"АМЕРИКАНСКИЙ" ДЕД ИВАН

13-12-2009

Беглова Наталья Спартаковна.

По профессии журналист – международник. Провела около шести лет в Южной Азии. Кандидат исторических наук. Автор научных трудов по странам этого региона. В настоящее время живет в Женеве и работает в ООН.
В 2004 году в издательстве "Новый хронограф" вышла книга Бегловой "Сладкий яд Востока", в которой повествуется о годах, проведенных в Индии и Бангладеш. Как отметил посол России в Индии, написавший предисловие к этой книге, она создана "… пером талантливого и очень тонкого человека".

Недавно закончила цикл новелл о любви, объединенных в книгу, под названием "Рассказы озера Леман".

Наталья БегловаВ связи с нашей фамилией – Беглова – возникла курьезная ситуация в начале знакомства с моим будущим мужем, Игорем. Мы учились в одном институте, но на разных курсах. Первое время, как это часто бывает, особенно в студенческие годы, мы знали лишь имена друг друга, но не фамилии. Потом кто-то сказал Игорю, что я дочка политического обозревателя. И он, исходя из моих, как он утверждает "восточных черт" решил, что я дочка известного тогда политобозревателя - Сейфуль-Мулюкова. И помню его недоумение, когда при встрече одна из моих школьных подруг приветствовала меня: "Привет, Беглиха!"

  • Почему Беглиха? - удивился Игорь.
  • Ну, как же, - в свою очередь удивилась я, - очень даже логично, Беглова, Беглиха, а тебе что больше бы понравилось Беглая, что ли?

Тут все и разъяснилось. Потом через много лет жизнь свела нас с Сейфуль-Мулюковым в Женеве. Как-то мы были у них в гостях. Наверное, они были несколько удивлены тому, что я несколько раз едва удерживала смех, видя, как Игорь с нескрываемым интересом переводил взгляд с лица Сейфуль-Мулюкова на мое, явно сопоставляя наши черты.

Кто знает, может быть, мы с Сейфуль–Мулюковым и правда родственники. Во всяком случае, наличие у членов нашей семья по отцовской линии татарской крови более чем вероятно.

Мой дед по папиной линии – Беглов Иван Иванович - родился в селе Кадом, находившемся в восточной части Рязанской губернии. Эти место долго были "под татарам" во времена татаро–монгольского нашествия. Отсюда и дедушкина версия о происхождении нашей фамилии. По его словам, фамилия Бегловы – образована от имени татарского хана, владевшего когда-то селениями в этом районе. Его звали то ли Бегий хан, то ли Бегин хан. Как рассказывал дедушка, даже во времена его детства на одной стороне главной улицы Кадома жили в основном Бегловы – русские, а на другой – Бегловы – татары.

Интересно, что через много лет, в Женеве я натолкнулась на гравюру, в какой-то степени подтверждающую дедушкину версию. На гравюре, которую я, естественно тут же купила, изображены развалины довольно большого здания – прямоугольной формы, без окон, сложенного из обточенных камней, с небольшим входом посередине. Подпись к гравюре на французском языке гласит: "Гробница хана в Касимове". Касимов – это город больше Кадома, находящийся неподалеку. Может быть, именно в Касимове, чье название явно татарского происхождения, и находилось становище хана, откуда он управлял подвластными ему землями. Не все татары ушли, когда власти ханов пришел конец. Многие здесь осели и обзавелись семьями, За почти триста лет татары, пришедшие с востока, и коренное русское население так перемешались, что уже нелегко было отделить, где чистые русские, а где чистые татары .

А совсем недавно в словаре русских фамилий я прочитала, что есть две версии происхождения фамилии. Одна, по которой эта фамилия произошла от русского слова "беглый". И вторая, в соответствии с которой она произошла от татарского имени Бекоглы: бек – князь, оглы – сын, т.е. сын князя, что опять-таки подводит нас к татарским корням нашего семейства.

Так что в арсенале нашей семьи три версии происхождения фамилии. Русский вариант, по которому у истоков рода стоит какой-то беглый крестьянин, скрывавшийся от своих господ и осевший на Рязанщине. И два татарских варианта, предполагающих, что кто-то из наших предков был или сыном, а может побочным ребенком татарского князя, или же просто всех живших в пределах владений то ли Бегин, то ли Бегий-хана стали называть по его несколько видоизмененной фамилии.

Но даже если история семьи Бегловых и уходит в далекое прошлое, для меня она начинается только с начала прош
лого века в городе Кадом, где 16 июня 1904 году родился мой дед Иван. Его мать была неплохой белошвейкой: она «кочевала» по всей округе, обшивая местных жителей на дому. Рано потеряв мужа, она была вынуждена устроить сыновей в приют.

Поэтому мой дед вместе с двумя братьями рос в сиротском доме. Деду удалось лишь недолго поучиться в церковно-приходской школе. Но он очень рано пристрастился к чтению: приобретённая таким образом эрудиция постепенно позволила ему сначала догнать, а затем и опередить некоторых сверстников даже с полным школьным образованием. Выучился Иван на монтера – электрика и начал работать в крупном селе - Сасово, в 60 километрах от Кадома. Кстати, по одной из версий, название Сасово происходит от татарского слова саз (болото).

Там встретил мою бабушку, молодую коммунистку - Любовь Дмитриевну Анисимову.

Моя бабушка родилась 30 сентября 1897 года. Она была пятым ребёнком в семье, где было тринадцать детей. Прадед Димитрий промышлял извозом в Сасово и содержал там чайную (неподалёку от вокзала). Окончив гимназию, бабушка устроилась на сасовский телеграф. Вместе с другими одинокими девушками она поселилась в кирпичном доме какого-то купца, бежавшего за границу- у каждой из подруг была своя комната. Жили они «коммуной», в складчину, готовили и убирались по очереди. Люба с молодости активно участвовала в общественной работе. После недолгого пребывания в комсомоле она вступила в партию и, получив первую партийную «нагрузку», стала «женоргом» (женским организатором) на канатном заводе. Вскоре её включили в ряды распространителей печати: это потребовало частых выездов в отдалённые уголки района. Новая работа стала отбирать у Любы столько времени, что ей пришлось уйти с телеграфа и занять штатную должность заведующей отделом подписки на почте. Люба, которая было семью годами старше Ивана, взяла его «под своё шефство» и вовлекла в общественную работу. Вскоре они поженились. Под влиянием жены дед также вступил в партию. Жили молодые все в том же "доме коммуны".

Родился мой отец, которого назвали героическим именем Спартак. Когда Ивану исполнилось двадцать два года, его призвали в армию и послали служить в войска связи на Дальний Восток в Хабаровск.

К концу сроч&iacute-ой службы он уже имел в местных партийных кругах репутацию грамотного и активного обществе&iacute-&iacute-ика, поэтому отца ввели в руководство краевого профсоюза работников связи.

Видимо он был на очень хорошем счету, поскольку в тридцать шестом году его направили учиться в Москву в Высшую партийную школу. После возвращения из Москвы дед не на шутку увлекся проблемами внешней политики. П&icirc-&iuml-робовав себя в качестве лектора по вопросам международных отношений, отец заво&aring-&acirc-ал на этом поприще популярность, которая привлекла внимание партийного руков&icirc-&auml-ства во Владивостоке: туда его затем и пригласили — уже в качестве штатного ле&ecirc-&ograve-ора-международника при крайкоме КПСС, а его обзоры и статьи стали публиковаться в мес&ograve-&iacute-ой печати. С гол&icirc-&acirc-ой погрузившись в общественную и журналистскую работу, дед уже не думал о во&ccedil-&eth-ащении в родные места.

Когда его призвали в армию, моя бабушка с маленьким сыном, естественно, не поехала с дедом, а осталась в Сасово. Постепенно переписка между ними оборвалась, их брак фактически распался, хотя свой разрыв они почему-то не захотели оформить юридически. Кстати, бабушка после регистрации брака сохранила свою девичью фамилию – она как будто сомневалась с самого начала, что ее брак будет долговечным. Может потому, что Люба даже в молодости не была красавицей, а Иван был не только младше ее, но и удивительно хорош собой. Каждый избрал собственный путь: дед связал свою судьбу с Владивостоком, где обзавёлся новой семьёй- бабушка же осталась верна малой родине, службе в почтовом ведомстве и общественной работе в женских коллективах сасовских предприятий. Больше они никогда не встречались. Долгие годы единственными вещами, напоминавшими росшему сыну о существовании отца, были книги целая библиотека, с весьма странным для тех лет подбором книг – от Маркса и Ленина до Чехова, Толстого и Достоевского.

В 1946 году, когда образовалась Академия общественных наук при ЦК КПСС, Ивану Беглову предложили в ней учиться. Дед проучился уже год и начал писать кандидатскую диссертацию, когда его вдруг пригласили в отдел кадров для беседы. При утверждении темы диссертации обнаружилось, что помимо диплома об окончании Высшей партийной школы, у деда нет никаких других дипломов об окончании учебных заведений. Даже об окончании средней школы. Где все они? И тут выяснилось, что их и не было никогда. Как я уже писала выше, деду удалось окончить лишь четыре класса церковно-приходской школы в Кадоме (как тогда шутили – у него за плечами лишь ЦПШ). Кадровики растерялись. Как же быть? И вот тут в первый раз бюрократия проявляет, на мой взгляд, удивительную гибкость.

  • Ладно, бог с ним с дипломом о среднем образовании, - было сказано деду. - Но если ты хочешь защищать диссертацию, то вынь, да положь диплом о высшем образовании.

Видимо, дед был человеком более чем настойчивым. Тем более что учиться самостоятельно ему было не привыкать. Именно так он и "прошел" всю программу средней школы. И вот теперь параллельно с написанием диссертации он сдал экстерном девятнадцать предметов за полный курс педагогического института и получил его диплом. Наверное, вся эта истории произвела впечатление. Во всяком случае, когда в 1949 году дед заканчивал академию, ему, еще слушателю академии, предложили по окончании учебы поехать в США и возглавить освобождавшийся пост главы корреспондентского пункта ТАСС в Нью-Йорке.

И тут мы подходим ко второй ситуации, когда советская бюрократия проявила чудеса гибкости. При оформлении документов возникла проблема. Дело в том, что мой дед уже давно жил не с моей бабушкой, а с другой женщиной, на которой официально не был женат. И при этом всегда отказывался подавать на развод и вновь регистрироваться. Надо сказать, что у деда был какой-то панический страх перед любыми бюрократическими процедурами. Позднее всеми его делами всегда занимался мой отец. Дед наотрез отказался что–либо предпринимать. Нельзя ехать с той, которую уже больше двадцати лет он считает своей женой – значит, не поеду. И вот происходит невероятное. В порядке исключения ему разрешают ехать заграницу с женщиной, брак с которой не был официально зарегистрирован. Правда, по этому поводу было принято специальное постановление выездной комиссии ЦК. Мне кажется – это уникальный случай в достославной истории наших кадров.

Я мало виделась с дедом. В детстве меня и моего брата Мишу изредка приводили к нему на обед по воскресеньям. Все было необычно у деда. Дом напротив киевского вокзала был солидный с башенкой - сталинский серийный неоклассицизм. После наших мазиловских хрущевок он воспринимался мною почти как небоскреб, захваченный дедом из Нью-Йорка, откуда он только что вернулся. Квартира – двухкомнатная, но с высокими потолками, просторная – казавшаяся мне огромной по сравнению с нашей смежно-совмещенной двухкомнатной малогабаритной, в которой к тому же мы помещались вшестером. Мебель – не модный тогда фанерно-полированный модерн, а нечто добротно массивное. Посуда – прозрачный сервиз с драконами, привезенный дедом из Китая. И даже растение – гордо возвышавшийся у окна заклейменный в качестве атрибута мещанства и повсеместно истребленный фикус.

И сам дед – высокий костистый с гордо посаженной головой, красивым, но холодным лицом, с черными, расчесанными на удивительно прямой пробор волосами, едва серебрившимися на висках. Одет он был всегда в безукоризненно сидевший на нем темный костюм, в накрахмаленную белую рубашку с необычными тогда, застегивавшимися на пуговички, воротничками. Но мое воображение особенно поражали его ботинки – темно-бордовые с дырочками, слагавшимися в какой-то загадочный узор на тупорылых носах – будто бы вылитые из какого-то невиданного металла. До сих пор, если я встречаю мужчину, на ногах которого надеты такие ботинки, я неизменно проникаюсь к нему трепетным восхищением. Наверное, дед не всегда был так одет. Может, он и ходил дома в тапочках и без пиджака. Но как я не пытаюсь, я не могу его представить себе иным. Да, непременной деталью этого облика, и так выделявшего деда из общего ряда довольно стандартизированных мужчин советской эпохи, была трубка. Дед, буквально, не выпускал ее изо рта, расставаясь с ней лишь на время процесса принятия пищи. По-моему, он давал трубке потухнуть лишь на время интересных для него разговоров с моим папой или с каким-нибудь гостем. Это пристрастие к курению трубки и оказалось роковым для его здоровья. Он умер в шестьдесят четыре года от рака горла.

Я знала, что дед много лет провел в Америке, что сейчас он работает в ТАССе, но все свободное время пишет книгу об американской экономике и политике, а вернее, о людях на вершинах американской власти. Необычный облик деда и книга – все это каким-то странным образом перемешалось в моей голове - и для меня на многие годы сам дед стал воплощением этакого синтезированного образа американца у руля власти. Некий симбиоз преуспевающего американского политика и бизнесмена. Какое разочарование постигло меня, когда позднее я встретила реальных весьма не бедных американцев, щеголявших в потрепанных мешковатых костюмах и главное – о, ужас! – в стоптанных штиблетах словно сошедших с конвейера фабрики "Скороход". Я вообще не встречала нации, представители которой относились бы с таким пренебрежением к одежде, как американцы. Исключением являются лишь политики. И актеры, изображающие преуспевающих американцев в многочисленных кино и телесериалах.

Мне всегда было неловко во время наших протокольных визитов к деду. С нами, детьми, он не умел и, казалось, не хотел общаться. Велись какие-то серьезные и неинтересные нам тогда беседы с папой об американской экономике и политике. Кстати, именно тогда я впервые услышала слово "олигарх", ставшее таким популярным в России девяностых годов, а тогда пугавшее меня своей незнакомостью и многозначительностью. Спросить, что это такое, я не решилась и долго считала, что "олигарх" синонимом слова "монарх". Как выяснилось, я была не слишком далека от истины.

Мы с братом, отсидев на жестких неудобных стульях мучительно долгий обед, уходили в спальню деда, где нам выдавались для просмотра книги с репродукциями картин. Первое время, приходя к деду, мы с надеждой спрашивали: "А телевизор работает? " И каждый раз ответ был один и тот же: «Нет, не работает». Этот телевизор, заработавший только после смерти деда – еще один штрих к его характеру. Последнее чудо американской техники он был куплен перед отъездом из Нью-Йорка в минуту слабости и в результате настойчивых просьб тети Жени – так мы звали вторую жену деда. Привезен в Москву. Поставлен в "красный угол" и… так никогда и не подключен к сети. Дед не терпел никакого шума, суеты, отвлечений от дела. Телевизору было сказано нет – и разговор был исчерпан.

А вот еще один эпизод, рисующий его непреклонный характер. На работу и с работы в ТАСС дед ходил пешком. А больше он редко куда вообще выходил. И вдруг – это было в 1961 году - мы узнаем, что он купил машину – "Волгу". Было не очень понятно: почему и зачем. Сам он водить не захотел. Тетя Женя получила права. И тут выяснилось, зачем дед купил машину. Главный замысел состоял в том, чтобы навестить, наконец, своего старшего брата Степана, жившего в Харькове.

А история отношений между ними такова. Они оба, как я уже писала, провели детство в сиротском приюте. Когда для них настало время определяться с самостоятельным выбором профессии, то Иван устроился на работу в сасовское почтовое ведомство по специальности линейного монтера на телеграфе. А вот у Степана прорезался интерес к портняжному делу, который он, видимо, унаследовал от их матери – мастерицы-швеи, обслуживавшей крестьянские семьи, кочуя из одной деревни в другую. Побыв учеником у опытного портного, Степан вышел вскоре на самостоятельную дорогу, которая вела его из села в село, из города в город, пока не привела на Украину, где он на рубеже сороковых годов обосновался окончательно, устроившись на работу закройщиком в ателье в Харькове.

Итак, один брат на Дальнем Востоке, другой – на Украине. Разразившаяся война окончательно порвала тонкую ниточку связи между ними, поскольку, ко всему прочему, Степан был призван в армию и затерялся на фронтовых маршрутах.

И вот почти двадцать лет спустя, когда мой отец стал регулярно выступать по союзному радио, ему передали письмо, поступившее в комитет радиовещания от Степана. В письме он спрашивал: Спартак Беглов – не сын ли он его брата Ивана? Рассказывал свою историю и просил связаться с ним, если это действительно так.

И тогда дед решил отправиться на Украину, чтобы встретиться с братом, с которым он не виделся уже почти сорок лет. Он предложил своему сыну присоединиться к автомобильному броску на Украину.

Первой за руль села тетя Женя. Сначала все шло хорошо. Но вскоре выяснилась странная закономерность. Грузовики, как магнит, притягивали тетю Женю. Едва она начинала обходить грузовик, как "Волгу" словно по мановению волшебной палочки подтягивало к грузовику. Коснувшись пару раз о его борт, "Волга" отправлялась дальше. Когда это повторилось в очередной раз, дед велел остановить машину. За руль сел мой папа.

Воссоединение двух братьев произошло спустя сутки, когда дед, тетя Женя и папа благополучно добрались до Харькова.

После возвращения в Москву, когда подъехали к дому, где жил дед, он и тетя Женя вышли из машины. Дед подошел к папе, который тоже вышел и собирался отправиться домой на метро, и сказал: "Да, Спартак, машину не надо здесь оставлять, поезжай на ней домой, она теперь твоя". Повернулся, взял под руку жену и, не дожидаясь пока папа придет в себя, направился к подъезду.

Так мы стали обладателями роскошного по тем временам средства передвижения. О том, как и почему машина перешла в нашу собственность некоторое время напоминала лишь пара вмятин на ее правом борту.

Дед собирался совершить на этой машине еще одно путешествие. Он мечтал попасть на свою родину, в Кадом. Это было незадолго до его смерти. Когда мы совсем уже собрались, он серьезно занемог. Мы еще не подозревали, что это недомогание предвестник грозной болезни. Место деда занял его брат Степан. И вот дед Степан, папа и я летом отправились на Рязанщину. Для меня эта поездка была наградой за успешное окончание школы. Нам удалось добраться до Сасова – родины папы. А вот последние шестьдесят километров до Кадома не доехали. Едва мы отъехали от Сасова, как асфальт закончился, и началась грунтовка – с ямами, ухабами, необъятными лужами и прочими прелестями классического российского бездорожья. Дед Степан, у которого были проблемы с почками, после очередного ухаба вдруг тихо сказал: "Все, Спартак, поворачивай, дальше не надо". Вот так и не состоялось свидание братьев с родиной.

Последнюю главу в книге Ивана Беглова, над которой он работал последние десять лет своей жизни, доканчивал за него уже папа. Она вышла через несколько месяцев после смерти деда.

Когда мы с папой разбирали дедушкин архив, нас потрясло обилие информации, накопленной и изученной дедом. Там был практически готовый материал для написания еще, как минимум, пары книг. А какой-нибудь умелец, типа небезызвестного в те годы телевизионного журналиста – специалиста по разоблачению происков американского империализма, - на таком материале накропал бы с добрый десяток книжонок.

А дедушка все откладывал и откладывал публикацию своей книги, считая, что ее еще нужно доработать. И, скорее всего, она так и осталась бы неопубликованной, если бы не уговоры папы и не вмешательство Георгия Аркадьевича Арбатова. Георгий Аркадьевич, возглавивший в 1967 году Институт США и Канады, узнав о дедушкиной книге и прочитав, как говорил дед, подготовительный материал, буквально заставил деда поставить, что называется, точку и передал рукопись в издательство. Монография И. И. Беглова "США: Собственность и власть" стала первой книгой, выпущенной под эгидой вновь созданного института. Книгой, которой институт заявил о своем существовании. Многие годы эта монография оставалась самым глубоким и всесторонним исследованием американской финансовой и экономической структуры, ее переплетений с политическими механизмами. И это не мое мнение, а мнение многих советских и американских специалистов, писавших о книге.

Спустя почти пятнадцать лет после смерти деда, в Женеве, я встретила одного очень крупного американского ученого – экономиста, который, узнав мою фамилию, спросил:

  • А вы не родственница ли Ивана Беглова?
  • Да, это мой дед. Только он давно умер.
  • Да, я знаю. Очень жаль. Мы были знакомы, когда он работал в США. Вы знаете, я редко встречал, даже среди американских специалистов, человека, который так хорошо, как он, знал и понимал суть того, что происходило у нас в стране. И не только в экономике и финансах, а вообще…

Он на минуту задумался.

  • Ваш дед здорово разбирался в том, кто есть кто, и что есть что в Штатах.
Комментарии

Добавить изображение