих друзей заметил, что по форме и по содержанию они могут быть отнесены к посмертным записям, которые обычно публикуются после кончины автора, не успевшего изложить свои ценные мысли в каком-либо завершенном произведении. Наверное, я имел право обидеться на это не очень деликатное (учитывая мой отнюдь не молодой возраст) замечание, но на самом деле я от души расхохотался, а поразмыслив, пришел к выводу, что именно подобный жанр – посмертные записи – в наилучшей степени соответствует образу мышления и стилю такого неприкаянного автора, как я, который никак не может определиться со своим истинным амплуа. Поразмыслив еще немного, я убедил себя в том, что посмертные записи – вообще наилучший из существующих жанров: он позволяет представить мысли автора, так сказать, в чистом виде, без зачастую излишних словесных, фабульных и иных одеяний. К такому жанру можно отнести, например, «Соло на ундервуде» Довлатова – и может, это лучшее из всего, что он написал.

Возможно, я ухватился за эту мысль из-за природной лени, постоянно тормозящей мой творческий процесс, или из-за недостатка способности терпеливо и скрупулезно разрабатывать избранную тему, без чего невозможно создание крупных произведений, но ближе к истине то, что я, по сути дела, всегда тяготел именно к подобному, я бы сказал, безответственному жанру – достаточно ознакомиться с главным на сегодняшний день моим трудом, «Благовестом», чтобы в этом убедиться. Всякая ответственность, особенно ответственность за слово всегда ужасно пугала меня; стиль, который позволяет просто излагать пришедшие в голову мысли, не утруждая себя доказательством их справедливости, в этом смысле, является наиболее комфортным для меня. Хотя, конечно, и литература в целом, как и всякое искусство, – довольно безответственное занятие.

Но даже не восхитительная возможность вольного обращения со словом, является главной причиной моего выбора; у меня есть гораздо более серьезная проблема – я плодовит по части идей. Неизбежность смерти приводит меня в отчаяние только потому, что она не позволит мне реализовать все мои идеи, завершить все начатые произведения; само же не-бытие меня совершенно не пугает, правда, ужасает возможность, точнее, даже неизбежность утери когда-нибудь (и возможно, очень скоро) творческого запала – это мой второй ночной кошмар. («Кошмар» – лишь для красного словца; на самом деле мои сны довольно безмятежны.)

Пусть я покажусь нескромным, но свое творчество я ставлю выше жизни. Точнее так: жизнь для меня имеет ценность, прежде всего потому, что дает возможность творить. Себя – в первую очередь. Жрать и трахаться вполне «под силу» и дворовому коту. Эдвард Григ, очевидно, уже в достаточно пожилом возрасте как-то заметил, что «в старости начинаешь придавать значение не столько творчеству, сколько жизни». Вот с этим я никак не согласен. Должно быть, я еще не стар. Возможно, мои слова прозвучат слишком жестоко, но, учитывая мой собственный немолодой возраст, я думаю, мне позволительно их произнести: с того дня, как все твои помыслы и твои усилия направлены только на продление твоей жизни, твоя жизнь окончена. Умираешь, когда у тебя истощается желание потрясти мир и уверенность в способности осуществить задуманное.

Но пока у меня, как было сказано, иная проблема: меня охватывает отчаяние не оттого, что мне не о чем писать, или не хватает вдохновения, на что обычно и жалуются творческие люди, а оттого, что количество бурлящих во мне идей столь велико и неподъемно, что у меня не хватит и десяти жизней, чтобы реализовать их. И это делает меня почти импотентом, исподволь внушая мысль о бесперспективности работы. Обилие идей и нетерпение увидеть их реализованными почти полностью парализует мою волю и не дает сконцентрироваться пусть на части их и довести до конца хотя бы то, что можно было бы сделать за короткий мой век. Порой я даже не успеваю записать мысли, которые, по крайней мере, мне самому кажутся интересными, и я забываю, теряю их. Что тоже ужасно расстраивает, мучает меня – люди пишущие поймут эти страдания. Если же сюда добавить природой заложенное во мне изнуряющее стремление к идеальному во всем (в данном случае – тексту), то анамнез моей творческой импотенции будет почти полный.

Возможно, столь строгое суждение о себе самом кому-то покажется неуместным кокетством – все-таки я немало и создал – но, поверьте, в сравнении с необозримым количеством идей, мыслей и задумок, созданное мною на сегодняшний день выглядит маленьким холмиком на фоне величественного Арарата. «Посмертные записи» для меня – единственный и естественный выход из положения. Я даже удивляюсь, что до сих пор сам не догадался об этом. (Хотя, конечно, мой «Благовест» уже, по существу, и был такими записями.) Так что не обессудьте: я, как и всякий автор, жажду раскрыть миру сокровища своей души, и пусть они будут представлены, так сказать, в чистом виде – даже еще не ставший безупречно ограненным бриллиантом алмаз уже представляет немалую ценность. Последней смелой, если не сказать нахальной, фразой я даю возможность потешаться над моей самоуверенностью; я знаю, более всего людей раздражает чужая раскрепощенность – они не могут простить «выскочкам» их внутренней свободы. Пусть злая усмешка будет им небольшой компенсацией.

Поначалу я решил так и назвать свою работу – «Посмертные записи», но поразмыслив, пришел к выводу, что не стоит, почем зря, дергать дьявола за хвост – в конце концов, жизнь человека всегда висит на волоске, а мне на самом деле немало лет, и хотя пока на здоровье особо не жалуюсь, накликать на себя что-то нехорошее как-то нет желания: всякое насекомое жить хочет, как сказал бы мой любимый Чехов. Посему я решил изменить название на более нейтральное и, пока буду в состоянии, постараюсь хотя бы несколько упорядочить свои записи и по возможности публиковать их, ну а после, если то, что я написал, кому-то покажется достойным общественного внимания, пусть он и возьмет на себя бремя их приведения в читабельный вид.

* * *

Итак, стиль – свободный, язык – раскрепощенный, ответственности – никакой, говорю, что бог на душу положит, кто не хочет – не читает! И не это ли, по сути, все самое существенное, что можно сказать о любом литературном творении, о любом произведении искусства вообще? Остальное – в убеждении всех остальных, что читать (смотреть, слушать) на самом деле стоит, но это задача второго эшелона, проблема бизнеса от искусства. Правда, очень часто именно последний приобретает решающее значение.

Основной язык современной литературы – это язык кинематографа. За его пределами остаются только мемуары и философские заметки. Несомненно, мой конек – философские заметки, хотя и сценарии, и эссе я пишу, не напрягаясь. В сущности, литература есть история + мысль + мораль. Первая компонента не увлекает меня, хотя владею я этой компонентой не хуже других. Наверное, потому я никогда не был понят женщинами: они обожают истории. Мысль и особенно мораль у них всегда адаптированы к истории. К своей истории, в частности. Впрочем, мораль почти всегда и очень умело адаптируется к собственной истории – такова вообще природа человека, он видит себя Богом.

Задачей литературы никогда не было и не могло быть реальное отображение жизни – это было бы слишком скучно и непродуктивно. Задачей литературы, единственной задачей литературы является насаждение неких идеалов, выработка некоторых представлений о красоте и справедливости. Предлагайте свои концепци без ограничений! Писатель – это самая безответственная и потому самая упоительная профессия. Но вот, какой отклик получит ваше творчество, зависит от очень многих факторов и, прежде всего, от вашей готовности обнажиться перед честным народом. Человек любопытен, и более всего его интересует история другого человека. Не только внешние перипетии его жизни, но и интимные переживания, внутренняя жизнь. Потому писатель, взыскующий внимания публики, обязан обнажать свою душу точно так же, как проститутка обнажает свое тело, чтобы удовлетворить чужую страсть. Переживания самой проститутки мало кого волнуют, ценится только ее профессионализм, умение. Собственно, только профессионализм и ценится в любом деле – это так естественно! Но творчество, как ломка традиций, – это и преодоление профессионализма. При том, что чаще всего оно зиждется на нем.

Если вы взяли в руки перо, будьте готовы выставить свое грязное белье напоказ: иносказательно, в словах и поступках вымышленных героев, в катиклизмах на иных планетах, но – без дураков! Все искусство проститутки не будет стоить и ломаного гроша, если она в последний момент вдруг воспротивится снять с себя трусики. И пусть вас не коробит сравнение с женщиной, оказывающей нам самые ценные услуги. Верхом лицемерия и цинизма человека является желание его неудовлетворенного самолюбия унизить ту, которая и призвана утешить это раненое самолюбие. В зрелых культурах такого отношения к жертвующим, по-существу, собой и своими сокровенными природными желаниями женщинам никогда не было – вспомним гетер в Древней Греции, или гейш в Японии.

И самое главное для вашей зарождающейся вместе с желанием творить мудрости: всегда намного легче и продуктивнее убедить себя в том, что ты просто недостаточно талантлив, чем без конца истекать ядом, что продажные продюсеры не дали состояться твоему высокому полету. Помните, истинно творческая личность не может не быть одинокой. Именно ее уникальность, то есть по существу несхожесть, несовместимость с другими, и делает ее интересной, неповторимой, привлекательной. Творец жаждет полного понимания; он готов отдать за него все. Но практически никогда его не получает, ибо оно невозможно по определению. И это его самая страшная трагедия. Потому оставьте бесполезные ожидания, отриньте снедающие вас комплексы, творите свободно, рассказывайте о себе и для себя и думайте не о хлебе с маслом и аплодисментах с высокого подиума, а о вечности, о любви, на худой конец – о Нобелевской премии! Не унывайте – творчество неотделимо от сомнений. Но оно так же невозможно без внутренней свободы и без абсолютной убежденности в превосходной степени своего труда. Помните только: творчество не есть произвол. Идея – смысл искусства, секс – его мотор. И чем содержательнее идея, тем мощнее и в то же время совершеннее должен быть мотор. Это значит, в его основе должна быть любовь. Секс без любви источает яд – это хорошо видно в порнографических фильмах. Секс вообще призван вымывать яд, который накапливается в нас в процессе общения с себе подобными. Но когда есть любовь (ах, не часто это бывает!), яд выводится в красивой оболочке и воспринимается совсем по-другому. Когда в сексе присутствует любовь, появляется Красота, Искусство. Оно может быть ведомо только двоим, или даже только одному, но это – высокое искусство, и ничто, ничто в мире не сравнимо с ним. То есть именно когда присутствует любовь, секс становится мотором для искусства. Для его сотворения, или просто для восприятия. В настоящем искусстве всегда присутствует великая любовь. Собственно, она и делает искусство искусством, той страстью, которой так не хватает в обыденной жизни. С другой стороны, как уже было сказано, искусство немыслимо без ощущения внутренней неограниченной свободы; только в этом случае творец в состоянии создать что-то новое, волнующее. Волшебная магия искусства в том и заключается, что оно в своей основе обязательно должно иметь страстную любовь и неограниченную свободу – две вещи, несочетаемые в обыденной жизни. Искусство возникает, когда в любви, в ее тотальной деспотии, творец находит упоительную свободу. Однако любовь, которая не стоит на плечах животворного секса, теряет имя действия, как сказал бы великий Шекспир. (О любви к детям поговорим отдельно.) Не представляю себе талант, который не был бы одарен сексуально, даже если это детский писатель. Я категорически не верю в гениальных евнухов. Может, только если они вдохновлялись воспоминаниями. Говорят, в китайской истории были евнухи, которые проявили себя, как великие полклводцы и политики. Допускаю: умение изощренно убивать или искусно подличать никак не входит в мое представление о творческом человеке.

В литературе, как и в искусстве вообще нет ничего императивного, это сфера абсолютно свободного самовыражения. В сущности, искусство – единственная поистине демократическая активность человека. Здесь нет никаких законов, никаких запретов и никаких закостенелых правил, здесь можно все! Ваша задача только – найти отзвук в других сердцах. И только искусство можно действительно назвать творчеством, то есть только художник на самом деле творит что-то новое, чего не было до него и не могло быть без него. При всем уважении к титаническому труду ученых и при всем колоссальном значении их деятельности для прогресса человечества, нельзя не отметить, что сказать то же самое об их работе никак нельзя: они лишь открывают те явления природы, которые существуют объективно и лишь до поры до времени сокрыты от человека. Так, если бы закон всемирного тяготения не открыл Ньютон, его обязательно открыл бы кто-нибудь другой – пусть через тысячу лет, но открыл бы. Но если бы Моцарт не написал свою Маленькую ночную серенаду, ее бы никто никогда не написал. Этим и отличается творчество. Вот, инженерная мысль, в определенной степени, может быть отнесена к творчеству: телевизора, или даже простого колеса в чистом виде природа не создала, и требовалось немалое творческое воображение, чтобы сообразить выпилить из катящегося бревна узенький круг и получить, таким образом, колесо, или же использовать фундаментальные открытия Майкла Фарадея, Джеймса Максвелла и Генриха Герца для создания такого чуда, как телевизор. Самим ученым также необходимо колоссальное воображение, чтобы предугадать природные закономерности, а также спроектировать и создать приборы, которые бы позволили их обнаружить. Но как бы то ни было, все эти достижения предопределены, а вот полотна Ван Гога – нет. Художник, в этом смысле, подобен богу; он – Творец. Именно потому истинные достижения искусства всегда остаются свежими и актуальными – они единичны и чрезвычайно редки. И, наверное, потому наука и техника постоянно опережают искусство, они всегда создают для искусства больше возможностей, чем оно в состоянии «переварить», использовать в полной мере. «Хлеба и зрелищ!» – лозунг, который отражает неизбывный голод человека, физический и духовный. И если прогресс, обеспечиваемый развитием науки и техники, сегодня уже удовлетворяет в той, или иной степени первую часть выраженных в лозунге требований, тот же научно-технический прогресс лишь усиливает ощущение дефицита качественных зрелищ для народа – творческие люди просто не успевают насыщать все расширяющиеся каналы духовного общения, которые создает техника. Хотя та же техника высвобождает все большее количество людей для творческого труда, реальный процент творцов по-прежнему определяет Мать-Природа, и он остается неизменным и очень-очень маленьким. Кто из нас сегодня не жалуется на «пусоту» бесчисленных телевизионных каналов! При том, что поток этих самых зрелищ (в том числе и качественных) несоизмерим с тем, который был даже в недавнем прошлом. Я еще помню времена, когда каждый новый фильм шел одновременно во всех кинотеатрах и «держался» целую неделю, а по телевидению – всего по одному, или двум каналам – тоже передавали максимум один художественный фильм в день, и люди ходили друг к другу в гости, чтобы вместе посмотреть его. И тогда «смотреть было нечего», и сейчас. Очевидно, и в древнем мире драматурги и актеры так же не успевали насыщать свежими произведениями быстро растущие амфитеатры, как сегодня творческая гвардия не в состоянии наполнять расширенные благодаря техническим средствам до бесконечности каналы духовного общения качественной продукцией. А поскольку в современном развитом обществе дефицит «хлеба» преодолен, древний лозунг здесь по существу сократился наполовину и должен звучать просто: «Зрелищ!». Истинное творчество всегда было в большом дефиците, сегодня – это, возможно, единственный дефицит. И гармонист на лавочке всегда будет первым парнем на деревне, каким бы лентяем и забулдыгой он бы ни был. Хлеб души дороже хлеба тела, правда, когда последний есть в наличии. Но порой даже в его отсутствие.

У творческого человека, когда общество отказывается дать ему кусок хлеба, остается лишь одна возможность – умереть с голоду. «Зарабатывать на жизнь», как это понимают все остальные, очень практичные и очень положительные люди, они просто не в состоянии органически. Кто знает, сколько гениев с отвращением за их «бездеятельность» похоронили, не распознав их божьей искры. Скольких распознали слишком поздно! И скольким не воздали по заслугам, даже распознав!

Почему творческие люди так ленивы, или им кажется, что они ужасно ленивы? Потому что труд их изнурителен, и они по возможности стараются отложить его «на потом», избежать каким-либо образом. Но это у них никогда не получается. Потому они работают, как каторжные, но при этом вечно недовольны собой и считают, что ничего не успели сделать за свою жизнь из-за своей лени. Замечательный армянский художник Мартирос Сарьян прожил довольно долгую жизнь, непрерывно работая. Он создал огромное количество превосходных полотен, но к концу жизни все сокрушался, что успел сделать слишком мало. И это вовсе не было кокетством с его стороны – это чувства истинного творца, ему вечно не хватает времени.

Как-то известный российский общественный деятель, редактор одной из самых влиятельных газет, беря интервью у крупного банкира, поинтересовался, не испытывает ли тот тоску, которая обычно охватывает человека, достигшего высокого успеха в своей деятельности. Этот вопрос меня поразил! Ведь редактор при этом имел в виду именно себя, а как может творческий человек считать, что он достиг хотя бы чего-то, какого-то предела? Мне пришлось пересмотреть свою оценку этой личности, которую, правда, уважаю до сих пор, но уже в несколько ином качестве. Я тогда сделал для себя также небольшое открытие: творческой личностью является всякий, кому просто интересно жить! Есть немало людей, которые и в тридцать, и в сорок лет маются дурью, не зная, куда себя девать, и есть люди, которые до последнего вздоха живо интересуются всем, что происходит в этом мире, видят его красоту и восхищаются ею. Ведь творчество, искусство – всегда восторг, пусть это даже горючие слезы. Истинное искусство – синоним свободы. Той свободы, которой нет и не может быть в жизни. Когда ты общаешься с высоким искусством, перед тобой вдруг открываются просторы. Ницше говорит, что искусство дано человеку, чтобы он не умер от правды. Я думаю, что оно дано человеку, чтобы он не умер от несвободы. Жизнь и ее правда, ведь, и есть символ несвободы. Потому высшее искусство – это Бог, идея Бога. Самый отчаянный уход от правды.

Напрашивающийся здесь вопрос, «что следует понимать под свободой?», увел бы нас слишком далеко, потому ограничимся банальным определением, что свобода индивида заканчивается там, где начинается свобода другого индивида, и отметим, что именно принципиально неразрешимое столкновение этих свобод определяет драматическую историю каждого человека, как и пугающую историю человеческого общества в целом.

Должно ли искусство быть реалистичным, в этом ли ее предназначение? Нет, я не хочу сказать, что искусство, как таковое, не может быть реалистичным, я хочу только сказать, что его задачей не может быть наиболее точное отражение жизни – это задача, скорее, науки. Искусство – единственная сфера человеческой деятельности, где не существует никаких императивов. Художник всегда свободен, как вольная птица. В этом вся прелесть и единственный признак искусства. Можно сказать, что в любом искусстве есть ровно столько искусства, сколько есть в нем свободы. Шедевры, созданные под диктатом (например, «социалистического реализма») примечательны и ценны прежде всего тем, что в них, вопреки всем препонам, художником найдены способы выразить ту свободу, которой тем паче жаждала человеческая душа, лишенная в реальной жизни этого естественного дара природы.

Почему, например, все национальные мелодии столь однообразны? Вероятнее всего, потому что любая яркая индивидуальность творит свободно, в своем собственном жанре, а в национальном болоте остаются если не жалкие эпигоны, то, по крайней мере, люди с очень узким горизонтом. Правда, и здесь бывают исключения; например, великий армянский ашуг Саят-Нова, живший в одну эпоху с Моцартом и Бетховеном, создал шедевры национальной музыки, которые стали по-существу интернациональными и поютя по сей день (и, несомненно, будут популярны всегда) не только в самой Армении, но и на всем Ближнем и Среднем Востоке. Более того, многие народы, наверное, по-праву считают его «своим» (он творил на четырех языках) и нередко простодушно причисляют имя Саят-Новы к собственной галерее славы.

В любом деле, и в особенности – в искусстве, успеха, настоящего успеха может достичь только тот, кто способен хотя бы на время отрешиться от собственной персоны – от собственных проблем и забот, а самое главное – от собственных амбиций и представить все это как бы со стороны. Вместе с тем чем дальше, тем больше искусство оборачивается вовнуть личности; творец пытается понять и уловить тонкости своей собственной души, а не широких народных масс. Поэтому отзвук на его страдания (а искусство – это всегда страдание) будет обнаруживаться все в меньшем количестве реципиентов, в пределе – он останется единственным потребителем собственного искусства. И это – слияние с богом, то есть с самим собой. Высокий полет – ни с чем не сравнимый восторг, но с годами самым страшным испытанием становится глухое одиночество. Для глубоких натур эта пора наступает очень рано. А с годами пустота становится нестерпимой. Но пока ты обращаешься к миру – ты все-таки не одинок. Ты все еще надеешься на отклик. Но где он, где? Ведь умение восхищаться чужими достижениями говорит о том, что ты сам чего-то стоишь; должны же быть вокруг чего-то стоящие люди!

Чтобы понять смертельную усталость от изнурительного ожидания успеха необходимо иметь не только великие амбиции, но и уверенность в их обоснованности. Великие страсти – это не истошные вопли и самозабвенное биение в грудь; великие страсти – это абсолютно спокойная готовность, даже желание умереть за предмет своей страсти, или же смиренно жить и творить во имя нее, не ожидая ни похвалы, ни воздаяния. Пока не иссякла страсть, не иссякнет и терпение. Покуда есть жажда удивить мир.

Вначале должен быть насыщен желудок – для самосохранения. Затем должен быть удовлетворен либидо – для продолжения рода. И лишь затем возникает вопрос – для чего все это? Здесь начинаются муки, и это – творчество. Пока не насыщена плоть, дух дремлет, духа нет. Но бодрствование духа – это страдание духа. Сладкое страдание. Синоним искусства. Слезу своим искусством может вышибить только тот, кто сам плачет, когда творит. Очистительные слезы, катарсис – вот что такое искусство.

Долго я не мог понять, почему на человека гораздо более сильное впечатление производит музыка, чем литература, или изобразительное искусство, хотя зрение для человека является главным коммуникативным каналом, и именно через зрение к нему поступает около 90 процентов всей внешней информации. Наконец, я сообразил, что посредством зрения человек получает большую часть информации, но передает он ее преимущественно посредством голоса, а другому человеку важнее всего информация, которая идет от сердца брата его. Музыка его души. Страдание его души. Потому музыка всегда будет первой из всех искусств, хотя француз Пьер де Ронсар и называл ее младшей сестрой поэзии. Но в поэзии мы всегда ищем именно музыку, в то время как сама музыка вполне самодостаточна, она легко обходится и без слов. Выразительные средства, инструментарий музыки, совершенствуясь, дошли до Баха, который впервые сумел выразить в полифоническом звучании всю гамму человеческих чувств, спокойных на поверхности и уходящих в бездонную неведомую глубь; до Моцарта, который волшебным образом сумел выразить всю сложность жизни в изысканной простоте своих божественных произведений; Бетховена, зримо показавшего через какую чудовищную борьбу идет примирение человека с жизнью, с самим собой и как в этой борьбе неправоподобным образом может сосуществовать ярость с нежностью; до Чайковского, нашедшего в чарующей красоте звуков символ чего-то другого, глубокого и непостижимого, символ преодоления боли, преодоления самого себя, своих неуемных страстей; до Хачатуряна, сумевшего в одном-единственном вальсе более полно и доступно, чем все вместе взятые толстые трактаты, рассказать о возвышенно-трагическом своем веке.

 

Как жалко, однако, звучат любые слова о музыке в сравнении с ней самой! Какие только художественные образы не используют преподаватели в консерваторских классах, чтобы растолковать своим воспитанникам глубокий смысл произведений, которые те тщатся воспроизвести, сколько слов им приходится употребить, чтобы добиться нужного звучания одной только единственной ноты! И как редко им удается совместно добиться желаемого результата! Засим и мне лучше поскорее поставить точку и не позориться своими блеклыми словами еще больше. Да

и слов уже не осталось. Вообще, здесь мне, видимо, следует взять

тайм-аут; кажется, на самом деле получилось слишком много слов, передохнем. Да и слов уже не осталось.

А кому хватило терпения дочитать до конца, тот, конечно, не мог не заметить, что первая затронутая тема касалась преимущественно литературы, музыки, живописи и может быть собирательно озаглавлена ОБ ИССКУСТВЕ – для пущей оригинальности заголовок помещаю в самом конце. В действительности это, конечно, получилось как-то само по себе, как и должно было быть в задекларированном жанре. Следующей темой, если редактор окажется благосклонным к подобного рода разглагольствованиям (это второе определение, данное моим работам вышеупомянутым незакомплексованным товарищем), изберем ту, о которой больше всего любят говорить и мечтать люди, меньше всего представляя, что это, на самом деле, такое – то есть О СЧАСТЬЕ.

Комментарии

Добавить изображение