КАРТИНКИ НА ПАМЯТЬ И В НАЗИДАНИЕ

17-01-2010

Продолжение. Начало в № 601от18 октября 2009 г.

В ряду преступно-великих дел советской власти (то есть великих дел, совершенных преступными методами) одним из самых заметных для Армении была репатриация сотен тысяч наших соотечественников, спасшихся от Геноцида 1915 года и обосновавшихся, в основном, в арабских странах Ближнего Востока, а также во Франции, Америке, Австралии – везде.

После победоносной войны для кровавого кремлевского диктатора открылась новая возможность реализации своей самой упоительной мечты – мести без границ и пределов. Мести даже тем, кто лишь в его собственном депрессивном бреду померещился врагом, или просто недостаточно лояльным, недостаточно покорным, недостаточно льстивым – человеком! Так в соответствии с волей «отца народов» прямым рейсом из оккупированной части Европы в Сибирь потянулись бесконечные эшелоны советских военнослужащих, попавших в плен к немцам (они все считались предателями), а также угнанных в Германию на принудительные работы простых (простейших) советских граждан (они воочию видели разницу в уровне жизни между «советским раем» и «капиталистическим адом», и уже потому не могли считаться благонадежными). Мало того, вурдалак добился того, что слюнявые западные политики покорно положили на стол его кровавой трапезы всех, кому, вроде бы, посчастливилось оказаться вне зоны советской оккупации, включая даже тех, кто никогда не был советским гражданином и никак не подпадал под категорию, которая была согласована еще на Ялтинской конференции (что само по себе входило в вопиющее противоречие с теми священными принципами свободы и демократии, которыми, якобы, неизменно руководствуется Запад). Так диктатору были выданы проживающие еще с 20-х годов в Западной Европе участники Гражданской войны с Советами, и он, конечно, с особым наслаждением повесил их после театрального судилища в Москве. Политика никогда не была и никогда не будет образцом нравственности, но эта сделка западных деятелей с уже потирающим руки от предвкушения своей кровавой трапезы незамаскированным людоедом, за которую они, надо полагать, получили свои тридцать сребренников в качестве куска чужой земли, или выгодной концессии, наверняка войдет в анналы, как одна из самых аморальных и бесчеловечных в истории дипломатии – попросту говоря, лидеры хваленого «демократического» Запада в действительности оказались корыстолюбивыми (в лучшем случае – безвольными) пособниками убийцы. Только офицеров, возвратившихся из плена, которые были лишены воинских званий и сосланы в лагеря, насчитывалось, по данным маршала Жукова, сто двадцать шесть тысяч человек. И то верно – надо же было восполнить убыль рабочей силы на «великих стройках коммунизма».

Страдания «возвращенцев» в России с достаточной художественной силой отображены в фильме «Восток-Запад», хотя сама история репатриации целого теплохода русских добровольцев на историческую родину представляется совершенно неправдоподобной; в реальности все было как раз наоборот: специальные патрули отлавливали укрывающихся людей и передавали их советским представителям, что порой сопровождалось даже самоубийствами. Возможно, среди огромных масс переселенцев и могли найтись несколько совсем уж наивных единиц, способных поверить в сладкоречивую большевистскую пропаганду, но представить целый корабль добровольно возвращающихся в сталинскую Россию людей просто невозможно. Ведь это все был контингент, который уже хлебнул полным ковшом обещанного социалистического рая и уж никак не мог гореть желанием вновь возвратиться туда, а другая часть состояла из людей, изначально хорошо представляющих, чего можно ожидать от этой власти и поторопившиеся вовремя унести ноги, а то и сходившихся с большевиками в смертном бою.

В массовом порядке относительно добровольная репатриация имела место только в Армении, что тоже было вполне понятно и обоснованно: если эмигранты из других республик бежали именно от советской власти, хорошо знали повадки этой власти, и на мякине их провести было довольно трудно, то несчастные армяне в подавляющем своем большинстве бежали от турецкого ятагана, и последняя надежда их была маленькая, тощая, но своя Армения.

Возвращение армян на историческую родину имело место еще со времен Первой независимой армянской республики в 1918-20-х годах и шло непрерывно, можно сказать, вплоть до сегодняшних дней. (Точнее будет назвать этот процесс переселением, ибо возвращались они не в Западную Армению, откуда были изгнаны, а только в тот огрызок Восточной Армении, который в итоге сохранился за обрезанной со всех сторон некогда великой страной, а это существенная разница, и именно этой разницей во многом обусловлена драма, а порой и трагедия, о которой, собственно, пойдет речь в данной части моего повествования.) В свое время большевики, которые с постоянной вожжой под хвостом вынашивали «планов громадье», прорабатывали даже фантастический план по поселению армян на Дальнем Востоке, где-то рядом с Еврейской автономной областью. Люди тогда шептались, что Сосо Джугашвили обдумывает план переселения подальше на восток всех армян, чтобы освободить земли для своей Грузии, и это было похоже на правду (между прочим, среди грузин широко распространено мнение, что вся территория Армении первоначально принадлежала грузинам, и только потом пришедшие откуда-то коварные армяне вытеснили их со своих исконных земель). Первый советский пропагандистский фильм «Возвращение» о репатриации армян был снят на киностудии «Арменкино» еще в 1932 году, но массовое переселение началось лишь после подписания 22 февраля 1946 года председателем СНК СССР исторического документа о практических мерах по репатриации зарубежных армян в Советскую Армению.

Документ этот появился отнюдь не случайно. Казалось, зачем изнуренной многолетней кровопролитной войной стране, не имеющей к тому же ни серьезной индустриальной базы, ни развитого сельского хозяйства несколько сотен тысяч лишних ртов, разве не было ясно, что вырванные из своей относительно благополучной среды эти люди на новом месте будут обречены на тяжкие страдания? Но «великих деятелей», как правило, меньше всего заботит судьба конкретных людей – их увлекает лишь грандиозность замыслов. В данном случае замысел состоял в том, чтобы вернуть в состав империи те части Армении, которые были отторгнуты Турцией по Карсскому договору 1921 года. В начале войны, когда обстоятельства складывались совсем не в пользу СССР, Турция заняла откровенно недружественную позицию по отношению к нашей стране, настолько недружественную, что военное руководство, чтобы уберечь Закавказье от возможного вторжения турецких орд, уже скопившихся на границе в ожидании падения Сталинграда, было вынуждено держать там значительный контингент вооруженных сил, отвлекая его от действующих фронтов, где он был крайне необходим. Отмечу также, что примерно в это же время, в марте 1943 года смердящие останки главного организатора армянского геноцида Талаата, уничтоженного в Берлине еще в 1921 году патриотом Согомоном Тейлеряном, были перевезены из столицы Германии в Стамбул и торжественно захоронены на так называемом холме Свободы в присутствии высоких официальных лиц, в числе которых находился и германский посол Франц фон Папен, впоследствии осужденный, как военный преступник, Нюрнбергским судом. Ведущие турецкие журналисты выражали в связи с этим перезахоронением благодарность турецкой нации немцам за возвращение праха Талаата-паши на родину, «где за это время были осуществлены его идеи». Очень активно эти людоедские «идеи» осуществлялись и в нацистской Германии, за что немецкий народ понес суровое наказание и покаялся (и продолжает каяться) перед всем миром, а вот турки по сей день гордятся деяниями своего великого выродка. Это, право, их дело – кому поклоняться. Но после войны они имели весьма бледный вид.

Естественно, тогда Победитель предъявил супостатам солидный счет, а ушлые грузины, всегда первые чующие запах наживы (к тому же вдохновляемые «вэликими» соотечественниками в Кремле), снарядили своих ученых доказывать, что бо?ьшая часть Западной Армении – это исконно грузинские земли (увлекшись, они доказывают это до сей поры, вероятно рассчитывая урвать – если когда-нибудь армяне добьются удовлетворения своих справедливых требований – собственный жирный кусок, как они это делают, например, когда милостиво пропускают по своей территории товары для заблокированной сегодня со всех остальных сторон Армении). Самоуверенный Победитель, очевидно, не сомневался, что и в этом вопросе он переиграет западных партнеров, и потому подписал вышеупомянутое Постановление, чтобы в итоге иметь достаточно человеческого материала для заселения приращенных территорий. В соответствии с принятым решением были назначены и ответственные лица в ранге первого или второго секретарей посольств СССР в Болгарии, Греции, Иране, Румынии, Сирии и Ливане, которые должны были обеспечить реализацию высокого постановления. Но это было не так просто. Я не случайно назвал репатриацию армян относительно добровольной, здесь тоже имелось немало сложностей. Как бы ни было велико желание лишенных родины армян переселиться к своим соотечественникам, определенные сведения о том, что на самом деле творится в самой процветающей стране мира, у них все-таки имелись; например, выступающие резко против репатриации в советскую Армению представители политической партии «Дашнакцутюн» каким-то образом раздобыли тот черный кирпич с отрубями, который именовался в СССР хлебом, и, демонстрируя это достижение кулинарного искусства народу, поясняли, что и за таким «лакомством» плачут по ночам армянские детишки. В противовес дашнакской пропаганде советское посольство в Бейруте организовало развернутую выставку о жизни на социалистической родине, посетив которую, нельзя было не сделать вывод, что именно в маленькой Армении, наконец, создан истинный рай на земле. Тем не менее, сомнения оставались, и опасения относительно своей будущей судьбы потенциальные репатрианты высказывали. Они не понимали также, почему им предлагают всем сразу сняться с места, разрушив уже довольно хорошо обжитые гнезда, когда можно от каждой семьи сперва послать по одному-двух молодых людей, которые осмотрятся, обживутся на новом месте и лишь затем вызовут всех остальных. Но не сомневающиеся в конечном результате реализации подобной схемы действий советские эмиссары ставили вопрос жестко: если вы патриоты свой родины, если вы истинно любите ее, то перебирайтесь с корнями, если нет – то нет вам места в Советской Армении. Такая постановка вопроса сама по себе не могла не вызывать подозрений. Советские эмиссары испытывали серьезные затруднения. Тут свою важную роль должны были сыграть пропагандисты из самой армянской среды в диаспоре. В противовес непримиримым врагам коммунистов дашнакам были задействованы активисты из партии Рамкавар-Азатакан (Либеральная Рабочая партия) и Гнчакян (социалисты), горячо поддерживающие возвращение армян на историческую родину. Само существование и активное функционирование противоборствующих армянских политических партий за рубежами собственно Армении явление достаточно примечательное, если не уникальное, и заслуживает отдельного разговора, но сейчас отметим только, что в роли главных пособников советских эмиссаров выступила именно партия Рамкавар-Азатакан, и ей удалось преодолеть сопротивление дашнаков, чему, конечно, способствовало страстное желание широких народных масс обрести, наконец, вожделенную родину.

В армянской среде до сих пор продолжаются споры о нравственной ответственности лидеров этой партии, хорошо знающих, на что они обрекают народ, и недрогнувшей рукой направивших его в лапы Советов. Одни говорят, что это была неизбежная плата за возрождение Армении (заметим, аналогичная аргументация приводится для оправдания всех преступлений сталинского режима), другие возражают, что никакими достижениями нельзя оправдать страдания конкретных людей, слезы одного маленького ребенка. Лично я могу в определенной степени оправдать тех, кто, зная, на что идут, сами погрузились на корабль вместе с обманутыми ими людьми и поплыли навстречу общей судьбы. И только мерзавцем назову того, кто, отправив брата своего в концентрационный лагерь под названием Советский Союз, сам, потирая руки, остался продолжать свой прибыльный бизнес. Я знаю конкретную историю двух родных братьев, которые так и расстались на всю оставшуюся жизнь.

Надо отметить также, что в разных странах ситуация складывалась по-разному. Уникальными можно назвать настроения, которые царили в армянской общине Ирана. Основу этой общины составляли (и составляют) потомки тех армян, которых в 1605 году персидский шах Аббас Первый насильственно переселил из Восточной Армении во внутренние районы Ирана, чтобы стимулировать развитие центральной части своей страны. Зная фанатичную привязанность армян к родине, деспот приказал сжечь все оставляемые ими населенные пункты, чтобы на корню лишить переселенцев возможности убежать обратно. Был в этом жестоком акте и политический аспект: опустошив Восточную Армению, шах создал мертвую зону между Ираном и Турцией и тем самым существенно затруднил возможное вторжение османов, с которыми он вел непрерывные войны. Так был уничтожен в ряду других также и прекрасный армянский город Джуга – жемчужина Востока, центр ремесел и торговли, купцы которого развернули активную деятельность в широчайших пределах – от Индии до России и далее до Европы. Даже беспощадный деспот оценил способности жителей Джуги: чтобы сохранить традиции мастеровых и торговцев этого города, шах Аббас велел переселить их в пригород своей столицы Исфагана, где они основали город Новая Джуга. Именно купцы этого нового города, практически вновь начинающие свое дело с нуля, уже в 1660 году оказались в состоянии для получения преференций в торговле с Россией подарить царю Алексею Михайловичу украшенный множеством алмазов трон такой красоты и ценности, что ныне он находится в постоянной экспозиции Оружейной палаты Московского Кремля. В самой Новой Джуге, через некоторое время слившейся с метрополией, армяне создали архитектурные шедевры, составляющие заметную часть культурного наследия великого города Исфагана, который сами иранцы называют «половиной мира», а всего в Иране переселенные сюда армяне построили множество архитектурных ансамблей, три из которых ЮНЕСКО включил в сокровищницу Всемирного наследия. (Большое искреннее спасибо сегодняшнему правительству Ирана.) А на месте бывшего славного города – армянской Джуги сейчас стоят две созвучные первоначальному названию Джульфы – азербайджанская и иранская, известные разве только тем, что между ними проходит граница между этими странами и соответственно расположены пропускной пункт, таможня и прочие коммуникации. Еще азербайджанская Джульфа широко известна тем, что уже в наши дни (между 1998 и 2005 гг.) там было уничтожено старинное армянское кладбище со множеством уникальных хачкаров (крест-камней), самые старые из которых относились к IX веку н.э. Эти бесценные исторические памятники были порушены бульдозерами, а вся территория забетонирована и превращена в военное стрельбище. Западные специалисты ставят этот варварский акт в один ряд с уничтожением талибами статуй Будды в Афганистане. Вот такие у нас сегодня «цивилизованные» соседи, почище шаха Аббаса будут.

Когда в проклятом 1605 году скорбный караван переселенцев форсировал реку Аракс, многие армяне бросались в воду, предпочитая покончить жизнь самоубийством, но не жить на чужбине. Такова была фанатичная любовь этих людей к своей родине. И она сохранилась до наших дней. Первый поток репатриантов (эти действительно возвращались на свою историческую родину – Восточную Армению) состоялся сразу после русско-персидской войны и заключения в1828 году Туркменчайского мира, по которому армянам разрешалось возвращаться на отнятую когда-то у них родину, отныне находящуюся под юрисдикцией России. Александр Сергеевич Грибоедов, которого Армения чтит как национального героя, фактически пал жертвой своей принципиальной и последовательной позиции по осуществлению именно этого пункта Туркменчайского договора – разъяренная толпа исламских фанатиков растерзала его в российском посольстве вместе с группой армян, которых он собирался вывезти из Ирана. Азербайджанцы сегодня, в общем, «верно звонят», что много армян после русско-персидской войны было переселено в Восточную Армению, в том числе и Карабах, они просто «забывают» упомянуть, что эти люди возвращались на родину, откуда были изгнаны ранее жестоким иранским шахом тюркского происхождения. Но далеко не все армяне смогли тогда вернуться, и много чего еще с тех времен произошло. Проходили века, но настроение в армянской общине Ирана оставалось неизменным – домой! И когда по милости другого диктатора возникла новая возможность вернуться в Армению, у «иранцев» не было сомнений ехать, или нет: у советского посольства выстроились очереди, люди давали взятки, чтобы их фамилии поскорее включили в список репатриантов. Знали ли они об истинном положении дел на исторической родине? В общих чертах знали, и, тем не менее, считали, что именно в тяжелую минуту они обязаны вернуться и помочь родине возродиться из пепла. Немногие «рационалисты», которые пытались отговорить соотечественников от необдуманного поступка, подвергались в среде иранских армян остракизму, их просто изгоняли из общины, считая ренегатами и агентами враждебных сил. Даже непримиримые враги советской власти дашнаки, которые действовали в Иране подпольно, ибо их партия была в этой стране запрещена, даже дашнаки пропагандировали здесь за возвращение, или, по крайней мере, не препятствовали ей. Как это ни странно (или, может быть, совсем даже нет), больше пытались удержать армян в своей стране сами иранцы. Мне очень хотелось бы более подробно рассказать об армянской общине Ирана и о уникальной роли, которую она сыграла в истории этой страны, но тема иранских армян слишком велика, она увела бы нас очень далеко от основного разговора, потому с сожалением оставляю ее «на потом» и возвращаюсь к рассказу о репатриации. В качестве преамбулы к этой части рассказа должен сразу отметить, что интеграция «иранцев» в армянское общество проходила значительно безболезненнее, чем их соотечественников из Западной Армении. Даже презрительная кличка «ахпар», о которой будет сказано чуть ниже, никак к ним не приставала. И этому есть очень простое объяснение. Как уже было отмечено, армянская община Ирана образовалась из переселенцев из Восточной Армении, и потому по языку, по культуре, по обычаям она практически не отличалась от населения советской Армении, в то время как западные армяне в этом смысле имели существенно иной этнопсихологический образ. Вообще, уже после первого раздела Армении в 387 году н.э. между Византийской империей и Сасанидским Ираном две части нашей страны развивались во многом в отрыве друг от друга, так что со временем образовались даже два литературных армянских языка, и на обоих мы сегодня имеем высокие образцы поэзии и прозы. С одной стороны это наше несомненное богатство, с другой – несчастливый повод для взаимного непонимания и раздрая. История с «ахпарами» тому яркий пример.

Как бы ни складывались обстоятельства в разных странах, дело, в основном, пошло, и караваны потянулись на историческую родину. Вот, как описывает свидетельница прибытия в Батум одного из таких караванов, проживающая ныне в Израиле писательница Жанна Леонидовна Свет.

«Однажды белый красавец теплоход "Россия" (потом писали, что это был трофей Отечественной войны ) привез целую толпу роскошно одетых иностранцев, говоривших на армянском языке. Это репатриировались потомки армян, бежавших, в свое время, от турецкого геноцида.

...Весь город недоумевал, за каким эти идиоты вернулись? Судя по их внешнему виду, загнивание капитализма курировали гениальные художники-оформители. Ходил тогда такой анекдот: да, капитализм гниет, но как он при этом красиво выглядит и вкусно пахнет!»

Не знаю, правда это, или нет, но рассказывали, будто некая молодая пара, возвращающаяся на родину с грудным ребенком, выбрасывала испачканные им пеленки в море, а когда их спросили, что же это они делают, молодые отвечали, что они ведь едут в страну изобилия, зачем им мучиться с грязными пеленками. Можно себе представить, какой шок пережила эта пара, столкнувшись с советской действительностью, где каждая застиранная тряпка, каждый шнурок были в цене и на строгом учете. Ожидания прибывающих в «социалистический рай» были таковы, что когда их встретили в Батуми буханками черного хлеба (а до того заставили выбросить в море все оставшиеся у них продукты питания, якобы в целях пищевого карантина), то детишки восприняли его, как шоколадные батоны, и даже взрослым он померещился пышным отечественным кексом. Потому шок, перманентный шок испытывали даже те, кто в той, или иной степени все же представлял, куда едет. Они были до такой степени огорошены чудовищным несоответствием между теми райскими кущами, которые им обещали советские эмиссары, и кричащей нищетой окружающей действительности, вкупе со всеми остальными «прелестями» советской жизни, что с округлившимися глазами непрерывно вопрошали всех и каждого: «Ахпар, са инч бана? (Брат, ну, что же это такое?)» Так они стали «ахпарами».

Здесь неармянину следует пояснить, почему вполне ординарное слово «ахпар» (брат) вдруг стало нарицательным. Дело в том, что слово «брат» в обоих армянских литературных языках имеет одно и то же звучание и написание – «ехпайр», но в быту восточные армяне используют модификацию «ахпер», а западные, соответственно – «ахпар», и вот эта незначительная разница в произношении, которая, как мы знаем, всегда более всего раздражает ухо будь то армянина, русского, или китайца, стала причиной возникновения безобидного по своей сути, но в действительности очень оскорбительного ярлыка – «ахпар»! Как видим, оскорбительным ярлык был не потому, что само слово было ругательным, а потому что в него вкладывался некий новый смысл, некое негативное отношение местных армян к новоприезжим. Трения между старожилами и новыми поселенцами возникают всегда и везде, даже в самых благополучных и толерантных странах; тем более они понятны в голодном крае, население которого ревниво следит за каждым куском хлеба, который отправляется в чужой рот. Но мне так кажется, что главная причина взаимного непонимания крылась в другом. Своей жесткой плеткой диктатору удалось-таки за короткое время выбить, в основном, из советских людей дух стяжательства, слепое поклонение вещам, материальным ценностям, в то время как новоприезжие были ярко выраженными носителями прямо противоположной «капиталистической» идеологии, и тут произошло реальное, можно даже сказать, бытовое столкновение двух враждующих мировоззрений, которое, конечно же, было очень болезненным, особенно, для меньшинства, то есть – для «ахпаров». Мой комментарий, однако, был бы слишком односторонним, если бы я не отметил также, что иммигранты, не имеющие глубоких корней на новом месте (друзей, знакомых, связей), всегда и везде гораздо более цепко держатся за свою копейку, как за единственно надежное средство от напастей жестокого по своей сути мира, и эта их вполне объяснимая «прижимистость», как правило, вызывает у «местных» чувство презрения к «плебеям» и ощущение собственного «благородства». Сие, несомненно, ложное ощущение было тем более сильно в нашем конкретном случае, ибо, как уже было отмечено, благодаря сталинской плетке у «советских» в значительной степени было вытравлено естественное для человека стремление к накопительству. Вообще, определенное бессребренничество советских людей, на мой взгляд, было наиболее привлекательным и перспективным достижением советской власти (если, конечно, отвлечься от вопроса, какая цена была за это уплачена), и если стоит о чем-то жалеть в результате развала СССР, то в первую очередь я бы назвал именно моментальный возврат населения к идеологии «вещизма», хотя объективность требует признать, что еще с давних пор, практически сразу после смерти диктатора и соответствующих послаблений во внутренней политике большевиков началась все ускоряющаяся коррозия с таким трудом достигнутой «нематериальной» психологии, и, возможно, окончательный возврат к «вещизму» произошел бы в любом случае. Впрочем, нынешний экономический кризис, так или иначе, обязательно заставит в скором будущем всех без исключения отказаться от этой разрушительной идеологии.

Вернемся, однако, к нашим «ахпарам».

Переселение в очередной раз обманутых армян на историческую родину шло уже полным ходом (кажется, быть вечно обманутыми есть родовое проклятие нашего народа), и сотни тысяч новых советских граждан уже осваивали неподъемную науку выживания в социалистическом «рае», когда Победитель столкнулся с неожиданно жестким сопротивлением Запада в вопросе примерного наказания Турции; жадность и вековечная имперская российская мечта о контроле над проливами побудили «отца народов» выдвинуть требования, которые Запад не мог принять ни при каких условиях. Обладающий очень серьезным аргументом наличия у него ядерного оружия Трумен сказал решительное «нет», и Сталин, скрежеща зубами, был вынужден согласиться. (Обратим внимание, что всегда, когда речь заходит об интересах армян, фатально возникают какие-то непреодолимые препятствия.)

Короче, зарубежные армяне стали ненужными великому вождю для его великих задумок и лишь создавали дополнительные проблемы, поскольку для их обустройства на новом месте требовались хоть какие-то материальные средства из тощего союзного бюджета. А тут и инцидент подходящий подвернулся, чтобы быстренько свернуть начатое дело. 1- го сентября 1948 года на подходе к Одессе произошел пожар на советском теплоходе «Победа», в результате которого погибли 42 человека, в том числе – китайский маршал Фэн Юйсян и его дочь, и потому замолчать трагедию, как это всегда делалось, когда дело касалось тысяч и тысяч простых советских людей, было невозможно. Но великий вождь хорошо знал, как использовать любые привходящие обстоятельства для реализации собственных задумок. Хотя причины пожара были следствием четко установлены, и суд в последующем вынес истинным виновникам суровый приговор, вождь, ничтоже сумняшеся, сразу же обвинил в случившемся армянских националистов (до Одессы теплоход зашел в Батуми, где оставил около двух тысяч армянских переселенцев из Египта), и уже 14 сентября вышло Постановление Совмина СССР, которым была «полностью и немедленно отменена репатриация в СССР зарубежных армян и воспрещен прием армянских переселенцев в Армению». Подобные формулировки в большевистских постановлениях означали не что иное, как окончательный, суровый и безапелляционный приговор. Россия всегда была страной скорого и неправедного суда, а армянские националисты – самым удобным козлом отпущения – ведь заступиться за них практически некому. Не удивительно поэтому, что точно по тем же лекалам уже в 1973 году армянских националистов обвинили в совершении теракта в московском метро и практически без суда расстреляли. На безвременную смерть в лагерях и безжизненных поселениях были обречены и многие из армянских репатриантов, которые в соответствии с гениальной прозорливостью вождя были объявлены диверсантами и врагами народа. Не менее десяти процентов репатриированных армян (а это около 30 тысяч человек) вместо вожделенной родины в итоге оказались в глубинах Сибири и Горного Алтая. Этих несчастных гнали туда вместе с тысячами и тысячами также невиновных «своих» армян, русских, грузин, белорусов – всех со всей страны, но их горечь была много горше – они были жестоко обмануты в лучших своих чувствах. Им было много тяжелее также из-за абсолютного незнания русского языка, они элементарно не знали, как попросить кусок хлеба, или кружку воды. С протянутой рукой они пытались высохшими губами выговорить непроизносимые для них слова. Так они усваивали, что русский – это язык интернациональной дружбы народов.

Мой сокурсник по Ереванскому политехническому институту Рубен Азизян, семью которого также погнали на Алтай («вина» была в том, что их квартира в центре Еревана приглянулась какому-то высокому чину из КГБ), рассказывал, с какими трудностями в плане языка столкнулся он сам, ереванский мальчишка, который, прошел четыре класса в армянской школе, но с русским языком все же был в какой-то степени знаком, хотя и путал порой «жажду» с «жабой», а «дождь» с «вождем». С последней путаницей у него произошла весьма примечательная история, которую стоит здесь привести.

Как-то во время игры с местными (алтайскими) детьми неожиданно пошел дождь, и эмоциональный Рубик радостно воскликнул: «Вождь идет! Вождь идет!» И осекся, увидев, как вдруг застыли его товарищи по игре, как посерьезнели, посуровели их лица. У Рубика самого все внутри похолодело, когда товарищи ему объяснили, какую он допустил оплошность! Маленькие детишки, они уже знали, что со словом «вождь» необходимо обращаться очень аккуратно. «Имя Господа своего не поминай всуе!»Такие вот росли поколения. Как долго нам придется по капле выдавливать из себя рабов?

Не намного лучше складывалась жизнь у тех, кому посчастливилось избежать хотя бы ссылки в Сибирь. К общим невзгодам советских людей послевоенного периода у них добавлялась дискриминация по «ахпарскому» признаку и самое главное – непреходящее чувство отчаяния, что они своими собственными ногами, добровольно, и – что обиднее всего – побуждаемые лучшими чувствами пришли и попали в такой капкан. Можно себе представить состояние человека, который привез свою семью из благоустроенного Бейрута, или Софии в «родную» Армению и попал в барак Ленинаканского мясокомбината, где отсеки для семей «перегораживались» простынями, а туалет находился едва ли не за пол километра, и по наступлении темноты туда надо было идти с зажженным факелом, ибо никакого освещения не было и в помине (отмечу, кстати, что зимы на Ширакском плато, где расположен и Ленинакан, почти такие же суровые, как в Сибири). На этом фоне, конечно, сущими пустяками выглядит неадекватная реакция местных жителей на то, что «ахпары» пьют кофе (какую-то черную бурду!), или террор, который устроили местные школьники своим новым соученикам за то, что они пришли на уроки в шортах (виданное ли дело, явиться в школу в трусах!). Несчастные дети прибежали домой в слезах, категорически отказываясь идти в школу, пока их не облачат в ту же «форму», что у всех, и бедные родители стали срочно выяснять друг у друга, что это такое – «финка», «ватник» и прочие предметы пролетарского гардероба «от кутюр». Сегодня мы часто сетуем, что бытовая и политическая культура в Армении находится все еще на довольно низком уровне, забывая о том, через какие «формации» нам пришлось пройти. В течение веков и веков со всех сторон окруженные и порабощенные позорными соседями, как мы сами могли не стать во многом позорными! Это просто чудо, что народ наш каким-то нечеловеческим усилием воли сумел все-таки сохранить своюбольшую культуру – основу для истинного возрождения и будущего процветания. Именно эта культура уберегла нас от многих напастей, которыми усеяна дорога к истинной независимости. И какие бы сегодня ни случились коллизии в молодом армянском государстве, наша культура никогда не позволит нам скатиться в болото мелкотравчатого шовинизма, или сумеречного абсолютизма. Благодарение богу, советские годы, при всех выпавших на долю народа страданиях, были порой постепенного возрождения и расцвета Армении. Народу пришлось заплатить за это непомерно высокую цену, но объективность требует признать, что уже теряющая свой идентитет Армения именно в советскую эпоху превратилась в высокоразвитую республику со своим промышленным производством, передовой наукой и высокой пробы культурой. Народ сильно пострадал, но страна выжила и преуспела. И «ахпары» сыграли здесь весьма заметную роль. Независимо от первоначальных задумок, именно в оказании содействия возрождению древней страны, одного из очагов возникновения цивилизации на Земле, в конечном итоге, обнаружилось величие того грандиозного плана переселения народа, который, с другой стороны, иначе, как преступным обманом, назвать невозможно. Потому и было мною названо дело преступно-великим, и дел таких на счету у советской власти было множество. Не думаю, что когда-нибудь история сможет четко и однозначно поставить всем им знак плюс, или минус – разве можем и мы с высоты сегодняшнего дня дать однозначную оценку деяниям Ивана Грозного, или Петра Первого? Мы имеем то, что имеем, и гордимся тем, что имеем. И точно так же гордились бы своей принадлежностью к Речи Посполитой, или Великому Турану, повернись когда-то колесо истории чуть в другую сторону. Все относительно в этом мире, и только стремление к утверждению и распространению собственной информации (индивида, сообщества, государства и т.д.) вечно и неизменно.

Возвращаясь к изнасилованным советской властью «ахпарам», отмечу, что даже откровенные письма своим оставшимся за рубежом родственникам эти несчастные писать не могли: им пригрозили, что если они будут в письмах «клеветать» на советскую власть, то их сразу же сошлют в Сибирь. Мать одного из моих знакомых писала в те времена родственникам в Бейрут: «Мы устроились хорошо. Вспоминаем, как много говорил о Родине Есаи (ее давно умерший муж – Г.А.). Скоро мы с ним встретимся». Это был один из обычных приемов, которые придумали изобретательные «ахпары», чтобы дать знать своим родственникам, насколько ужасно их положение – скоро они встретятся с усопшими родными на небесах. Другой прием состоял в обговоренной позе на присылаемых из Армении фотографиях: если человек стоит – значит все хорошо, если сидит – соответственно, плохо. «Стоящих» фотографий, конечно же, не было. Но отдельные родственники продолжали приезжать, даже получая фотографии, на которых люди были сняты лежа – умираем! Приезжали только затем, чтобы помочь своим выжить в тяжелейших условиях. Я знаю такие случаи.

В череде «ахпарских» судеб, каждая из которых по-своему уникальна (а разве бывают не уникальные судьбы?), встречалось немало и таких, которые представляют особый интерес. О нескольких таких судьбах я хочу здесь рассказать.

Дик Аветикян был успешным предпринимателем в Филадельфии, США. Он имел там большой деревообрабатывающий комбинат, который решил перевезти в Армению и помочь родине по мере своих сил восстанавливать (или точнее – создавать) промышленное производство. Было ему 78 лет, но это был еще довольно крепкий старик, мечтающий к тому же начать на исторической родине и новую семейную жизнь. Полное его имя было Тигран (в западноармянском – Дикран), отсюда и сокращенное – Дик. Он был, можно сказать, коренным американцем, ибо появился на свет уже на американской земле, родители его эмигрировали в США задолго до великой трагедии 1915-го года (для армян в Турции все годы были трагическими), но патриотизм, беззаветную любовь к исторической родине они, как и все армяне, своим детям внушали неизменно и основательно. И вот, Дик, побуждаемый самыми благородными чувствами, переселился в СССР, так сказать, на историческую родину.

Первое, что ему объявили, когда он со всем своим оборудованием прибыл в Ереван – «это социалистическая страна, частное предпринимательство здесь запрещено, так что все станки твои переходят в собственность государства». Я не знаю, использовало ли само государство эти станки по назначению, но подозреваю, что они так же сгнили где-нибудь в бесхозных складах, как полностью сгнило – это я знаю точно – оборудование для производства гнутой мебели, которое привез с собой из Греции отец известного впоследствии певца Артура Айдиняна, или мастерская по производству грампластинок, привезенная его близким другом «для культурного развития Армении». И культурой, и хлебом в советской Армении была идеология – она легко переваривала любое идиотство. Я не знаю также, дали ли Дику хоть какую-нибудь компенсацию за его оборудование, скорее всего, конечно, нет, но он был достаточно богатым человеком и без своих станков: Дик привез с собой приличную сумму денег (валюту ему, естественно, обменяли по грабительскому курсу, как это было принято в СССР всегда), и главное, – очень много товара, в основном, всяких тряпок, которые в Союзе, пока он стоял, всегда были синонимом валюты, а уж в те годы воспринимались, как предметы особого шика. Но самым потрясающим для голодных ереванцев был, конечно, роскошный «Форд» Дика, который наверняка был одной из первых в столице Армении частных иномарок (еще пара-тройка других тоже была привезена «ахпарами»). Тогда и своих, отечественных автомобилей в Ереване было почти что на пальцах пересчитать (я жил в центре города и хорошо помню времена, когда ребята играли в футбол прямо на мостовой, страшно раздражаясь при появлении какой-нибудь приблудившейся «Победы»), так что появление на улицах города умопомрачительной иномарки (а в те времена американские машины считались лучшими в мире), конечно, производило больший ажиотаж, чем сбежавший из зоопарка слон, или крокодил. Дика быстренько женили, как он и мечтал, он купил себе дом в Ереване, и, казалось, хоть в какой-то степени его планы осуществились, и ему обеспечена, по крайней мере, спокойная старость. Но счастье Дика было очень недолгим. Его быстро-быстро, буквально как курицу, общипали все, кто имел возможность хоть как-то дотянуться до его блестящих перьев, как и курицу, периодически опуская его в кипяток (то есть в шоковое состояние), чтобы ускорить процесс ощипа. Богатый человек, прибывший в голодную страну, к тому же проповедующую «равенство», тождественное уравниловке – на что еще он мог рассчитывать! Один из моих знакомых, вполне порядочный человек, в последующем занявший довольно видное место в обществе, признавался мне, что и он, тогда молокосос, принял «посильное» участие в «ощипе» – не имея никакого навыка, взялся вкупе с «опытным» товарищем построить во вновь приобретенном доме Дика перегородку, которая, естественно, сразу же развалилась. «Что же было делать, – искренне сетовал он, – мы были голодны». Да, первая заповедь нравственности должна гласить, что безнравственно толковать о нравственности голодному человеку. Совсем не случайно главная забота правительств в цивилизованных странах заключается именно в том, чтобы не было среди населения голодных людей.

Львиная доля состояния Дика досталась, конечно, его «жене» – разбитной бабенке, которую несчастному старику подсунули то ли КГБ, то ли «сердобольные» родственнички. И она своего шанса не упустила, последовательно «раздевая» старика и выталкивая его из собственного дома. С каждым разом, когда Дик приходил жаловаться к своему, вероятно, единственному искреннему другу, он выглядел все более и более скучным и побитым. У него уже не хватало энергии даже крыть матом страну, куда он попал, людей, бессовестно его обирающих и саму свою горемычную судьбу. Наконец, в один день этот друг, который, как и все «ахпары» (да и все остальные) бедствовал и ничем конкретным Дику, конечно, помочь не мог, от кого-то узнал, что уже никому не нужного, подчистую ощипанного старика безжалостно выкинули в дом призрения. Там вскорости он и умер. Такая, вот, печальная история.

Вторая история, о которой я хочу тут рассказать, не так печальна, но в ней, возможно, больше драматизма, поскольку касается судеб многих людей разных поколений и даже разных национальностей.

Профессор Мкртич Арташесович Тер-Карапетян родился в 1910 году в турецком Измире (этот старинный греческий город Смирна по Севрскому мирному договору, зафиксировавшему итоги Первой мировой войны, должен был вместе со всей областью отойти Греции), затем вместе с семьей, чудом уцелевшей в 1915 году, оказался в Бейруте, в 1933 окончил там местный французский государственный медицинский университет и, показав блестящие способности, продолжил учебу в парижской Сорбонне, где в последующем и получил профессуру, защитив предварительно докторскую диссертацию. Женился он на француженке, и дети его, соответственно, наполовину были французами, но это не помешало ему в 1946 году, как только появилась возможность переселиться на историческую родину, бросить воспетую поэтами столицу красоты и переехать в захолустный Ереван (тогда он был даже мало похож на город). Не думаю, что его жена была в восторге от этого решения, но, преданная мужу и детям, она безропотно последовала за ним в пугающую своей закрытостью страну. Не стану здесь вновь описывать шоковое состояние, которое семья Тер-Карапетянов, как и все «ахпары», пережила при столкновении с реальной, а не «выставочной» действительностью советской Армении. Скажу только, что Мкртич Арташесович в итоге устроился относительно неплохо, что было вполне естественно, учитывая его высокий научный статус. Научно-исследовательский институт животноводства и ветеринарии Министерства сельского хозяйства АрмССР, куда советская власть определила ученого, конечно, не мог конкурировать с научной лабораторией в Сорбонне, где проводил свои исследования профессор Тер-Карапетян, но главное было то, что он здесь имел возможность продолжать научную деятельность, вносить посильный вклад в дело развития отечественной научной школы. И он был почти счастлив.

Практичный человек, он очень скоро разобрался, что в стране Советов без приличного знания русского языка далеко не уйдешь (особенно, если собираешься заняться делом, а не политикой), соответственно, не только сам засел за изучение трудного для себя русского (замечу, что профессуру и, соответственно, кафедру в Ереванском государственном университете ему, уже давно академику АН АрмССР, дали только после того, как он повторно защитил докторскую диссертацию в Москве – французский диплом советские власти не признавали, наверное, в отместку за игнорирование советских дипломов на Западе), но и детишек своих решил отдать в русскую школу – он здраво рассудил, что армянскому и французскому они научатся и дома, а вот русскому их нужно обучать специально. Так Карапет Тер-Карапетян оказался в одном со мной классе вышеупомянутой школы №20 имени Дзержинского. Только сейчас, пытаясь при помощи одноклассников уточнить некоторые подробности школьной жизни, я открыл для себя, что в нашем классе было несколько отпрысков из «ахпарских» семей, и даже девочка, рядом с которой я сидел несколько лет, оказывается, тоже была из такой семьи. Подчеркиваю этот малозначащий факт только для того, чтобы читателю было ясно: в нашей среде никакой дискриминации по «ахпарскому», да и любому другому признаку совершенно не было. Мы (по крайней мере, я) даже не ведали, кто откуда, а про Тер-Карапетяна знали только потому, что случай все же был уникальный: не каждый день в Ереване можно было встретить сына профессора Сорбонны. Надо отдать должное диктатору: своей плеткой он выбил много дури из несмышленых голов населения огромной страны. Разве можно было себе представить в Советском Союзе ту откровенную и агрессивную ксенофобию, которая темной вуалью покрыла нынче практически все пространство бывшего СССР? Скажете, болезнь была лишь загнана вовнутрь, и я соглашусь с вами, так же, как соглашусь, что улыбки в «западных» магазинах насквозь фальшивые, но, может, кто-нибудь предпочтет, чтобы его просто так, из любви к искусству и совершенно искренне обхамили в магазине, или избили на улице только за то, что у него темная кожа, или иной разрез глаз? Могла ли загнанная вовнутрь болезнь с течением длительного времени сама по себе рассосаться? Вообще, можно ли было при более умном подходе плавно трансформировать политико-экономическую систему социализма, сохранив те несомненные преимущества, которые она в себе содержала? – вот вопросы, которые со времен развала Союза более всего занимают меня. Какое-то время казалось, что эти вопросы давным-давно утратили свою актуальность, и мои размышления носят сугубо ностальгический характер, но нынешний жестокий экономический кризис вновь сделал тему социализма чрезвычайно актуальной, и тон современных западных аналитиков весьма далек от тех истерик, которые в свое время закатывал печально известный сенатор Маккарти. Возвращается ветер на круги своя.

Прежде чем продолжить рассказ о семье Тер-Карапетянов, я, вроде, обязан снять то противоречие, которое образовалось вследствие двух моих взаимоисключающих утверждений относительно терпимости в советско-армянской среде, но я не собираюсь этого делать: жизнь сложна и противоречива и никогда не может быть уложена в определенные рамки, какими бы широкими и гибкими они ни были. Вот и здесь, несмотря на общую терпимую атмосферу к чужеродному элементу вообще, к «ахпарам» в армянской среде, как это ни печально, зачастую формировалось довольно негативное отношение. Об основных причинах этого явления было изложено выше, но к уже приведенным аргументам, несомненно, следует добавить и присущий практически всем южным народам клановый, местнический менталитет: даже в такой продвинутой европейской стране, как Италия, гиды, то ли с юмором, то ли с сожалением рассказывают, что соседние деревни и там враждуют по-черному, то есть картина точно такая же, как где-нибудь в глухих районах Ширакской области Армении. Необходимо отметить также, что само слово «ахпар» звучало оскорбительно, скорее, в ушах репатриантов, чем в устах местных армян, для которых это был просто отличительный признак, зачастую почти нейтральный. Ухо вообще много чувствительнее, чем уста. Например, слово «армяшка» в устах добродушного русского человека звучит почти ласкательно (помните, у Чехова: «А славная у армяшки девка!»), но очень оскорбляет ухо любого армянина.

Итак, Карапет (уменьшительное – Каро) Тер-Карапетян проучился со мной с первого по шестой класс; в шестом классе он остался на второй год – парень был он вовсе не глупый, но очень ленивый в учебе и ужасно хулиганистый; я до сих пор помню его сволочные выходки в отношении вполне безобидных наших учителей: например, он мог плюнуть на спину проходящего между рядами преподавателя, или даже брызнуть несмываемыми химическими чернилами.

Личной дружбы у меня с Карапетом не было, потому, оставшись в нижнем классе, он полностью выпал из моего обозрения, и единственный случай, когда я вспомнил о нем, был связан с сенсационной новостью, что академик Мкртич Тер-Карапетян переезжает с семьей во Францию. Это было в более позднем 1971 году, отъезд «ахпаров» из СССР уже не был большой редкостью (еще в 1965 году председатель КГБ Владимир Семичастный писал в ЦК, что «в настоящее время учтено более 1000 семей, упорно добивающихся в официальном порядке возвращения за границу), про моего бывшего соученика Каро Тер-Карапетяна я успел основательно забыть, так что лично на меня вся эта история особого впечатления не произвела, хотя, конечно, случай был уникальный по масштабу уезжающей личности. И только в наши дни, когда я попытался разобраться в драматической истории переселения изгнанных со своей родины западных армян в «другую Армению» (первым опытом исследования была история главного конструктора ЭВМ «Наири» Грачья Овсепяна), я начал наводить справки о жизни репатриантов на «исторической родине», обращая, конечно, особое внимание на наиболее интересные и значительные личности, в том числе – и на семью моего бывшего одноклассника Карапета Тер-Карапетяна. И вот что я выяснил.

Никакие научные регалии, никакие доказательства высокого патриотизма и абсолютной лояльности существующей власти, конечно, не производили ни малейшего впечатления на «компетентные» советские органы, так что Мкртич Тер-Карапетян и его семья, как и все «ахпары», как и подавляющее большинство советских людей были «невыездными», и можно только предположить, как это обстоятельство действовало на его жену-француженку, как вообще отражалось на их внутренней семейной жизни. Тем не менее, эта женщина героически выдерживала советское заключение в течение почти 25-ти лет, но когда в Париже скончалась ее одинокая мать, и из-за проволочек и задержек бдительных чекистов (что им чувства людей!) она не успела даже попасть вовремя на похороны, мадам Тер-Карапетян, вырвавшись, наконец, из тенет социалистического «рая» и снова вдохнув свободный воздух Парижа, категорически отказалась возвращаться в постылый ей Ереван. А Мкртич Арташесович любил свою жену и своих детей, и он не мог себе представить любимую семью разлученной. Но он любил и свою родину; он тем более привязался к Армении, вложив в ее развитие весь свой талант, отдав ей весь жар души. Он заложил основы нового научного направления в республике – технической биохимии, в течение пятнадцати лет (с 1956 по 1971) возглавлял лабораторию Зооветеринарного научно-исследовательского института Министерства сельского хозяйства Армении, и в течение десяти лет (1960-1970) заведовал кафедрой биохимии биологического факультета Ереванского государственного университета. Такое наследие нелегко игнорировать, тем более человеку, который сознательно отказался от вполне благополучной жизни во имя того, чтобы по зову сердца прийти и помочь родине. Мкртич Арташесович лихорадочно искал пути выхода из создавшейся ситуации: он пришел к президенту Академии Наук Виктору Амбарцумяну и попросил сохранить за ним хотя бы полставки профессора в университете, чтобы иметь возможность периодически приезжать в Ереван и общаться со своими любимыми студентами. Но непреклонный Президент, конечно же, по наущению КГБ, ответил на эту просьбу почти буквально теми же фразами, которыми в свое время оперировали советские эмиссары, агитирующие за переезд в Советскую Армению: или-или! Большевики никогда не знали слова «компромисс». И глубоко несчастный академик Тер-Карапетян был вынужден навсегда покинуть родину. Такому крупному ученому не составило большого труда прекрасно устроиться и в Париже – он сразу же получил профессуру, а также руководил отделом биохимии Французского государственного VI университета им. Пьера и Мари Кюри, но боль за несправедливое обращение на родине, к которой он так стремился и которой отдал лучшие годы своей жизни и весь свой талант, навсегда осталась в его сердце. Вместе с академиком уехали и его уже взрослые дети. Им, наверное, было тяжелее всего: они выросли в Армении, обзавелись друзьями, наверняка пережили здесь свою первую любовь, провели пусть во многом трудные, но всегда самые сладкие в жизни детство и юность. Практически почти вся советская интеллигенция втихаря проклинала бестолковую и бессердечную свою власть, и очень многие рвались из тенет на свободу – в западные страны, но когда появилась реальная возможность уехать, и заметная часть так называемых «внутренних эмигрантов» воспользовалась ею, оказавшись на благословенном Западе, она вдруг стала осознавать, что и «там» было немало хорошего, так же как «здесь» – немало плохого. Полагаю, что примерно такие же чувства владели, в частности, и детьми академика Тер-Карапетяна, тем более что они действительно проросли на родине корнями, обзавелись здесь тысячами неразрывных связей, да и воспитывались, несмотря ни на что, в строгом социалистическом духе. Я не знаю конкретно относительно моего одноклассника Каро Тер-Карапетяна, но о младшем его брате, Арсене мне рассказали, что после переезда в Париж, он многократно приезжал в Ереван в качестве туриста, так как, помимо всего прочего, оставил здесь своего самого близкого друга, и даже после того, как этот друг в очень молодом возрасте трагически ушел из жизни, благородный Арсен еще долго помогал материально его семье из своего благополучного Парижа. Полагаю, ему было отнюдь не просто совершать эти поездки, ведь уехавшие обратно «ахпары» никак не могли рассчитывать на благосклонность самой гуманной в мире советской власти, и каждый раз получить визу в советском посольстве «французу» Арсену Тер-Карапетяну, наверняка, стоило немалых трудов. Наглядной иллюстрацией этих специфических советско-«ахпарских» отношений может служить история, которая приключилась лично со мной во время поездки во Францию в 1984 году. Поездка была обычной под названием «научный туризм», ибо была организована в связи с какой-то дурацкой выставкой достижений народного хозяйства Армении в небольшом городе Виллербан, который, как пошутил директор этой выставки, нельзя найти даже на большой топографической карте Франции. Лично меня, в качестве большого одолжения, включили в группу «научных туристов» только потому, что я в ту пору был заместителем директора некоего дурацкого института информации, который и организовал эту дурацкую выставку (вообще, система научно-технической информации в СССР – это тема отдельного анекдота). Никого в тот период пропагандировать для переселения в советскую Армению уже не было нужно, СССР находился на последней стадии разложения, миграция шла уже только в обратном направлении – из Армении за рубеж, так что единственной реальной целью той выставки было дать возможность одним приятно проветриться в Европах за государственный счет (речь не о «научных туристах» – эти оплачивали свои путевки), а другим – и это, конечно, была главная цель – украсть немалые государственные деньги. Как и все подобные поездки, наша также проходила под бдительным оком КГБ: мало того, что к группе были пришпилены два, так сказать, легальных сотрудника этой организации, часть (может быть, даже большая часть) «научных туристов» также явно шпионили друг за другом, я уж не говорю об основных функциях руководителя группы. Еще в Ереване нас, конечно, очень убедительно и подробно проинструктировали относительно правил поведения ответственных советских граждан за рубежами великой страны, в частности, относительно крайней нежелательности общения с иностранцами, всегда думающими только о том, как бы устроить советским людям какую-нибудь пакость, но в Лионе (а Виллербан – это фактически пригород Лиона) группу дополнительно строго-настрого предупредили (точнее, это был просто запрет) ни в коем случае не контачить с той категорией местных армян, которые имели наглость вернуться из благословенной советской Армении на свое прежнее место жительства во Францию – они воспринимались партийными функционерами, как самые подлые изменники, ответившие черной неблагодарностью на отеческую заботу великодушного советского правительства. Предписанные им свыше образ мыслей и стереотипы поведения партийных функционеров были примитивно банальными и не заслуживают даже упоминания, но в этой истории была и другая сторона – те самые страшные армяне, с которыми нам было категорически запрещено общаться; их образы, их поведение на самом деле представляют гораздо больший интерес, даже предмет для отдельного психологического исследования. Не исключено, что среди них были и провокаторы, о которых с каменными лицами предупреждали наши строгие наставники, но я до сих пор помню тоску в глазах этих людей, когда они тщетно пытались заговорить с нами, услышать из наших уст милую сердцу армянскую речь, получить живую информацию о родине, любовь к которой в полной мере они осознали, возможно, только вторично потеряв ее. И я по сей день испытываю неловкость, вспоминая, как сам, выполняя строгие инструкции держиморд, избегал встреч с истосковавшимися по родине соотечественниками, как мне не хватило духу плюнуть на нелепые запреты и посидеть за чашечкой ароматного армянского кофе с бедолагой-ахпаром, утешить его незатейливым рассказом об оставленной им родине, припомнить пару незначительных, но столь важных для него эпизодов из жизни Армении. Нынче я и сам эмигрант, и собственная тоска все сыплет и сыплет соль нового помола на застарелые раны моей совести.

Где-нибудь я должен попросить прощения за частые отклонения от основной темы, я просто боюсь (нет, я просто уверен), что у меня элементарно не хватит времени отдельно и подробно изложить все то, что у меня есть сказать по важным, как мне кажется, вопросам. Да и читать, думаю, интереснее, когда не знаешь, что будет «за первым поворотом». Напоминаю также, что жанр мною выбран совершенно свободный – «картинки», так что уж не взыщите!

Возвращаемся к «ахпарам». Общий закон гласит, что иммигранты всегда и везде оказывается гораздо более деятельным и продуктивным народом, чем местное благополучное и соответственно обленившееся население. В случае с «ахпарами» к обычным факторам, способствующим предприимчивости и успешности иммигрантов, добавлялось также их мастерство, приобретенное в условиях жесткой капиталистической конкуренции, их добросовестное отношение к труду в противовес «социалистическому» подходу простого советского человека, только и ждущего подходящего момента, чтобы сачкануть с ничего ему не дающей работы. (Товарищ Сталин, как известно, еще пытался компенсировать отсутствие экономического стимула к работе в социалистическом хозяйстве милицией и судом, но после него и эти механизмы перестали работать, так что крах социалистической «экономики», что бы там ни говорили, был предопределен.) «Ахпары» привнесли много нового в жизнь советской Армении. Они были прекрасные мастеровые, благодаря их профессиональным навыкам, стимулу к добросовестному труду, единственно дающего им шанс на выживание в новой среде, а также знакомству с лучшими мировыми образцами производства и обслуживания, Армения за короткое время стала едва ли не законодателем мод в СССР; например, обувь, произведенная в Армении, пользовалась в стране спросом на уровне импортной, только в Ереване мастера могли так отремонтировать побитый автомобиль, что даже с лупой было не найти границу обновленной части, а изысканные ереванские парикмахеры могли дать большую фору московским и ленинградским мастерам, все больше стригущим «полубоксом». И по модным тряпкам, которые поступали в Ереван через тех же «ахпаров», наш город точно не уступал любым другим столицам.

Итак, жизнь продолжалась, люди потихонечку обустраивались, дети подрастали, создавались новые семьи, Армения становилась на ноги; «ахпары» вносили свой посильный вклад, и он был весом. Очень скоро новоприезжие, благодаря своему трудолюбию (никак не характерному обычному советскому человеку), работоспособности и талантам, заняли, вопреки неприкрытой дискриминации, вполне достойное место во всех сферах общественной жизни – науке, образовании, культуре, производстве... Но не в управлении, не в политике – в сталинской атмосфере страха и подозрительности настороженное (а точнее, враждебное) отношение к прибывшим из-за «бугра» «ахпарам» не могло благоприятствовать их продвижению в этих «специфических» сферах. В течение 14 лет (с 1974 по 1988 год) возглавлявший компартию Армении Карен Демирчян, будучи отпрыском ванских армян (а Ван – это сердце Западной Армении), не может считаться исключением из отмеченного правила, ибо ванские армяне в подавляющем большинстве переселились в Восточную Армению еще во времена Первой мировой войны вместе с отступающими русскими войсками, так что они успели вполне интегрироваться в новое для себя общество (которое было, по существу новым для всех, ибо в Русскую Армению, как последний островок надежды стекались армяне со всех краев), и, самое главное, успели получить основательное сталинское воспитание, так что «ахпарами» в Армении их никто и не считал. Отмечу здесь также, что уже второе, а тем более третье поколение репатриантов полностью интегрировались в армянское общество и «ахпарами» уже никак не воспринимались (хотя КГБ, конечно, бдил всегда), так что все, что излагается в моем рассказе касается только самих «возвращенцев» и их взрослых детей.

С течением времени среди новоприезжих по жизненной философии выкристаллизовались три категории: подавляющее большинство «ахпаров» так никогда и не примирилась с советской властью, не приняла ее так называемых «ценностей» и не очень старалась скрывать свою резко отрицательную позицию; другая часть, очевидно, внутренне не примиряясь с уродливой действительностью, тем не менее, старалась как-то пристроиться в жизни, не выпячивая свое негативное отношение к существующим порядкам; наконец, третья, очень небольшая, но в итоге естественным образом оказавшаяся самой влиятельной группа состояла из людей, которые, по крайней мере, внешне всем сердцем приняли социалистические порядки, вступили в партию и начали усиленно делать карьеру. Нельзя сказать, что в этом раскладе «ахпары» существенно отличались от остальных советских людей, может быть, просто среди нас, местных, подавляющее большинство составляли «приспособленцы», но что касается карьеристов (в самом худшем смысле этого слова), то разницы ни в количественной пропорции, ни в образе поведения между ними не было никакой. Пожалуй, самым характерным для последней категории был абсолютный цинизм и полное неверие в те идеалы, которые они так рьяно пропагандировали. И это стало предельно ясно, как только развалилась система, которой они, вроде, верно служили: штатные карьеристы и были первыми, которые быстренько перебежали на другую сторону, быстренько заняли подходящие тепленькие местечки и стали во всю свою луженую глотку поливать грязью восхваляемую ими ранее систему. Михаил Жванецкий нашел очень яркий образ для описания данного явления, я должен здесь привести его. «Вот, несется огромное стадо быков, и во главе идут вожаки, – рассказывает он, – потом на полном ходу стадо разворачивается на 180 градусов и с той же скоростью несется в противоположном направлении, но каким-то фантастическим образом во главе стада сразу оказываются все те же вожаки». Ну, как тут не воскликнуть: Воистину, всякая власть от бога! То есть от людей, от их ума и целеустемленности, или же от их глупости и безволия. Даже здесь, в Соединенных Штатах Америки порой сталкиваешься с бывшими ярыми адептами советской власти, которые нынче с экрана телевизора со скорбными лицами вещают, как они страдали при Советах. Один из таких персонажей, «настучавший» в свое время на своего же «ахпара» – талантливого поэта Андраника Терзяна (тогда безжалостные гебешники, не мешкая, устроили ночью автомобильный наезд на молодого, подающего большие надежды литератора), ныне со всех доступных ему трибун вдохновенно поносит «невыносимый режим», равно как и пытается свой подлый поступок приписать истинным друзьям погибшего поэта. В этом нет, в общем, ничего удивительного, было бы крайне наивно ожидать, что бывший «стукач» моментально переродится в порядочного человека вместе с крушением системы, которой он служил. Что же касается режима, то он действительно был неудобоварим, и трудно, конечно, представить себе нормального неглупого человека, который бы это не осознавал, так что фальшь адептов уже в те времена была вполне прозрачна для народа, и люди лишь тихо ухмылялись, когда та, или иная известная личность, казалось бы, обласканная властью, вдруг перебегала на Запад. Последний мой рассказ об «ахпарских» судьбах и посвящен одной такой личности.

Завен Левонович Долабчян переселился из Египта в Армению не мальчиком – ему было уже под двадцать. Всесторонне одаренный юноша избрал, в конце концов, медицинскую стезю, хотя до конца своей яркой, но недолгой жизни оставался верен и другим увлечениям молодости – литературе и музыке; он писал и даже издавал бесхитростные рассказы, а в узком кругу друзей порой вполне профессионально играл на скрипке. Окончив в 1953 году лечебно-профилактический факультет Ереванского медицинского института, Долабчян очень быстро поднялся по карьерной лестнице, продемонстрировав незаурядные способности и редкостное трудолюбие. В течение всего нескольких лет он защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертации, и в 1961 году в возрасте 33 лет возглавил кардиологическое отделение Института кардиологии и сердечной хирургии АН Армянской ССР. Важно отметить, что в отличие от многих других успешных «ахпаров» в партию он не вступал, а старшее поколение хорошо знает, каким тернистым, а зачастую просто невозможным был путь наверх для беспартийных. Впрочем, и вступить в партию «ахпару», даже если он был представителем рабочего класса («гегемона», как его определяли большевики) было отнюдь не просто. Долабчяну, изъяви он такое желание, конечно, сделали бы исключение, но он не изъявил, он рассчитывал только на свои силы. И он преуспел. За короткое время Долабчян приобрел заслуженную славу одного из лучших кардиологов не только Армении, но и всего Советского Союза. Не было ни одного симпозиума, или конференции, посвященных проблемам кардиологии, на которых доклад Завена Левоновича не был бы одним из центральных. И только благодаря авторитету профессора Долабчяна, очередной международный симпозиум по электрокардиологии, проводимый раз в два года, в 1973 году прошел в городе Ереване – на этом настояли его американские коллеги. Со дня смерти профессора прошло уже более четверти века, но и сегодня в интернете имеется множество ссылок на его работы, а его монографии все еще входят в список продаваемой литературы – это является, пожалуй, лучшим показателем его вклада в медицинскую науку. Много чего еще можно было бы поведать о научной и врачебной деятельности З. Л. Долабчяна, но мой рассказ не о достижениях советской армянской науки, а о судьбе «ахпаров», и тут история профессора раскрывает нам, пожалуй, наиболее выпуклым образом всю глубину той незаживающей раны, которая была нанесена переселенцам сразу по прибытии на родину-мать, и так и осталась кровоточащей по сей день.

Когда в 1982 году Долабчян подал прошение об отъезде из СССР, это было подобно взрыву большой бомбы. Казалось, человек достиг в этой стране всего, о чем можно было мечтать, и вдруг такой кульбит! Известный наш публицист, сам всегда умеющий отлично ладить с властью, написал тогда в своей книге: «Завен Долабчян, репатриированный из Египта в Армению, стал депутатом, имел все — и уехал в США. Почему? Кто его резал?» Публицист этот в период становления новой государственности занялся также активной общественно-политической деятельностью, он много сделал для Армении и заслуживает всяческого признания и уважения, но фразу эту ему лучше было бы не писать. Ибо сказав так, он сразу встал в ряд тех, кто никогда не в состоянии понять ничего из того, что выходит за пределы потребностей утробы. Между тем, чем тоньше организован человек, тем больше факторов – порой даже незначительных – которые могут расстроить его внутренний мир, сделать невыносимым самоё существование. Профессор Долабчян на свое несчастье (это всегда несчастье) имел тонкую внутреннюю организацию. Молва твердит, что когда он пришел к руководителю Армении за окончательным решением по поводу своего обращения об отъезде, грубоватый Карен Демирчян через открытые двери начальственного кабинета громко спросил: «Отчего все-таки хочет уехать этот ахпар?», и тогда Долабчян вошел к нему и сказал: «Вот только за одно это слово». Возможно, занятную историю придумал сам народ, но непреложная правда в ней то, что при любых регалиях и материальном благополучии ни один «ахпар» так никогда и не почувствовал, что действительно обрел вожделенную родину, не стал здесь «своим». Это чувство крайне важно для человеческого существа, да, пожалуй, и для всего живого на земле. «Всяк кулик свое болото хвалит», гласит русская пословица; и всяк кулик стремится в свое болото – это уже закон природы. Я встречал в Ереване пожилую армянку, которая всю жизнь прожила в России, по-армянски знала всего несколько слов, и почти ничего не связывало ее с исторической родиной, в то время как в Москве она получила профессуру в престижном ВУЗе, и «имела там все», как сказал бы тот самый публицист. Тем не менее, эта женщина признавалась, что вот, только теперь, впервые в жизни посетив Армению, она наконец ощутила здесь свою слитность с окружающим ее народом. Тонкое это дело – голос крови. Тонкое и прочное, как нить паутины. «Вопросы крови — самые сложные вопросы в мире!» устами Коровьева то ли иронизирует, то ли сокрушается М. А. Булгаков в своем романе «Мастер и Маргарита». Яркой иллюстрацией этого постулата является почти анекдотическая история жалобы девятого чемпиона мира по шахматам Тиграна Петросяна одному из руководителей Советского Союза Анастасу Микояну по поводу попыток моральной реабилитации и возвеличения в СССР бывшего чемпиона мира Александра Алехина, который в прошлом запятнал себя тесным сотрудничеством с нацистами. После долгих (и, очевидно, нелегких) размышлений Анастас Иванович ответил шахматисту: «Это их страна, и не нам с тобой, Тигран, решать, как русским относиться к своему гению». Председатель Президиума Верховного Совета СССР, то есть по статусу руководитель этого государства произнес фразу, которой фактически признал свою принадлежность иной стране, иной культуре. Таков закон крови. Признаться, я сам прожил в Москве более шести лет, и ни разу не почувствовал здесь себя чужаком, а коллизии, которые по жизни, конечно же, случались, воспринимал, как обычные житейские столкновения, вполне могущие произойти (и не раз происходящие) в родном мне Ереване. Да и здесь, в Лос Анджелесе я чувствую себя вполне комфортно и раскованно, хотя едва говорю по-английски и все контакты мои почти целиком ограничиваются рамками местной армянской общины. Но в моем случае для корректной оценки необходимо учитывать несколько особенностей: во-первых, я есть ярко выраженный интроверт, я несу почти весь мой мир в себе и мало нуждаюсь в посторонних контактах, что оберегает меня от излишних столкновений с внешним миром и людьми; во-вторых, и в Москве, и в Лос Анджелесе я имел и имею достаточно скромный статус, что тоже позволяет мне, как говорится, «не высовываться» и, соответственно, не получать ударов по голове; и наконец, третье, самое важное, – я жил и живу на чужбине, у меня к не-родине не может быть никаких особых претензий, а всякую несправедливость по отношению к себе я легко могу списать (если уж не останется никаких иных аргументов и злость будет невозможно унять) на варварство местного населения, на его тупость и бескультурье. (Последнее вообще есть большое преимущество всех иммигрантов, они довольно часто, подспудно борясь с собственными комплексами, безудержно поносят местные порядки, начисто забывая, откуда сами прибыли.) Но ведь «ахпары» возвращались на Родину! С какими надеждами, с какими ожиданиями, зачастую с каким святым чувством самопожертвования! (Знать бы им, что жертвовать собой придется во имя гор Алтая!) Пусть они прошли через тяжелые испытания, пусть не сразу могли нормально обустроить свою жизнь, пусть они делили тяготы наравне с местным населением, но ведь взамен они так и не получили то единственное, во имя чего и решились отказаться от своей прежней вполне благополучной жизни – а именно, ощущение слитности со всем народом, неразрывного единства с ним. Мне где-то уже приходилось писать, что ощущение непринуждаемой принадлежности есть единственный вид счастья на земле; здесь добавлю только, что беззаветная преданность родине – важнейшая компонента этого счастья. И как горько, когда родина-мать вдруг оказывается недоброй мачехой, равнодушно отвергает твою искреннюю любовь и преданность! Это гораздо горше, чем когда тебя отвергает любимая женщина – ведь в отличие от женщины другой родины ты никогда и нигде не найдешь! Вот, где истинные корни необъяснимого поступка Завена Долабчяна, какими бы ни были его крупные, или мелкие текущие обиды (которыми некоторые пытаются обосновать его отъезд), какие бы фантастические версии (вплоть до его работы на КГБ) ни творила людская молва. В доверительной беседе с таким же, как и он, вполне успешным в своей профессиональной карьере другом-«ахпаром» Завен Левонович как-то бросил в сердцах: «Ты не чувствуешь, что в этой стране мы с тобой все-таки остаемся неграми?» Несомненно, эта фраза есть ключ к пониманию душевного состояния профессора, ключ к пониманию мотивов его отъезда.

Мне остается только дописать печальный эпилог истории доктора Долабчяна. После переезда в Америку Завен Левонович прожил менее двух лет. Он умер в 1984 году в возрасте 56 лет от инфаркта миокарда. Его сердце не выдержало второго жестокого разочарования: Америка приняла его совсем не так, как он ожидал. Все его регалии, его членство в различных авторитетных международных (в том числе, американских) научных организациях не давали ему право на врачебную практику – при любых обстоятельствах в Америке для этого необходимо получить соответствующую лицензию, то есть сдать экзамены. У Долабчяна не было никаких проблем с языком, он блестяще владел английским (так же, как и французским и арабским, не говоря об армянском и русском), но в 54 года заново зубрить биохимию и гистологию не только унизительно для прославленного профессора, но и практически невозможно в силу сугубо возрастных особенностей. Американские друзья, восторженно приветствующие его на международных конференциях, палец о палец не ударили, чтобы достойно трудоустроить своего коллегу (мало того, кое-кто попытался использовать знания и опыт Долабчяна для собственных целей), и для прокорма семьи Завен Левонович был вынужден преподавать в каком-то захудалом колледже. Он стоически переносил все тяготы (закалка «ахпара»!), но сердце не выдержало. Спасший столько сердец доктор своему сердцу помочь был не в состоянии. Так нелепо оборвался жизненный путь этой яркой личности. Никто не может сказать, прожил бы он дольше в Армении, или нет, но последнего в жизни разочарования он бы точно избежал и умер бы в почете, а не в безвестности. Пишу об этом с большим сочувствием и без малейшего злорадства, которое, конечно, переполняло тогда его многочисленных врагов в Ереване, приложивших в свое время максимум усилий, чтобы вытеснить из страны талантливого конкурента. Господь им судья!

И последнее, что я хочу сказать по данной теме. Даже здесь, в Америке в процессе выяснения подробностей из жизни «ахпаров», мне приходилось встречаться с людьми, которые, вроде, вполне сочувствовали им, но нет-нет в их разговоре проскакивала режущая ухо фраза: «Хотя он и «ахпар», но вполне интеллигентный (порядочный, культурный и т. д.) человек». И, самое главное, когда я обращал внимание на недопустимость такой формулировки, эти люди вовсе не смущались, не торопились объявить нечаянно выскочившую фразу оговоркой, а пытались как-то обосновать свои ужасные по своей сути слова, найти им еще более недостойное оправдание. Честно признаюсь: я не в состоянии объяснить этот феномен.

Будет продолжаться, пока я жив, но с перерывами.

Комментарии

Добавить изображение