ИДОЛЫ ВЛАСТИ

Метанойя против мизологии

Восприятие человеком окружающего мира, его понимание и соответствующие действия определяются как господствующими представлениями о мире, так и явно или неявно выраженными нормативами мысли и действия - ценностями, парадигмами, мифами, табу. Работа этой нормативной базы часто идет помимо ее осознания. Более того, наиболее жесткими регуляторами являются именно неосознанные: осознание того или иного нормативного элемента уже позволяет усомниться в нем, сняв тем самым безусловную неотвратимость его действия. Осмысление нормативной базы раскрывает ее корни, внутренние связи и практические следствия ее работы. Без такого осознания человек слеп, он раб демонов, задающих его судьбу даже без его ведома. Лишь осмысливая свои ценности, человек становится субъектом, и хоть в какой-то мере творцом своей судьбы. Осознание ценностей и форм их выражения есть путь прозрения, требующий готовности задавать любые, самые неудобные вопросы, искать лишь истину и принимать ее, какой бы неудобной, горькой и даже позорной она бы ни оказалась. Этот путь труден не только потому, что поиск истины всегда труден. Осознание мифов и табу трудно еще и потому, что оно сразу же вызывает властный протест гордости, порождая то, что Сократ называл мизологией, ненавистью к истине; афинская мизология и казнила Сократа. Познание самого себя и других требует предельной интеллектуальной кротости, которая есть ни что иное как открытость истине; именно таков смысл сократовского тезиса "я знаю только то, что ничего не знаю". Осознание ценностей радикально меняет само их бытие - акт рефлексии подобен наблюдению квантового объекта, всегда изменяющего этот объект. Преобразующее личность качество рефлексии отражено в другом греческом слове - мета-нойя, буквально означающее о-смысление, но также означающее и раскаяние. Как личные, так и общественные ценности весьма устойчивы, меняясь, как правило, только в результате осмысления трагического опыта. Пока это новое осознание не произошло, ценности остаются константами бытия, явно или неявно определяя его содержание. Осмысление ценностей может идти в трех измерениях: в плане их воплощения в жизни и истории; через рациональный анализ их содержания; и посредством мистического, молитвенного, духовного опыта.

Распространенное мнение о противостоянии духовного и рационального познания, религии и науки, верно лишь отчасти. Вера и рациональное знание могут противостоять, но могут и дополнять друг друга. По самой своей природе наука не способна задавать ценности и цели, ничего не может сказать о Боге, свободе воли и бессмертии. Попытки делать такие заключения от имени науки есть ни что иное как профанация науки, не умеющая или не желающая увидеть границы научного познания. Точно так же не дело веры судить об истинности или ложности научных теорий. Посягновение веры на автономию научного познания есть принцип средневековья, отброшенный уже Новым Временем. Рациональному познанию противостоит вера лишь в этой ее средневековой форме, отрицающей ценности познания и творческого преобразования мира. Зрелая религия отнюдь не противоречит разуму, напротив - она опирается на него. Источник логики - предвечный Логос. Вера, не подкрепленная глубоким и трезвым анализом, легко может принять самые порочные формы. Вере, находящейся в своих границах, противостоит не наука, а иная вера, в частности - идолопоклонство, под науку мимикрирующее.

Любое доброе начало, став идолом, кумиром, т. е. будучи абсолютизировано, приобретает качества зла. Культ наслаждений влечет неумеренность, разрушение семьи, пресыщение, наркоманию и извращения. Семья, как кумир - порождает несправедливость к другим, лишает жизнь смысла в случае семейного крушения. То же самое относится и к отечеству, чей культ рождает национальное самодовольство, презрение и ненависть к другим народам; плодами национального чванства являются нацизм, геноциды, войны. Наука как кумир - порождает безразлично-утилитарное отношение ко всем вненаучным сторонам жизни. Здоровье как кумир - отравляет жизнь страхами и мнительностью, превращает ее в судорожное цепляние за то, что неизбежно уходит. Абсолютизированная справедливость становится деревянно-казенной, нагружаясь гордостью, завистью и озлоблением. Культ романтической любви оборачивается заведомой лживостью брачных обетов, искалеченными судьбами - прежде всего женскими и детскими - безотцовщиной и сиротством. Формы богослужения, как кумир - недвусмысленно и многократно осуждены самим Господом как омертвение веры. Любое без исключения доброе, разумное, прекрасное, высокое само по себе начало оборачивается злом, как только оно возводится в абсолют, занимает высшую ступень в иерархии смыслов. Само по себе зло бессильно; в чистом виде его невозможно и представить. Реализуется оно и получает силу лишь как искажение добра, как ложь, фальшь, безвкусица. Одна из самых распространенных форм зла - возведение частного добра в абсолют, кумиротворение, идолопоклонство.

Некоторые читатели могут подумать, что перечисленные отрицательные следствия абсолютизации того или иного есть просто результат нарушения разумной меры в отношении к здоровью, семье, науке и т. д. Что вера в Бога совершенно необязательна для соблюдения этой меры. Рассмотрим этот тезис. Согласимся, что вопрос - в правильной мере. Но ведь для того, чтобы взвешивать эти разнообразные ценности и находить им верную меру, нужен независимый, честный судья. Этот судья должен сохранять самостоятельность перед всеми силами, ищущими его благосклонности - перед нашими страстями, желаниями, увлечениями - он должен быть зорок, трезв и неподкупен. Он не может быть ни одной из этих сил, он должен быть внеположен им всем, неотмирен - на языке Церкви, или трансцендентен - на языке Канта. Кроме того, голос этого судии должен быть несомненно слышим нами, как прекрасный голос истины, голос, следовать которому есть высшее благо, как бы трудно это ни было. В противном случае его решения останутся невыполнены, наша воля будет захвачена и определена наиболее сильной на данный момент страстью. Этот высший, наиблагой, наипрекраснейший, премудрый и неотмирный голос и есть голос Божий.

Потеряв связь с Богом, человек теряет и свое значение в мироздании, представляясь себе уже чем-то вроде пузыря на воде - был и лопнул, вот и все дела. Картина эта невыносима, и в человеческом сознании лепятся хоть какие-то идолы, более долговечные, чем он сам - семья, наука, демократия, держава - уж что получится. Снова и снова творятся кумиры. Снова и снова они рушатся, снова и снова они лгут.

Один из самых распространенных кумиров - кумир нации, национального государства и верховной власти. Об этом и настоящая статья - об идолопоклонстве перед властью, о разных формах этого поклонения, о том, как эти формы менялись со временем. О том, как прошлое и настоящее России определялись ее идолами власти.

Могучий вождь безгрешного народа

Одна из традиционных доминант русского сознания - сакральность верховной власти. Правит нами божественный фараон, отец народа, сын Солнца и Луны. Все меняется, но это стоит вечно. Такова, очевидно, воля народа. Вот он, голос с высокой трибуны: Да здравствует великий царь московский, вождь и учитель мирового пролетариата и всего прогрессивного человечества, лауреат всех премий и кавалер всех орденов, генеральный премьер-президент, национальный лидер, наш дорогой товарищ Икс Игрекович Зетин! Ура!.. Бурные, продолжительные аплодименты, переходящие в несмолкающую овацию. У людей - слезы счастья, восторга на глазах... Нынешний вождь еще до такого не дошел, но движется в правильном направлении. А куда ему деваться? Другие цари народу не нужны. Что это за царь, если нет от него восторгов? Кто же успокоит в минуту сомнений нашу бедную мятущуюся душу - "верной дорогой идете, товарищи!" - и вот нам уже и не так тревожно, уже и полегчало. А как важно нам радостно гордиться Великим Государем перед другими народами! Да, наш царь велик, как велика наша необъятная страна, велик сам народ, и его великий-могучий язык. И когда мы добры, мы посматриваем с высоты на иноземцев, управляемых всего-то незадачливыми человечками, посматриваем с щедрой готовностью указать путь, научить и вразумить. Но горе тем, кто вызовет гнев Великого Государя, властелина бомб и ракет! Горе ему - увидит он грозный лик фараона, и тогда лучше бы уж ему не родиться вовек. Подобен Перуну, мещущему грозные молнии, великий царь. Подобно Перуну и Ваалу, властно он требует человеческих жертв - а не скупитесь на жертвы, людишки! Побольше, побольше! А подавайте-ка сюда ваших первых и знатных к вящей славе государевой! Смерть врагам и шпионам! Смерть прислужникам империализма! Действовать решительно! Нечего церемониться! Расстрелять как бешеных собак! Если враг не сдается - его уничтожают! Мочить в сортире! И вот идем мы, суровые, плечом к плечу, с грозными плакатами, и стаи гневных писем трудящихся гордо реют над нашими головами. А где-то там, наверху, на самой заоблачной высоте пирамиды - Он. Сам. Бесконечно дорогой и бесконечно великий. Наша сила и слава. Гордость и победа. Просто Полное Все.

Вот примерно таков наш допотопный архетип власти. Верховная власть - идол, которому мы поклонились, перед которым пали, и рады падать еще и еще. Культ безлико-единого "народа" есть постоянное дополнение культа вождя, типовой признак тирании. Именно тираны - демагоги, фюреры, отцы народов - особенно любят распространяться о величии народа, святости и правоте его, о своем неусыпном служении ему - не хуже филатовского Царя:

Зря ты, Федя - для меня
Мой народ -- моя родня.
Я без мыслей об народе
Не могу прожить и дня!..

Утром мажу бутерброд --
Сразу мысль: а как народ?
И икра не лезет в горло,
И компот не льется в рот!

Ночью встану у окна
И стою всю ночь без сна --
Все волнуюсь об Расее,
Как там, бедная, она?

Демократические институты власти несовместимы ни с культом вождя, ни с дополняющей его сакрализацией туманно-единого "народа". Институты демократии есть ни что иное, как следствие трезвого убеждения в склонности человека к ошибкам, соблазнам и порокам - будь этот человек фермером, профессором или президентом. Именно поэтому власть не может быть бесконтрольно доверяема даже и весьма привлекательным мужчинам, но должна быть постоянно критикуемой, прозрачной, и регулярно сменяемой. Льстить себя мыслью о величии своего народа и вождя столь же дурно и греховно, как и о величии собственном. Трезвый взгляд, рациональная критика, переосмысление и соответствующее действие - вот что требуется в обоих случаях. Самолюбование народа или личности делают этот путь невозможным.

Бездна гордости

Есть распространенное табу на прямой разговор о пороках народа. Мол, нельзя унижать народ. Есть и охранительно-бранное словцо "русофоб". Это табу на прямой разговор о народных пороках есть ни что иное, как обольщение и ловушка национальной гордыни. Змей охраняет постоянной лестью свою возможность держать жертву в подчинении. Для христиан зловредность такого табу должна быть совершенно ясна. Христианину нет никаких резонов бояться впасть в комплекс неполноценности, личной или своего народа. Спаситель пришел для каждого из нас, каждый зван в дом Отца Небесного - этого достаточно. Но Он заповедал быть кроткими, а не распевать гимны о собственном величии перед ничтожеством всех остальных.

Не следует путать любовь к отечеству с его культом, с национальной гордостью. Истинная любовь принимает предмет любви таким, каков он есть, свободно отдавая себя, ничего не требуя взамен. "Возлюби ближнего своего, как себя самого" - себя же мы принимаем со всеми грехами и слабостями, сколь бы их ни было. Точно также и любовь к отечеству - она тиха, интимна, несовместима с разрыванием рубахи на площади и требованиями любви ото всех подряд, она тихо принимает отечество со всеми его бедами, грехами и нелепостями - как себя самого. Более того - истинная любовь требует осознания греха и порока, как первого шага к победе над ним. Напротив, гордость страной не приемлет не то что горькой правды, но уже и самого духа критического анализа; гордость требует величия страны, будучи безразличной к цене этого величия, тем самым порождая насилие и ложь. Гордость принадлежности народу, стране, или церкви осуждена Крестителем: "Сотворите же достойные плоды покаяния и не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам, ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму" (Лк.3:8). Гордость страной и любовь к ней не просто различны - они полярны, как Сатана и Христос. Гордость страной проистекает из стремления обрести смысл жизни через величие страны. Цена - презрение к другим, бесчувственное раздувание пузыря величия, отказ от постижения своего прошлого и настоящего - ибо многое там открывается, что несовместимо с этим раздуванием величия. "Живем, под собою не чуя страны" - вот следствие гордости. Гордость страной есть по сути паразитическое отношение к ней, стремление использовать ее как орден на груди, награду от рождения, глобально успокаивающую и ни к чему не обязывающую.

Все это так - и все же отношение любви и гордости не столь однозначно. Любовь и гордость полярны - но между этими полюсами есть связь, запечатленная в языке, и не только русском. Если хороший учитель скажет в дружеской беседе, что гордится своим учеником - здесь не будет стремления унизить или возвыситься над окружающими, или других недобрых чувств. A выразится радость успехом человека, в которого учитель вложил душу, и счастье профессионала, видящего, что дело им выполнено "хорошо весьма". Глагол "гордиться" (как и "to be proud") может обозначать очень разные, полярные вещи. От тихого сияния дарящей себя любви - до садистического сладострастия. В одном слове - бесконечная вертикаль, простирающаяся от ангельских высот до сатанинских бездн. Применительно к национальной гордости, падение в эту бездну великолепно запечатлено в фильме "Кабаре" - в постепенной трансформации песни "Tomorrow belongs to me". Эта двойственность слова "гордость", имеющаяся во многих языках, не может быть случайной; нет - она отражает некую глубокую реальность. Неслучайно и Сатана, дух гордости, изначально был первым среди ангелов. Иногда различают эти две гордости, используя для ее злой формы слово "гордыня". Лингвистически, однако, "гордыня" есть то же самое слово, но на церковно-славянском. В русском тексте синодального перевода Библии слова "гордыня" нет - только "гордость". И наоборот - в церковно-славянском тексте нет "гордости", там только "гордыня". Думается, что в отказе языка от специального слова для "доброй гордости" есть глубокий смысл. Существование такого слова скрыло бы опасность незаметного духовного падения - и тем самым, только усилило бы ее.

Культ утопии

Поклонение определенному общественному укладу - отчасти ли уже существующему, или только намеченному - сразу же выводит этот уклад из зоны критики - идолы не критикуемы. С другой стороны, сомнение и критика есть человеческие качества, естественно проявляющиеся во всякой деятельности. Святость строя требует подавить его критику, и все, что ей может способствовать. Добиться этого можно, только изрядно запугав или зомбировав население. Таким образом возникает тайная полиция, политзаключенные, цензура, атмосфера страха и лжи - все известные прелести тоталитарного общества. Культ социального уклада требует поклонения вождям, слепой веры в их сверхчеловеческую силу, мудрость, величие. Требует он также раздувания нетерпимости к "врагам", в разряд которых попадает всякий усомнившийся или показавшийся таковым. Поддержание страха требует демонстративных казней и всех средств подавления личности. Высшей силой становится страх, охватывающий всех без исключения, от вождей до заключенных. Существенно, что это погружение во тьму не зависит от специфических черт идеального строя; оно есть уже неизбежное следствие самого поклонения ему, строя как кумира.

Утопии Платона, Мора, Кампанеллы были столь же недвусмысленно тоталитарны, как и антиутопии Замятина и Оруэлла. И дело здесь не в тех или иных предрассудках или чертах характеров авторов, как раз наоборот - в ясности их мысли, открывающей им необходимо возникающие качества исследуемого предмета. "Что же касается свободы, то основатели социализма высказывались о ней совершенно недвусмысленно. Корнем всех зол общества XIX столетия они считали свободу мысли. А предтеча нынешних адептов планирования Сен-Симон предсказывал, что с теми, кто не будет повиноваться указаниям предусмотренных его теорией плановых советов, станут обходиться, "как со скотом". " Ф. фон Хайек, "Дорога к рабству" - книга закончена в конце второй мировой войны, многократно цитируется ниже по названию). Маркс ушел от проблематики идеального общества, заявив, что не дело науки предрешать формы будущего строя. Окончательно же эта проблема идеологически устранялась посредством объявления человека лишь "совокупностью общественных отношений". А раз так, то в царстве победившего пролетариата, где общественные отношения чудесным образом избавятся от противоречий, и человек - совокупность этих отношений - будет полностью гармоничным; все дружно будут петь хвалу прогрессу и разуму среди полной свободы. Маркс не увидел, что убил в человеке главное - тайну личности - которая никак не есть "совокупность общественных отношений", но великое начало, без которого сами эти "отношения" пусты и безжизненны, "относиться" в них по сути некому и не к кому. "Светлое будущее" Маркса состояло не из людей, а из анемичных и бессмысленных "призраков коммунизма", заполняющих ячейки будущего социума, ставшего почему-то свободным от противоречий. Объявив человека сводящимся к общественным отношениям, Маркс уже теоретически заложил социальное рабство как принцип его утопии. Произвольно выводя из своего наукообразия коммунизм как "царство свободы", Маркс в то же время не скрывал презрительного отношения к демократическим институтам и гражданским свободам, всегда приставляя к ним отрицательный ярлычок "буржуазные". Вытекающее из марксизма воспевание классовой войны и диктатуры пролетариата превращало его в апологию тираний, изрядно поработавшую от Москвы до Пекина, Гаваны и Пном-Пеня.

Нельзя отрицать, что помимо "высоконаучных" заклинаний, в творениях Маркса было немало и действительно здравых и глубоких идей - что и послужило одной из причин интеллектуальной привлекательности марксизма. Здесь, однако, имеет смысл отметить и иную причину этой привлекательности, особенно значимую для научно-технической публики. Рассмотрение общества как прежде всего системы, подчиненной определенным законам, апеллирует к научному складу ума, ориентированному на изучение мертвой материи, подчиненной вечным законам природы. Марксово "материалистическое понимание истории" изначально выкидывает за борт творческую натуру, свободу человека, роль личности, выводя историю из животных потребностей, лежащих в основе "экономических интересов". После такой редукции человека до бессмысленного животного, "законы общественного развития" получаются уже сами собой, и этот ход мысли близок инженерам и физикам. "После того, как мы овладели стихиями природы, пора овладевать стихиями общества" - вот типичное заклинание этого рода. Модель тирании, заложенная в этой парадигме - мудрый властитель и управляемая им человеческая масса - весьма импонирует подходу инженера, физика или программиста к привычным для них объектам конструирования и управления. Властитель руководствуется мудростью, а масса - инстинктами, разумно канализируемыми властью. На стороне властителя - мудрость и свобода, на стороне масс - животная энергия. Именно такова идеальная схема тирании, столь естественная для ума инженера. Склонность инженеров-наукоидов к поддержке тирании вылилась не только в популярности марксизма в этой среде, но и в популярности в ней коллективистских учений вообще, в том числе и национал-социализма.

"Ни для кого не секрет, что именно ученые и инженеры, которые на словах всегда возглавляли поход к новому и лучшему миру, прежде всех других социальных групп подчинились новой тирании [нацизма]. Достаточно привести свидетельство зарубежного очевидца событий. Р.А. Брэди, рассматривая в своем исследовании "Дух и структура немецкого фашизма" изменения, происходившие в академических кругах Германии, приходит к заключению, что "из всех специалистов, существующих в современном обществе, ученые, вероятно, самые податливые и легче всего поддаются манипулированию". Конечно, нацисты уволили многих университетских профессоров и многих исследователей, работавших в научных лабораториях. Но в основном это не были представители естествознания, мышление которых считается более точным, но по большей части гуманитарии, которые в целом лучше знали и сильнее критиковали нацистские программы. В естествознании репрессиям подвергались прежде всего евреи, а также критически настроенные к режиму ученые, которые были здесь в меньшинстве. В результате нацистам не составило большого труда "скоординировать" научную деятельность и заставить свою изощренную пропаганду трубить на каждом углу, что просвещенные круги Германии оказывают им всяческую поддержку"." ("Дорога к рабству")

О причинах особой притягательности марксизма для русского сознания писал Н. А. Бердяев в "Истоках и смысле русского коммунизма". Как своеобразное учение об империи всемирного спасения, марксизм апеллировал к мечтам сразу славянофилов и западников, крестьянства и интеллигенции, соединив в себе такие "три источника, три составных части" как Третий Рим - Третий Интернационал, коммунистические ценности крестьянства и петровский восторг перед наукой-техникой. И все же, Маркс стал главным пророком культа идеального общества не только благодаря разного рода идеям и схемам, так или иначе вписавшихся в матрицу ценностей, но в не меньшей степени и стилю своих писаний: претенциозных, наукообразных и кровожадных.

Надо сказать, что абсолютизировано может быть все что угодно - в том числе и борьба за демократию может приобрести черты социального культа. Такая абсолютизация чувствуется в тоне и содержании выступлений некоторых российских либералов. Одна из наиболее известных из них, В. И. Новодворская, на вопрос главного редактора "Эха Москвы" А. А. Венедиктова о самой большой потере России за десятилетие правления В. В. Путина, ответила, что "самой большой потерей русской интеллигенции является потеря смысла жизни, которым всегда было спасение России. Но мы солдаты, и будем сражаться, хотя теперь знаем, что с этим народом, готовым лизать сапоги первого попавшегося полковника, еще пять тысяч лет будем проигрывать, проигрывать, и проигрывать". Отмеченное Валерией Ильиничной переосмысление ценностей есть ни что иное как освобождение от абсолютизации демократии. Освобождение это представляется все же неполным, ибо рассматривается как потеря. Здесь уместно вспомнить пушкинское "Зависеть от царя, зависеть от народа - не все ли нам равно? Бог с ними." Бог с ними, Валерия Ильинична. Освобождение от ложно понятого смысла жизни есть не потеря, а благо. Итак, любая ценность, не исключая свободы и демократии, может стать кумиром. Однако принцип либерализма несовместим с абсолютизацией конкретных социальных форм, власти, главы государства. "Сама природа принципов либерализма не позволяет превратить его в догматическую систему. Здесь нет однозначных, раз и навсегда установленных норм и правил. Основополагающий принцип заключается в том, что, организуя ту или иную область жизнедеятельности, мы должны максимально опираться на спонтанные силы общества и как можно меньше прибегать к принуждению." ("Дорога к рабству").

Победа утопии

Энергичный идол коммунизма решительно требовал власти надо всем и вся, будучи нетерпим к малейшему неподчинению в чем бы то ни было - вплоть до вопроса о неисчерпаемости электрона, вроде бы уже совершенно никакого отношения к диктатуре пролетариата не имеющему. Требовалось разрушить все, что не пало перед ним ниц. Неудивительно поэтому, что Церковь, учившая об Истине, и более того - Истине как Агнце, вызывала бешеную ненависть. Идол - на время - победил, Церковь была унижена, почти уничтожена. Почему такое произошло? Несомненно, что в конечном счете, победа коммунизма была следствием ослабления, деградации веры, потери живой связи с Богом. Два фактора этому особенно способствовали. Во-первых, чудеса науки и техники породили среди европейской и русской публики ложное впечатление устарелости веры, многим ставшей казаться как отживший набор предрассудков. Уже правление Петра, техноцентричное и антицерковное, было вызвано этим воззрением. Во-вторых, православная церковь была в течение веков удушаема в плотных объятиях государства, потеряв после Петра уже всякую самостоятельность. Очень выразительно положение государственной церкви описано в романе Лескова "Соборяне", действие которого происходит в 60х годах XIX века. Главный герой романа, мыслящий и глубоко верующий священник, решился на неутвержденную начальством проповедь, угодил за это вольнодумство в заключение и там умер. Вера была задавлена монстром всевластной бюрократии, боящейся и сторонящейся всего живого. Этот нигилистический дух воплотился, в частности, в фигуре обер-прокурора синода Победоносцеве, чье пергаментное лицо запечатлено на картине Репина. Вот что писал о Победоносцеве как символе того времени Бердяев в статье "Нигилизм на религиозной почве", вышедшей на смерть бывшего обер-прокурора в 1907г. :

Победоносцев - трагический тип, это один из тех, в которых христианство убило Христа, для которых Церковь закрыла Бога. Христос сделал Бога бесконечно близким человеку, усыновил человека Отцу Небесному; дух Победоносцева делает Бога бесконечно далеким человеку, превращает сына в раба. Посланный государством наблюдать за Церковью, направлявший долгие годы русское государство от имени Церкви, бюрократ в Церкви и теократ в государстве, могущественный человек, мечтавший о небе и попутно достигавший высшей власти на земле, - он был живой мертвец. В жилах его текла не кровь, а иная мертвящая жидкость, и не верил он, что у других людей течет кровь, не ценил крови человеческой. Тело Победоносцева было страшно своей мертвенностью, пергаментностью, и не верилось, что оно может воскреснуть, так чуждо было этому человеку воскресение. Победоносцев - враг всякой окрылённости, всякого полета, всякой жизненной полноты, пригибает человека к ненавистной земле. Он поклонник простоты, боится сложности, проповедует смиренное довольство малыми делами. Победоносцев прежде всего за порядок всегда и во всем, боится иррационального и проблематического, он в своем роде позитивист и утилитарист, верит лишь в безличные учреждения. Приниженность, ползучесть свойственны казенному христианству, освящаются нашей поместной Церковью, равно как осуждаются дерзание и мужество, порывы вдаль и восхождение ввысь.

Удушенная государством, униженная, как говорил Владимир Соловьев, государственной цензурой, охраной и принуждением, церковь ничего не могла ответить на кипящие вопросы жизни. Оставаясь ограниченной областью чисто-богослужебного, она бессильно и безучастно присутствовала при нарастающем духовном и социальном кризисе.

Едва захватив власть, "партия нового типа" обрушилась на Церковь с поистине сатанинской ненавистью - прекратились же гонения только под самый занавес коммунистической власти. Даже в хрущевскую "оттепель", принесшую освобождение почти всем узникам ГУЛАГа, священников сажали с возросшей энергией. И это не случайно - именно в хрущевское время идеология ненадолго получила второе дыхание, бесовский огонь которого и опалил еще раз Церковь. Но может быть, еще в большей степени, чем открытыми репрессиями, Церкви был нанесен удар принуждением священников к сотрудничеству с органами, начавшемуся еще в 1921 году по инициативе Троцкого и Ленина и продолжавшегося вплоть до краха советской власти.

Реальность "государства рабочих и крестьян" открывала учение со стороны, оказавшейся неожиданной для многих его приверженцев. "Выводы, к которым пришел Макс Истмен, старый друг Ленина, ошеломили даже самих коммунистов. "Сталинизм, -- пишет он, -- не только не лучше, но хуже фашизма, ибо он гораздо более беспощаден, жесток, несправедлив, аморален, антидемократичен и не может быть оправдан ни надеждами, ни раскаянием... сталинизм -- это и есть социализм в том смысле, что он представляет собой неизбежный, хотя и непредвиденный, результат национализации и коллективизации, являющихся составными частями плана перехода к социалистическому обществу"" (Ф. фон Хайек, "Дорога к рабству").

На развалинах утопии

Российский коммунизм прошел полный путь жизни: эмбрион писания классиков, детские мечтания кружков, молодая романтика революции, свирепая зрелость репрессий, возрастное размягчение оттепели, сыплющийся маразм застоя, и смертельная судорога ГКЧП. Коммунизм отдал концы почти без боли, без мучений - он отжил свое, и уже никому не был нужен. Страх постепенно ушел, идеология рассыпалась под анекдотами, номенклатура нацелилась на конвертацию власти в собственность, интеллигенты жаждали свободы, а уставший от бесконечных очередей и исторических пленумов, повзрослевший после Чернобыля народ был рад новым надеждам.

Чтобы понять, почему эти надежды так быстро рухнули, надо задаться вопросом о том, какой же народ вышел из коммунистического плена, каковы были его нравы, привычки и опыт. Следует отдать должное советской власти - семьдесят лет ее воспитательных усилий действительно сформировали нового человека, хотя и несколько отличного от мечтаний классиков. Этот человек имел ряд важных житейских качеств, усвоил ряд важных истин. Во-первых - он твердо верил, что сила права, а право презренно. Во-вторых - верил в силу и право лжи, и глупость правды. В третьих - знал, что все высокие истины - чушь, что "миром правит капитал" - вот и вся истина. В четвертых - не сомневался в своей совершенной правоте, чистоте и безответственности. В пятых - был полностью свободен от какого-либо долга, который "выдуман для лохов". В шестых - настолько давно и прочно воспользовался "правом на бесчестье" (Достоевский ©), что и само слово "честь" ушло из обихода. В седьмых - верил в закон немилосердия и презрения к ближнему. В восьмых - отбросил последние остатки вежливости. В девятых - был убежден, что это все и есть последняя истина и путь к счастью, что все умные люди так и живут, кроме нас дураков. Наконец, для завершения портрета, надо добавить к нему уже последний, десятый штрих: почти полную утрату советским человеком не только живой веры в Бога, но даже и мало-мальских представлений о религии: старая поговорка "знать, как Отче наш" звучала вопиющим анахронизмом. Разумеется, все пороки вечны, нет и не было общества от них свободных. Разумеется, нравственное разложение не было абсолютным; оставались и тогда праведники и мудрецы; даже "и при коммунизме росла трава и смеялись дети" (Кундера). Все это так, но нравственная порча была выразительной. Из всего этого следует вполне однозначный вывод: при таких качествах народа не следует удивляться тому, что не зажили как в англиях. Что вместо ожидавшегося со дня на день рая началось нечто напомнившее картины "бесстыдного царства чистогана" кистей Карла Гершевича Маркса - типа той, где его препохабие капитал режет родную маму за 200% прибыли; началось нечто похожее на обличительные рубрики "их нравы" и "в каменных джунглях Америки" канувших в Лету советских газет.

Не следует удивляться и тому, что из власти опять слепился идол: власть - вечный и первейший предмет кумиротворения. Советский строй, удушивший не то что веру, но даже и всякое представление о ней - укрепил тем самым культ власти и, соответственно, тоталитарный тип сознания. Тоталитарный человек выступает обычно от имени какого-то "мы". "Мы, коммунисты", "мы, ветераны", "мы, русские" и т. д. От своего личного имени тоталитарному человеку говорить трудно, у него язык не поворачивается сказать "я думаю, я полагаю". Отсюда - названия тоталитарных организаций - "наши" (производное от "мы"), фашисты (fascio (ит.) - пучок веток, символ единства коллектива), коммунисты (common, общее, сообща - опять мы). Тоталитарный человек гордится своим "мы", и соответственно презирает или ненавидит "не-наших", вступающих в конфликт с "нашими". Его отношение к людям прежде всего определяется этим разделением "наш - не наш". Критика в адрес "нас" нетерпима - идолы некритикуемы. А поскольку зерно критики уже содержится в самом рациональном подходе, то рациональное мышление само по себе уже неприемлемо для тоталитарному сознания - в силу своего духа свободы, и априорно встречается им подозрительно и враждебно. Именно поэтому в тоталитарных обществах философы изгоняются, репрессируются, или хотя бы не печатаются. Вопросы общественной жизни, политики, права - тоталитарный человек видит прежде всего через партийную призму "мы-они". Истина для него - под знаменем "наших". Как только он понял, в чем сейчас линия партии - вопрос об истине для него решен. Он полагает, что никакой другой истины и нет - "истина всегда партийна". Ну а если кто-то пытается все же следовать рациональности - "наши" видят в этом враждебный наезд и подкоп, и ведут идейную борьбу, где все средства хороши. Общества, где господствует тоталитарное мышление, являются закрытыми - в них невозможно развитие новых идей, господствует насилие, ложь, нетерпимость к инакомыслию, политическая мифология. Экономика - застойна. Сами по себе люди тоталитарного склада тоже оказываются "закрытыми" - ведь все, что не освящено великим "мы" - либо враждебно, либо подозрительно, и в любом случае не стоит внимания. Мысль же, за исключением строго профессионального и конкретно-житейского направлений - есть начало враждебное, и потому тоже для тоталитарного человека чуждое. Если же такой человек имеет некую способность соображать - он ее выключает, как только вопрос выходит за пределы его житейской или узко-специальной сферы.

Надо отдать должное Ельцину - роль великого вождя была для него неприемлемой. Без тени проблем, костерил президента державы всяк кому ни лень, и как ни вздумается, и не то что в полутора маргинальных газетах, а - уже и не верится - по ящику, в прайм-тайм. Для народа такое безобразие означало только одно - царь ненастоящий. Сменивший его нацлидер все поставил как надо, народ гордится-любуется своим орлом-государем. Народ и вождь нашли друг друга и слились в объятиях. По простому, по домашнему, безо всяких всесильно-верных учений - а и на кой они сдались. Под эту любовь орел-государь со товарищи проделали нечто весьма человеческое и естественное: все в стране под себя подмяли. Шаг за шагом, без тени сопротивления - никого не волнующие "проплаченные подпиндосники" не в счет конечно. Дело ЮКОСа показало, как легко люди власти могут принародно ограбить самого богатого и успешного предпринимателя, еще и превратив его в швея-моториста. После этой поучительной метаморфозы, с бизнесом как самостоятельной силой было покончено. Бизнесмены стали частью вертикали власти - или вовсе перестали ими быть. Жизнь все больше стала походить на советскую: к совковым симулякрам независимых парламента, суда, СМИ добавился столь же независимый бизнес. Советское вернулось в размягченно-безыдейном виде, как безвкусный китч, как ностальгия расслабленного палача - гимном без слов, ненапряжным культом вождя в ящике, стыдливо-половинчатыми реверансами бывшему отцу народов, а ныне эффективному менеджеру, демонстрациями недорогих одноразовых комсомольцев, и т. д. Страх как проводник власти заменился баблом. Все расположились в удобных позах, жизнь потекла крайне неспешно, ничего особого не суля, ничем особым вроде и не пугая. Едва пришедшая долгожданная демократия тут же и улетучилась - как и коммунизм, она неожиданно оказалась никому не нужна.

Итак, держава вступила в новую историческую фазу. В рассматриваемом аспекте, ее многовековой путь может быть резюмирован следующим образом. Несколько веков слабела ее вера - и кончилось время, когда власть получала сакральность от Православия. Менее чем за столетие изжила себя утопия - и кончилось время власти как ее великого штаба. За несколько лет развеялись иллюзии о скороспелом либеральном рае. Все идеи рухнули, сакральность власти утвердить стало нечем. Таким образом наступило новое время - время священной власти самой по себе, как идола силы - не только без претензий на высокие идеи, но даже и с отвращением от идей. Испытав крушение кумиров коммунизма и скороспелого либерализма, Россия вступила в эпоху культа державной силы, "вечного фашизма" по термину Умберто Эко.

Фашизм Муссолини, ворох диктатур Латинской Америки, путинская Россия, Белоруссия Лукашенко показывают, что "вечный фашизм" способен широко мутировать и воспроизводиться снова и снова. Как социальный уклад, он характеризуется тиранической властью, свернутыми гражданскими правами и свободами, государственным контролем над судами, бизнесом и СМИ. Довольно типичен постоянный подогрев агрессивных страстей - травля инакомыслящих, националистические кампании ненависти с угрозами агрессии и реальная агрессия. Не имея опоры ни в глубине веры, ни в интеллекте идеологии, он держится на сгущении темных импульсов, страхов и комплексов народа. Обычно этот темный клубок включает - частично или полностью - страх перед будущим и другими, культ силы и действия с презрением к рациональному и мысли, культ власти, державы и безлико-единого народа, олицетворенных в великом вожде, а значит, презрение или ненависть к личным свободам и институтам демократии. Механика власти приводится в действие либо через казнокрадство, либо через страх, допуская широкие вариации этих сил. Хотя "вечный фашизм" и черпает силы в культе державной власти, это не означает, разумеется, что люди власти - сплошь патриоты-державники. Достаточно лишь время от времени таковых изображать.

Культовый клубок "вечного фашизма" уместно сравнить с качествами, составляющими опору либерализма. Ф. фон Хайек говорит о них как о традиционных добродетелях англо-саксов: "Этими качествами (присущими в такой же степени, пожалуй, еще только нескольким малочисленным нациям, таким, как голландцы или швейцарцы) были независимость и самостоятельность, инициативность и ответственность, умение многое делать добровольно и не лезть в дела соседа, терпимость к людям странным, непохожим на других, уважение к традициям и здоровая подозрительность по отношению к властям. "

Идолы не функционируют

У власти есть свои объективные задачи и функции. Точнее – есть свои задачи у каждой ветви власти. Сложившаяся вертикаль с этими задачами имеет весьма мало общего. Это и не удивительно – она сложилась не как инструмент, не как средство, а как предмет культа, поклонения, любования и гордости. Процитирую некоторые размышления о власти как ценности из лекции институционального экономиста проф. Александра Аузана "Национальные ценности и российская модернизация: пересчет маршрута", клуб “Билингва”, 22 окт. 2008 г.:

Если государство – инструмент, то естественно приспосабливать его к тому, что требует человеческая эволюция. Это же инструмент. А если это ценность, его нельзя менять. В результате уже не раз историческая эволюция выводила на отчужденное отношение с таким государством. Это парадокс, но это так...

"Правовой нигилизм". Это не правовой нигилизм. Это саботаж тех норм, которые предлагает власть. Все это вместе создает картину, про которую Ходорковский сказал: «У нас любая власть превращается в оккупационный режим». Любая. Боязнь провокаторов, саботаж, сочувствие зэкам.

Отсутствие человеческого достоинства внутри страны компенсируется статусом принадлежности к великой державе. Алла Гербер как-то процитировала таксиста, который сказал про советское время: «Сам-то я был дерьмо полное, а страна какая великая была!»

...десакрализация - когда люди начинают относиться к государственной конторе как к конторе. У меня возник такой разговор с одним чиновником в Ямало-Ненецком округе. Он сказал: «Ты хочешь, чтобы я был сервисом. А я не хочу обслуживать. Я служением занимаюсь». Я ему сказал, что в этом и есть наши разногласия. Если ты занимаешься служением, то мы все букашки. Ты же служишь высокой идее.

Великое государство выражает меру нашей беспомощности и общественной импотенции. И проблема в том, чтобы развить способность самоорганизации... Я полагаю, что порядок выхода из колеи должен быть именно такой – сначала выбор ценностей, потом другие механизмы развития...

Какой вопрос теперь становится на первое место? Вопрос десакрализации государства.

Ценность и инструмент не могут совмещаться в одной вещи. Либо молиться, либо горшки покрывать – уж что-то одно. Идолам кадят, перед ними танцуют, преклоняются, или трепещут и падают ниц – но их не рассматривают критически и трезво, не корректируют, не задаются рациональным вопросом - не пора ли от них избавиться? Как предмет культа верховная власть и реализована. Поэтому общество оказывается иерархическим в буквальном смысле слова, основаным на принципе священности власти (иеро – священный, архия – власть); поэтому оно есть общество сословного, а не общегражданского права. Сын военного министра Иванова прилюдно сбил насмерть на пешеходной “зебре” старушку. Судебное дело чуть не завели – но не на этого сына, а на зятя убитой, посмевшего было добиваться законности. Этот факт - системного характера. Суд над сыном Иванова невозможен не в силу свойств Иванова, а в силу сакральности власти. Органичный вождям взгляд на подданных очень точно выразил этот же генерал-полковник ФСБ Иванов, ныне вице-премьер: “Люди – наша вторая нефть”. Тут даже и комментировать нечего, все сказано с военной простотой и лаконизмом. Сын большого человека пролил на асфальт немного второй нефти – делов то.

В тучные докризисные годы нетрудно было обманываться насчет экономической оправданности этой власти. По мере продолжения кризиса и таяния кубышки стабфонда это становится уже невозможным даже для апологетов власти. Полная экономическая негодность священной пирамиды становится уже банальностью. Поэтому процитирую еще докризисный диагноз проф. Аузана: “Я полагаю, что падение эффективности государственного управления носит уже катастрофический характер.” ("Национальные ценности и конституционный строй", клуб “Билингва”, 29 ноября 2007) Воспользовавшись терминологией Маркса, можно сказать, что сложившиеся “производственные отношения” не то что противоречат, а напрочь блокируют “производительные силы”.

Согласно анализу авторитетного перуанского экономиста Эдуардо де Сото, "Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире", экономическое развитие не происходит в странах третьего мира из-за отсутствия правовой базы, необходимой для образования капитала. Например, согласно измерению, реально проведенному де Сото, регистрация швейной мастерской на две машинки в Лиме потребовала чистого человеко-года труда по сбору необходимых справок. Другой пример – типичное для стран третьего мира и России отсутствие эффективного права частной собственности на землю делает невозможным для фермера получить банковский кредит под залог земли, блокируя тем самым развитие сельского хозяйства. Создание адекватной правовой среды, будучи и само по себе непростой задачей, упрается прежде всего в интересы бюрократии, чье существование обеспечивается как раз бесправием предпринимателя, поставленного в положение просителя и подданного всей окружающей власти. Таким образом, всевластие бюрократии, типичное для стран третьего мира и России, и есть причина застоя их экономики. Закупорка российских экономических сосудов резюмирована Юлией Латыниной:

"Как легко увидеть, основная проблема российской экономики — не мировой кризис и тем более не сильный рубль. Основная наша проблема — это неспособность денег, находящихся в экономике, превращаться в капитал, порождающий новые деньги. Деньги бедняков не обращаются в капитал, потому что они не имеют никаких гарантий их сохранности; деньги взяточников не обращаются в капитал, потому что взятка и служебное положение — это не тот вид имущества, под который можно взять кредит в банке, деньги крупных предпринимателей обращаются в капитал за границей, потому что ни один предприниматель не будет вкладывать деньги в стране, где к нему могут прислать доктора.”

Недавно президент Медведев заявил о “сильном технологическом отставании”, даже “провале задачи модернизации”, не сказав ни слова почему это случилось, и сопроводив признание привычно-советским рецептом всем вместе работать, засучив рукава. Знакомая песня... “Экономика должна быть экономной.” (Л.И. Брежнев). “На работе – работать.” (К.У. Черненко). “Свобода лучше, чем несвобода.” (Д.А. Медведев). Заявление президента о “провале задачи модернизации” прокомментировалполитолог Н. Злобин:

Россия – страна с псевдорыночной экономикой, в которой полностью отсутствует здоровая конкуренция, главенство закона, экономические стимулы, массовый малый бизнес, то есть, все то, что является основой развития. Для сравнения, в США до 70% технических новинок создается именно в малом бизнесе, которому созданы налоговые возможности для этого. Похоже, что российские власти просто не заинтересованы в технологическом развитии страны. Они, видимо, понимают роль России в мире, о которой так горячо говорит президент, а также свою роль в России как-то иначе. Заменив конкуренцию в стране доступом к госзаказу и близостью к Кремлю, они экономически полностью дисквалифицировали Россию на мировой арене, снова превращая ее в «Верхнюю Вольту с ядерными ракетами».

Авария на Саяно-Шушенской ГЭС была отнюдь не случайной – она есть следствие хищнического отношения к ресурсам, вообще свойственного тираниям. Экономическое качество власти особенно характеризуется динамикой инфраструктуры. Потому для иллюстрации приведу несколько фактов о дорогах. Согласно даннымгоскомстата, протяженность дорог с твердым покрытием выросла с 1992 по 2000 годы на 8%. А за промежуток с 2000 по 2007 – осталась строго той же самой. Рост протяженности трасс федерального значения за 2000-2007 был в 2 раза ниже, чем за 1992-2000. Тот же рост для трасс регионально-муниципальных – в 3.5 раза ниже. И это при том, что цены на нефть и газ в 2000-2007 были в среднем вчетверо выше чем в 1992-2000.

Безраздельно и бесконтрольно распоряжающиеся всем и вся друзья диктатора не имеют никаких оснований для сколько-нибудь долгосрочных экономических инвестиций, для направления государственных средств на развитие науки, образования, медицины. Такие вложения для них никак не мотивированы, а филантропы крайне редко оказываются в окружении диктаторов.

Помимо того, даже и выделенные сверху деньги будут в основном разворованы бюрократией. Как отмечают Борис Немцов и Владимир Милов, “цена ввода километра новых дорог с 2000 по 2006 гг выросла в 10 раз, с поправкой на инфляцию – в 5 раз.” (доклад "Путин. Итоги", 2008г.). Друзья диктатора и друзья этих друзей знают о шаткости своего полжения, и заранее переводят все что можно за рубеж – в недвижимость, яхты, активы западных компаний. Там же учатся и живут их дети и внуки.

Таким образом, деградация хозяйственной, научной, культурной и нравственной жизни есть прямое следствие сакрализованной власти. Осознание гражданами этого идолопоклонства как исходного источника зла - весьма трудная духовная задача. Трудна она прежде всего потому, что бросает вызов древнему змею, которому народ поклонялся всегда, а последнее столетие – с особой силой. До тех пор, пока эта задача не решена, диктатуры, видимо, будут сменять одна другую, перемежаясь время от времени судорогами террора.

Царство Сатаны

Культ державной власти есть проявление культа силы вообще, переворот нравственной максимы св. Александра Невского. Если благоверный князь, согласно преданию, утверждал, что “Бог не в силе, а в правде”, то идолопоклонник власти преклоняется перед кумиром, который не в правде, а в силе. Правду Александра Невского он презирает и даже ненавидит, стараясь ее всячески унизить и опорочить, доказать, что ее либо нет вовсе, либо она “выдумана попами для запудривания мозгов”, либо еще кем “для лохов”.

Напор этого раздражения и цинизма обрушился не так давно в откликах на блог Л. Радзиховского, посвященный подвигу двух белорусских пилотов, ценою своих жизней уведших падающий самолет от города – как в песне “пускай мы погибнем, но город спасем”. “Если они не святые – то я не знаю, кто такие святые” - пишет Радзиховский о летчиках. На этот блог Радзиховского последовало много откликов. Было немало тех, кто разделил преклонение автора перед великим подвигом ради “людей вообще”. Но много было и цинизма, и всяческих попыток “объяснить”, что, мол, никакого подвига-то и не было, а было – глупость, растерянность, бессознательный импульс, ветер, и т. д. В следующей своей заметке “не верящий в Бога” Л. Радзиховский размышляет о “бесовщине” (так и пишет), открывающейся ему в злобе и цинизме тех откликов; заключает он ее так:

"...силовое поле агрессии/злобы так сильно в нашем обществе, что нужны огромные усилия, чтобы хоть немного эту петлю расслабить. «Спасите наши души, мы гибнем от удушья, спасите наши души – идите к нам!». А когда к нам идут – мы наваливаемся на дверь, только бы не пустить. Не пустить к себе – здравый смысл, а еще опаснее его – «позорное чувство доброты и братства к чужим людям». Спасение утопающих в злобе и лжи – дело рук самих утопающих.
Но если мы не видим света – куда ж мы можем выплыть?”

Поклонение силе влечет ненависть к Истине, открывающейся в кротости Агнца Божьего. Поклонение силе есть, таким образом, именно культ противника Христа, Сатаны. Тирания, стоящая на культе силы, и есть царство Сатаны – пусть и без черных месс. Сатана есть именно отец лжи - недаром столь повсеместны ныне и нескрываемое презрение к правде и утрата знания о ее нравственном содержании. “Правда – понятие относительное” - утверждают многие, уже и не ведающие, что правда – то, за что стоят или сидят. При “относительной правде” ее содержание столь пластично, что стоять уже не за что, а призыв Солженицына “жить не по лжи” обессмысливается. Укоренившееся презрение к правде и истине убивает саму способность мыслить, тем вернее делая человека слепым рабом демонических страстей и сил.

“Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне” (Мф. 6:24) – сказал Господь. Ошибочно думать, что маммона – обязательно деньги. Деньги потому только и становятся вожделенны, что дают могущество. Деньги – лишь одно из проявлений силы. Власть – та же маммона, лишь другая ее маска, социальная форма. Вожделение власти и вожделение денег есть одно и то же, культ силы. Более того, в России деньги всегда были подчинены власти: “Все куплю – сказало злато. Все возьму – сказал булат” (Пушкин) - последнее слово всегда было именно за “булатом”. В России власть, скорее и точнее чем деньги, есть воплощение могущества. Недаром пушкинский “скупой рыцарь” – западный человек. У нас страсть к маммоне наиболее полно выразится в других образах. Один из таковых недавно привел Д. Горбатов в своем "Открытом письме Александру Браиловскому из Страны Подкованных Блох" . Это “открытое письмо” есть, без преувеличения, гимн откровенно обожествляемой верховной власти. Как выразительный документ эпохи, он заслуживает хорошей цитаты. Автор приводит “один примечательный фрагмент из первого акта оперы Римского-Корсакова «Царская невеста»” с пирующими в доме боярина Григория Грязного опричниками и недавно вернувшимся из Германии молодым боярином Лыковым. Среди них – глава охранки Малюта Скуратов.

"...гости Грязного, жадные до провокаций, интересуются у Лыкова, каково мнение о политике царя Ивана в Европе. Честный Лыков вынужден признаться: «[Хвалят] не везде. Прискорбно повторять мне злые речи, а говорят, что царь наш грозен». И вот тут наступает звёздный час Малюты, который отвечает Лыкову (и всем нам) увесистой, но меткой аллегорией: «Он — грозен! Гроза — ту милость Божья: гроза гнилую сусну изломает, да целый бор дремучий оживит!» (Я прямо чувствую, какВас передёрнуло на этих словах!)

Здесь с исчерпывающей полнотой дан весь план содержания эпитета грозный: царь — метафора грозы, очищающей и оживляющей весь лес (притом лес дремучий, что тоже весьма удачно подмечено). Гроза не может быть ужасной. Страшной — да, но всё равно она «милость Божья»: без неё будет нарушен естественный «календарный цикл». Европейский король — это голый прагматизм; русский царь — это иррациональная стихия. Король может только слыть тираном, ибо в любой момент получит «по рукам» от Папы; царь же — само воплощение длани Господней. Гроза, одновременно ощущаемая и как Божья кара, и как Божья милость, — это как раз то, чего европейским языкам «не дано в ощущениях». Ivan the Terrible. По-другому не назовёшь. Нет синонима.”

Народ, захваченный сатанинским культом силы, и будет управляться силовиками - первоиерархами этого культа – малютами, ивановыми и путиными. Тиранию стоило бы отличать от авторитарного правления. Их различие проходит через отношение власти и права. В тоталитарном государстве право применяется только для малозначительных дел, где интересы власти не присутствуют: при разборе конфликтов между пролетариями. Во всех важных случаях конфликты разрешаются либо принципом старшинства, либо “понятиями”, либо схватками бульдогов под ковром. Напротив, признаком авторитарной власти является не только регулярная возможность открыть судебное дело против высшей по статусу стороны, но и выиграть такое дело. В качестве примера именно авторитарного государства можно привести в частности, Российскую Империю после реформ Александра Второго. Сила суда присяжных простиралась там столь далеко, что была оправдана и освобождена в зале суда террористка, стрелявшая по идейным соображениям в московского градоначальника. Следует подчеркнуть, что культ власти требует именно тиранической, а не авторитарной формы правления. Известный политолог С. Белковский предложил каналировать традиционный для России культ главы государства в конституционную монархию. Идея прозрачна – использовать культ верховной власти как инструмент демократизации. Эта идея, однако, представляется результатом заблуждения. Действительно, поклонение силе верховной власти требует мощного вождя, громовержца на троне. Кредо здесь - право силы. Фигура конституционного монарха выражает ценность строго противоположную - силу права. Конституционный монарх, “наш старый добрый король” отстранен от исполнительной власти, не несет за нее ответственность, лишь олицетворяя величие конституционного права. Народ однако не настолько слеп, что принял бы доброго бессильного старичка за всемогущего вождя. Пока национальное сознание захвачено культом власти, вождь будет затребован, и он всегда найдется. А бессильный царь-король, ежели такового попытались бы учредить, мог бы служить при вожде только роль послушного дурачка - всякая самостоятельность тут же привела бы его к отстранению от власти.

Культ власти есть особенно интенсивное, массовое идолопоклонство – коллективное поругание первой и второй заповеди. Этот культ есть также отвержение заповеди господней “отдай Богу Богово, а кесарю – кесарево”. Слава - Богу, а не кесарю; кесарю же – только налоги, без всякой славы. Слава, воздаваемая кесарю, есть воздаяние ему Богова. Налоги же, к кесарю поступающие, могут быть под контролем, лишь если кесарь – подотчетный служащий, а не славимый вождь. Отношение к институту верховной власти должно быть рационально-критическим и сдержанным – только такое отношение можно назвать христианским. Уместно здесь напомнить, что первые христиане принимали мучения именно за отказ прославлять кесарей.

Еще Аристотель писал, что “тиранами обычно становятся демагоги, разжигающие в народе ненависть к знати”. Дословно греческое слово “демагог” означает вождь народа, нацлидер. Один такой нацлидер утверждал свою власть под крики “грабь награбленное!”, другой – под столь же исступленное “вор должен сидеть!”. Согласно Аристотелю, тирания есть наихудшая из всех форм власти, ибо она развращает народ, влечет порчу нравов, как никакая иная форма правления. Раболепие, лживость, подлость, спесь, нравственный и правовой нигилизм, безудержное казнокрадство, презрение личных прав и свобод, атмосфера страха, клеветы, предательства, раздувание злых обид и нагнетание агрессии, презрение к мысли – вот ее плоды. “Итак, по плодам их узнаете их. Дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь” (Мф. 7:20).

Тирания как ловушка

Обычно тирания представляется как результат злой воли властителя и его окружения, при невинно страдающем народе. Вышеизложенное ставило целью показать, насколько далека эта обиходная картинка волка и ягненка от реальности. Тирания есть греховное дело двоих, обоюдный соблазн. Этот соблазн гнездится в темноте народной души, ее религиозной и исторической непросвещенности, в слабой выраженности личного начала, неразвитости рационального мышления. Следуя соблазну плывущей в руки абсолютной власти, вождь становится тираном. Так же, как и всякий соблазн, тирания завлекает участников – и так же, как и всякий соблазн, она оборачивается ложью и ловушкой для них. По мере того, как эта лживость обнаруживается, популярность тирана падает, в народе нарастает недовольство и раздражение, народ видит себя опять обманутым. Но весьма существенно, что тиран не может уйти от власти – и даже не потому, что он к ней так страстно прикипел. Прикипел или нет, для тирана речь идет прежде всего не об услаждении властью и богатством, а о вещах более базовых - свободе и даже жизни. Абсолютная власть оборачивается теперь своей другой стороной – абсолютной ответственностью. Ответственностью за теперь уже обманутые надежды. Ответственностью за все те беззакония и несправедливости, которые чинились властью, в том числе и с прямого благословления тирана. За все темные дела его “друзей”. За политические репрессии и убийства. За казнокрадство. За нарушения конституции. И каждый пункт здесь будет тянуть или на хороший срок, или и того хуже. О тирании как ловушке для тирана писал еще Ксенофонт в диалоге “Гиерон или о тирании”. Тиран Гиерон, доверительно беседуя с пришедшим к нему мудрым поэтом Симонидом, описывает атмосферу страха и тотальной подозрительности, в которой вынуждены жить тираны, лишенные естественных радостей дружбы, любви, даже простого человеческого общения. На вопрос Симонида – почему бы тогда не бросить это мучение, не уйти куда от власти? - Гиерон отвечает, что положение тирана особенно скверно как раз тем, что нельзя уйти. Ибо нельзя расплатиться с ограбленными, посаженными в заключение, и с теми, чьи родственники были убиты по его указанию.

В ситуации обманутых надежд, дабы избежать назревающей революции, тиран должен ответить народу на его грозный вопрос - “кто виноват?” Ответ должен быть убедительным, виновник должен быть могущественным, наделенным властью. Запаздывая с ответом на грозный вопрос народа, тиран все более рискует сам оказаться в роли главного виновника. В ситуации полного завертикаливания власти, врагами народа должны становиться либо друзья тирана, либо внешние враги, что будет влечь войну. В свое время “отец народов”, опасаясь прежде времени развязать войну, “разоблачал” одного за другим вчерашних видных деятелей, оказывающихся “двурушниками” и агентами всех разведок. Так выдающиеся партийцы и послужили последний раз “государству рабочих и крестьян” - жертвами, столь необходимыми воскормленному их же усилиями идолу. Понимая опасность оказаться в роли ритуальных жертв, “друзья” тирана вынуждены будут задуматься о своевременном отстранении от власти его самого, предпочитая его, а не себя, в роли козла отпущения. Таким образом, ближайший круг тирана становится разъеден атмосферой недоверия и обоснованной подозрительности в самых злых умыслах. Тиран понимает, что на самом деле положиться уже ни на кого нельзя, он одинок. Выхода нет – он в ловушке. Что бы он теперь ни делал, все оборачивается против него. Заигрывания с оппозицией показывают его слабость, наращивают политические требования. Новая волна репрессий ведет к новым мученикам за правду, влечет еще большую изоляцию, нарастание гнева. Раздача денег забастовщикам плодит взрыв новых требований. Подавление забастовок “обнажают антинародную сущность режима”. Договариваться не с кем – ему противостоит все более недовольная масса с плохо определенными, неустойчивыми лидерами. Ни один из лидеров не может ему ничего обещать, даже если б и захотел пойти на сделку. На этой фазе тирании обычно и происходят – не революции – а дворцовые перевороты, возглавляемые нередко начальниками службы безопасности. Убитый тиран объявляется злодеем, или просто допустившим много ошибок и скоропостижно скончавшимся, а новый властитель – новой надеждой народа. Накопившееся раздражение народа перекладывается на прошлого тирана, революция откладывается, и начинается новый виток того же самого. Если такой переворот вовремя не случится, то может назреть и революция, и тогда, весьма вероятно, тирану с друзьями придется отвечать за все перед “судом народа”. В редких случаях тирану удается ускользнуть и скрыться в изгнании. Презираемый и ненавидимый народом, преданный “друзьями”, он доживает свои дни в страхе выдачи на родину или иного пути возмездия. Дьявол берет неслабую плату с купившихся на его посулы.

Надежда

Итак, сгущение тирании происходит не по злому умыслу властей, боящихся ее, может быть, более кого-либо еще. Тирания затягивает власть как соблазн, как ловушка. Наступление тирании происходит по ее собственной дьявольской логике, коренящейся в сакральности власти - логики, противиться которой власть не в силах. В путинской России пространство свободы неуклонно сужается год за годом. В полном согласии с наблюдением Юма: свобода теряется постепенно. Пока еще можно легко достать любой текст, высказать свое мнение о нем. Но жесткие критические высказывания в публичном поле уже становятся все более опасными. Становятся уже привычными сообщения об избитых и убитых “неизвестными” либеральных журналистах и правозащитниках. Пока еще, помимо неограниченного интернета, оставлена одна вольнодумная радиостанция, одна газета и один журнал. Надо полагать, что рамки дозволенного будут и дальше продолжать сужаться. Народная любовь к нацлидеру, как ее ни возбуждай, не вечна. Приходит время обманутых надежд, когда власть станет ощущать себя все более шаткой. Ныне эта шаткость власти выражается в экзотичном феномене “тандемократии”, в нарастающем разнобое внутри тандема, пустых призывах блоггер-президента Медведева, весьма резких заявлениях со стороны таких верных слуг режима как Павловский. Весьма возможно, что в своем стремлении удержаться власть будет вынуждена урезать свободу все более и более – вплоть до краха режима. Другой вариант краха – нарастание анархии и хаоса внутри власти. Однако и сам крах, и его последствия могут быть очень разными. На смену ушедшему тирану может прийти и новый, и даже более жестокий, и все опять пойдет по тому же порочному кругу.

Согласно Марксу, движущей силой истории является динамическое противоречие между производительными силами (технологиями производства) и производственными отношениями (формами власти и собственности по отношению к производству). Вне сомнения, Маркс был прав, указывая на революционно-творческий потенциал этого противоречия. Однако, он был неправ в том, что полагал это противоречие срабатывающим с неизбежностью закона природы, в том, чтон назвал “материалистическим пониманием истории”. Будь это “материалистическое понимание” “всесильно-верным” (Ленин ©), не было бы застойных или вымерших цивилизаций, не было бы той огромной разницы между Европой, Россией, Латинской Америкой, Исламским миром, Индией, Китаем, Африкой – разницы, много превосходящей различия внутри каждой из этих цивилизаций. Противоречие в способе производства не обязательно разрешается прогрессивным его снятием. Оно также может разрешаться остановкой развития, на века замораживая социум в его традиционных формах. Противоречие может разрешиться и через вымирание социума или растворение его в других, более успешных культурах. Какой из этих сценариев реализуется – зависит не от “механизмов”, не от “естественно-научных” шестеренок производства и столь же тупых “экономических интересов”, а от духовной силы, мудрости, религиозно-нравственной зрелости народа – всего того, что Маркс считал автоматической “надстройкой”, производной от экономического “базиса”. Говорят, что рыба гниет с головы. Это верно, как верно и то, что с головы начинается выздоровление. Не от желудка или какого другого органа. Хотя нелады со здоровьем и могут дать изрядный импульс к преодолению дурной привычки – но это совершенно необязательно. Можно продолжать обжираться при уже непомерном весе или курить при уже постоянном кашле. Разум человека не есть функция организма, автоматически подключаемая желудочным или под-желудочным “бытием”, а господин его – уж добрый или дурной, но господин. В конечном счете, жизнь человека есть реализация его духовной силы, не наоборот. “Не хлебом единым жив человек, но духом святым.” И это истинно как по отношению к индивиду, так и к социуму.

Есть унылое, якобы-мудрое утверждение, что история никого ничему не учит. Однако, на наших глазах произошло грандиозное изменение европейского сознания, напрямую опровергающее сие глубокомыслие. Еще 70 лет назад почти вся Европа была сплошь покрыта тираниями разного рода, и уже казалось, что так было – так будет. После падения Франции, в Старом Свете одна только Англия оставалась последним бастионом свободы, ее противостояние силам тьмы представлялось многим “здравомыслящим людям” абсурдным геройством. Поражение однако потерпела не Англия, а нацизм, что явилось великой победой дела свободы. Честь этой победы принадлежит прежде всего народам и лидерам Англии и США. Да, Советский Союз внес решающий вклад в разгром нацизма – но уж никак не в дело свободы. Громадным и единственным вкладом Советского Союза в дело свободы был его собственный крах, близость которого чувствовали уже совсем немногие. Во второй половине прошлого века в странах Западной Европы произошла кардинальная смена ментальности, метанойя. Европа стала другой духовно. Она изгнала вон своих вечных идолов нации и власти, “крови и почвы”. “Вечный фашизм” в Европе ушел в прошлое, исчезла его опора и питательная среда. Пропала подозрительность, обиды, презрение, злые счеты народов Европы друг к другу, им стало очевидно их братство, они убрали границы, став единой страной без единого выстрела. Последней жертвой старого зла была Югославия, но постепенно и там воцаряется мир. Надо быть слепым, чтобы не видеть этих грандиозных изменений – нет, не политики, а самой души Европы.

При существующей ментальности, Россию ждет застойное будущее с чередующимися диктатурами переменной жесткости. Надежда – только в духовном взрослении, осознании вековечного соблазна, и отречения от него. Это трудно, как и всякий путь вверх. Но только путь вверх и имеет смысл. Полагать же, что можно, сидя в привычном болоте, привычно жалуясь на судьбу, кляня вечно злых бояр и вздыхая по вечно добром царе - вдруг, волей добрых волшебников, задышать не болотными испарениями, а чистым воздухом гор – инфантильное заблуждение. Необходимо увидеть кумиротворение власти как недостойный зрелого человека порок. Как паразитическое, рабское нежелание нести ответственность за сферу власти. Как путь предательства своей страны, соблазна и развращения ее властителей. Как поклонение Сатане. История показывает, что для народа, как и для личности, нравственное преображение возможно. Возможна смена ментальности, отречение от привычного зла, покаяние - но происходит это всегда через трагический опыт, в результате осознания пережитых катастроф и страданий. Глядя на захвативший Россию культ силы, на ее уверенное погружение в тиранию, с горечью приходится заключить о ее грядущих трагических потрясениях.

Какое будущее ждет Россию – в огромной степени зависит от ее Церкви. Пост-коммунистическая эпоха открыла такую свободу, какой у русской Церкви никогда не было за всю ее историю. Эта беспрецедентная свобода накладывает столь же беспрецедентную ответственность. При сгущающейся тирании, именно Церковь может уберечь народ от крайностей насилия. Но задача стоит шире. Церковь может – и должна – утверждать слово Господне не только применительно к частным делам, но и общественным, и политическим. Десакрализация власти, противостояние культу силы – есть первостепенные духовные задачи России и ее Церкви. Все прошлое русской Церкви показывает гибельность ее сращения с властью. Традиции церковной державности и огосударствленной церкви должны быть наконец преодолены. Покуда этого не случится, Церковь не обретет духовного лидерства, будучи искаженной народным идолопоклонством, государственным насилием и соблазнами власти. Сила Церкви – не в ложной опоре на мирскую власть, но в истине слова Божьего. Отрадно видеть, что с приходом Патриарха Кирилла растет понимание Церковью своей широкой ответственности за дух народа, что она уже не мыслит себя ограниченной областью узко-богослужебной. При нарастающих песнопениях Сталину шаманами тирании, ободряющей надеждой прозвучали слова главы отдела внешних церковных связей РПЦ архиепископа Иллариона :

"Я... готов вызвать волну критики в свой адрес, высказав свое собственное мнение о Сталине. Я считаю, что Сталин был чудовищем, духовным уродом, который создал жуткую, античеловеческую систему управления страной, построенную на лжи, насилии и терроре. Он развязал геноцид против народа своей страны и несет личную ответственность за смерть миллионов безвинных людей. В этом плане Сталин вполне сопоставим с Гитлером... Чудо победы в войне — это великое явление силы духа нашего народа, которую не сумели сломить ни Сталин, ни Гитлер. “

Написанное здесь никак не означает отрицание возможностей революции сверху. Напротив – если народное сознание крепко захвачено идолами власти, единственное на что остается надеяться – так только на разумную революцию сверху, проводимую достаточно авторитарными методами. Задачей такой революции должен быть переход к правовому обществу. Именно восстановление власти права является первостепенной задачей – а случится ли это восстановление при достаточно авторитарной или вполне демократической форме правления уже не столь важно.

И наконец последнее, что мне хотелось бы здесь сказать. Описанная картина не дает больших оснований для оптимизма в отношении общества. Но она не должна давать основание для уныния. Уныние и лень – смертные грехи, проистекающие от маловерия. История отечества полна трагических страниц – и странно было бы решить, что время трагедий закончилось. Но смысл жизни человека определяется его личными духовными усилиями, а не процветанием или деградацией его страны. Противная точка зрения – ни что иное как идолопоклонство отечеству, одна из злейших форм идолопоклонства. Даже в весьма тяжелых условиях человек способен двигаться вверх, наполняя свою жизнь смыслом, и даже при весьма благоприятных обстоятельствах жизнь человека может быть пуста и тосклива. В условиях сталинских лагерей Александр Солженицын мысленно складывал свои первые сочинения, Николай Заболоцкий – свои зрелые стихи. В условиях тюрем и колоний пишет интереснейшие статьи и письма Михаил Ходорковский, что нередко стоило ему очередного карцера. По сравнению с такими условиями, жизнь чуть не каждого из нас - прямо райская. Возблагодарив за это Творца, хорошо задаться вопросом – а не следует ли мне эту благодарность выразить на деле? И может быть увидеть, что Сотворение Мира продолжается, и наше личное участие в нем – абсолютно необходимо. Может быть, уже пора начать ведать, что мы творим. Отец Небесный ждет нашей помощи, надеется на нас, и дорога к Нему всегда открыта. Быть с Ним вместе – в трудах и праздниках – и есть счастье. Ради этого, собственно, мы и рождены.